Отдохновенье мозгу и душе
Для дедушек и правнуков поныне.
Оркестровать улыбку Бомарше
Мог только он, эоловый Россини.
Глаза его мелодий ясно-сини,
А их язык понятен в шалаше.
Пусть первенсто мотивовых клише
И графу Альмавиве, и Розине.
Миг музыки переживет века.
Когда его природа глубока,-
Эпиталамы или панихиды.
Россини – это вкрадчивый апрель.
Идиллия селян «Вильгельма Телля»,
Кокетливая трель «Семирамиды».
Игорь Северянин
Имя – Джоакино Россини.
Возраст – ответ неоднозначен.
Род занятий - композитор.
Количество сочиненных опер – тридцать восемь.
Количество орденов – тридцать восемь.
Место в истории искусства – музыкальный Олимп.
Когда 29 февраля 1792-ого года в приморском городе Пезаро у Джузеппе Россини по прозвищу Вивацца («Живчик») и его жены Анны рождается мальчик, они меньше всего помышляют о том, что всего через двадцать лет их сын окажется на музыкальном Олимпе. Правда, музыка – первая, если не единственная вещь, которой Джоакино может научиться у родителей: Вивацца – отличный валторнист и трубач, а его прелестная молодая жена – превосходная певица, хотя и поет по слуху.
Пока наполеоновские войны и свободолюбивые симпатии отца семейства вынуждают супругов Россини переезжать из города в город в качестве членов бродячей оперной труппы, Джоакино увиливает от обучения, хотя его живой ум и способности очевидны для всех. Лишь в десять лет мальчик начинает проявлять интерес к занятиям. И прежде всего музыкальным – у него обнаруживается красивый голос. Карьера оперного певца - что может быть заманчивее в то время? Это и деньги (а у Джоакино уже в юном возрасте развито чувство семейного долга), и слава! Он поет в церкви, выступает в роли мальчика в опере Паэра «Камилла», попутно овладевая профессией maestro al cembalo – аккомпаниатора. Вот так и получается, что еще до поступления в Болонский музыкальный лицей Джоакино становися членом Болонской Академии. Ему всего четырнадцать.
В лицее занятия Джоакино с падре Станислао Маттеи (кстати, учеником падре Мартини, у которого некогда учился Моцарт) сразу выявляют дерзкий дар ученика: он далеко не всегда следует строгим правилам, зато его идеи блещут оригинальностью. После четырех лет обучения падре Маттеи заявляет, что необходимы еще два года, но Джоакино не может ждать. Он должен кормить отца, мать и бабушку. Так восемнадцатилетний юноша выходит в широкий мир, именуемый театром.
В театр Джоакино приводит не только призвание. На протяжении всего девятнадцатого века это единственное поприще, которое может избрать итальянский композитор. Где вы, Вивальди и Корелли, авторы сонат и концертов? Вы незаслуженно забыты, а ваше тонкое продуманное искусство принесено в жертву наслаждению вокалом, красотами bel canto.
Итальянская оперная практика - нелегкое испытание для композитора. Итальянская публика решительно не желает есть подогретый суп. Суп (то есть оперу) хотят употреблять каждый день исключительно свежим. Ощущение исторической перспективы, осознание ценности творений предшественников и современников отсутствуют начисто. Публика жаждет нового, нового и только нового. Произведения, написанные для минувшего сезона, безжалостно сдаются в архив и в лучшем случае возобновляются в каком-нибудь другом городе. А композитор вынужден работать в величайшей спешке да еще писать в расчете на определенных исполнителей. Можно упрекать Россини в лености, наблюдая за путешествием увертюры, созданной для «Аврелиана в Пальмире», в «Елизавету, королеву Англии», а потом использованной в «Севильском цирюльнике», но можно понять и обиженную реакцию композитора, когда публика жадно и, пожалуй, жестоко как бы подгоняет его криками: «Гип, гип!».
Подлинным властителем сцены остается певец – виртуоз bel canto. Ему – гонорары. Ему – аплодисменты, ему – слава. Публика идет в театр не затем, чтобы послушать музыку очередного маэстро, а чтобы насладиться искусством любимого певца. В этом есть большая доля справедливости: композитор предлагает только канву, по которой исполнитель расшивает причудливые вокальные узоры, и вынужден терпеть абсолютный произвол обладателей «всемогущих гортаней». Кстати, раннее облысение Джоакино приписывает именно этому обстоятельству: ему приходилось столько потеть, сочиняя в угоду примадонне, первому тенору и первому басу, которые опускались даже до подсчета тактов в своих ариях, что его прекрасные волосы начали выпадать. Кроме того, заказ на оперу – scrittura – композитор получает за полтора-два месяца до ее премьеры, и это при условии, что самолично разучивает партии и руководит репетициями.
Либретто – еще один камень преткновения итальянской оперы. Из сочинения в сочинение кочуют одни и те же ситуации: любовь, которой предстоит преодолеть различные препятствия, соперничество мужчин, влюбленных в одну женщину, дуэль, тайный брак, переодевания, неузнавания и т.д. Ремесло либреттиста – зачастую единственная возможность для бедняка-рифмоплета заработать небольшие деньги. Давно обветшали и два жанра, в рамках которых в течение последних ста лет развивалось оперное искусство: опера-seria и опера-buffa. Первая выродилась в холодный костюмированнй концерт, вторая – спустилась до вульгарных сюжетов
Вот в такой Двор Чудес попадает восемнадцатилетним юношей Джоакино. Его первые фарсы – небольшие комические оперы – написаны на не слишком умные (в духе времени) либретто, но их музыка блещет остроумием и поражает высоким, рано достигнутым мастерством. В двадцать с небольшим лет Джоакино - автор оперы-seria «Танкред» и оперы-buffa «Итальянка в Алжире», по сей день украшающих афиши театров.
Из города в город, из театра в театр, всякий раз с новой труппой, с заново рекруктированным оркестром. Венеция, Милан, Болонья, Феррара... Успехи, успехи... Бывают и поражения – в этом случае к Анне Россини летит письмо с нарисованным на конверте фиаско – оплетенной бутылью для вина. В 1815-ом году Джоакино по приглашению известного импресарио Доменико Барбайи прибывает в Неаполь. У Барбайи, человека сомнительных моральных качеств, удивительный коммерческий (но и художественный) нюх. В руководимом им театре Сан-Карло поют лучшие вокалисты эпохи: Изабелла Кольбран, Джованни Давид, Андреа Ноццари. А теперь у него есть еще и композитор, который имеет наибольшие шансы стать ведущей фигурой в итальяском оперном искусстве.
Для Сан-Карло Россини работает в основном в жанре оперы-seria: это обусловлено непременным участием в постановках Изабеллы Кольбран – некоронованной царицы Неаполя. Высокая, красивая, наделенная выдающимся талантом трагической актрисы, она не выступает в комическим репертуаре. Но разве может Джоакино отказаться от сочинения опер-buffa? Ведь его талант черпает прежде всего из этой сокровищницы юмора и жизненной правды! Комические оперы он пишет для театров Рима. Три-четыре оперы в год при том, что Маэстро, согласно обычаю того времени, должен руководитель репетициями и дирижировать тремя первыми представлениями,- интенсивность его труда просто поразительна!
Безусловно, не каждая опера, выходящая из-под пера Россини - шедевр. «Елизавета, королева Англии» - достойная опера-seria, в которой композитор все еще идет на уступки избалованной публике Сан-Карло и ее любимице Изабелле Кольбран. Но уже в «Отелло», написанном год спустя на банальное либретто аристократа-любителя, Россини, в двух первых актах отдавая щедрую дань страсти к наслаждению пышно орнаментированным вокальным стилем, в последнем решительно погружает слушателя в мрак трагедии. Совсем новым и необычным является Маэстро в духовной драме «Моисей в Египте» на библейский сюжет, открывая мир строгий и возвышенный. Неровной, но полной элегического вдохновения, настоящим прологом к истории романтической мелодрамы Доницетти и Беллини получается «Дева озера», вдохновленная поэмой Вальтера Скотта. Это в серьезном жанре. А в комическом – целый парад выдающихся достижений. «Севильский цирюльник» - «опера из опер», комедия из комедий» (Б. Горович), «Золушка» - чудесная, сияющая остроумием и добротой опера-buffa, где увлеченный чередой запутанных событий и каскадами рулад слушатель остается зачарованным необычным меланхолическим образом главной героини. И, наконец, «Сорока-воровка» - нечто совершенно новое, опера не серьезная и не комическая, а трогательная бытовая мелодрама.
Поистине золотое время! Россини молод, красив, энергичен. К двадцати пяти годам он, бесспорно, - первый композитор Италии. Недалек момент, когда его произведения выйдут за пределы восхищенный Европы, и Стендаль получит право написать: «Слава этого человека ограничена только пределами цивилизации». С его привлекательной внешностью, светским образом жизни как-то не гармонирует почетное звание реформатора итальянской оперы. А между тем за недолгие годы стремительного взлета своей карьеры, всего лишь за десять лет, Россини и в самом деле реформировал отечественное оперное искусство.
Музыка, кипучая и страстная, течет свободно, послушная внутреннему закону, и, кажется, дарит только радость и к наслаждению зовет, одновременно не давая забыть о пылком интеллекте автора. Она вырастает непосредственно из традиции, плоть от плоти искусства bel canto, утрата которого оплакивалась уже с середины восемнадцатого века. Россини и в голову не приходит оспаривать гедонистический принцип итальянской оперы и сочинять в другом, более аскетичном стиле. Он освобождает оперу-seria от выспренности и омертвелых форм, а оперу-buffa – от абсурдных сюжетов и застывших масок, но сохраняет верность виртуозному стилю. Его музыка немыслима без фиоритур – с их помощью он выражает свойственное ему здоровое, позитивное отношение к жизни, заразительно действующее на слушателя. Поиски Россини-драматурга идут в том же направлении, в каком двигались его великие предшественники Глюк и Моцарт – стремление к действенности, к непрерывности развития. Он достигает цели, сохраняя сложившуюся систему замкнутых номеров. Его арии, ансамбли, хоры обретают динамичные формы, которым суждено стать определяющими для всего девятнадцатого столетия.
Россиниевское чувство комического – нечто совершенно невиданное и попросту ошеломляющее. Его финалы сталкивают лбами всех участников интриги, а Маэстро посмеивается и над героями, и над слушателями, увлекаемых лихорадочным потоком его фантазии в стремительных темпах, при помощи головокружительных рулад и сверхвысоких нот. Знаменитый эффект crescendo производит впечатление разорвавшейся бомбы: подобного заряда энергии никогда не знала итальянская опера. Прибавьте сюда изобретательный и изящный оркестр, а также то, что безумные взрывы фантазии неизменно облекаются в отточенные формы,- и портрет «последнего классика» завершен.
Какая жизненная сила! И какая глубина, какая способнсть к развитию! Всякий раз новый и неожиданный. И всякий раз совершенный.
За итальянским признанием следуют венские успехи, парижские и лондонские триумфы. В 1823-ем году Джоакино трагической «Семирамидой» заканчивает (сам того не зная) свою итальянскую карьеру. В следующем году он директор Итальянского Театра в Париже. Темпы сочинения резко замедляются: поставленные на французской сцене «Осада Коринфа» и «Моисей и фараон» являются новыми редакциями опер неаполитанского периода «Магомет II» и «Моисей в Египте», а сочиненное в 1825-ом году по случаю коронации Карла Х «Путешествие в Реймс» напоминает сценическую кантату. Большая часть музыки «Путешествия» спуся три года положена в основу третьей французской оперы Россини, «Граф Ори», подлинно моцартовской по тонкому ощущению красоты и эротизма.
В 1829-ом году Россини предстоит удивить и избалованный космополитический Париж, и весь мир. Поставленный в Королевской Академии Музыки «Вильгельм Телль» на шиллеровский сюжет – величественное творение (более четырех часов музыки), проникнутое актуальными и для раздробленной Италии, и для предреволюционной Франции освободительными идеями, с новым для Россини отношением к местным – швейцарским – колориту и пейзажу. День премьеры оперы, безусловно, день исторический, ибо она прокладывает широкую дорогу как итальянской романтической мелодраме, так и французской «большой опере» Мейербера, но по полету мысли и безупречности формы остается единственной, превосходящей все произведения последующей музыкальной эпохи.
Никто не может предвидеть, что «Вильгельм Телль» станет последней оперой Россини,- ведь композитору всего тридцать семь. Его молчание в течение почти сорока лет, которые ему суждено прожить после «Вильгельма Телля», принадлежит к загадкам и парадоксам, предмету споров историков и критиков. Можно лишь собрать воедино то, что говорил об этом сам Маэстро (любивший пошутить), и то, что представляется наиболее вероятным. Одной из причин прекращения творческой активности Россини считает ее раннее начало: «Кто рано начал... должен рано кончить». Он избегает говорить о тяжелом нервном заболевании, которым страдает в течение долгого времени и которое отторгает его от мира. Самой реальной причиной является изменение оперного вкуса в сторону драматургически-музыкальной схемы Мейербера-Скриба, авторов произведений по-своему великолепных, но трескучих и не без вульгарности. Возможно, «последний классик», истоки искусства которого находятся в веке Моцарта и который не дает увлечь себя романтическими излишествами, чувствует, что время изменилось не в пользу его чистого и умного искусства, и самоустраняется.
Он отдает ряд лет Музыкальному лицею в Болонье, своей alma mater, а последние годы предпочитает провести в предместье Парижа в качестве частного лица. Он отходит от треволнений музыкального театра, с иронией именуя себя «автором новой китайской гаммы», пианистом (без соперников) четвертого класса», но незаурядный и насмешливый ум делает его дом важным центром культурной жизни столицы мира, а его самого – интереснейшей парижской достопримечательностью. Перестав сочинять оперы, он не перестает творить шедевры: к ним относятся «Stabat Mater» и «Petite Messe Solennelle».
«Солнце Италии», расточающее свои звонкие лучи всему миру» (Г. Гейне) перестает светить 13 ноября 1868-ого года. Маэстро – семьдесят шесть. Его хоронят на кладбище Пер-Лашез, но несколькими годами позднее прах перевозят в Италию. Во Флоренции, в церкви Санта-Кроче, в компании самых выдающихся сыновей Италии, ему суждено упокоиться навеки. Все свое состояние Россини завещает родному городу Пезаро.
Согласно календарю, Россини перешагнул порог двухсотлетия. Однако умудрившийся родиться 29-ого февраля праздновал день рожденья один раз в четыре года. Судя по неиссякающей любви к его творениям, по россиниевскому ренессансу, которому, похоже, не видно конца, вечно юный Джоакино только вступает в свои лучшие годы.
