Обзор концертов XV Международного фестиваля «Площадь искусств»
Так уж сложилась ситуация в музыкальном Петербурге, что летом меломаны днюют и ночуют в размножившихся Мариинках у Валерия Гергиева на фестивале «Звезды белых ночей», а декабрьские Адвенты и католическое Рождество проводят в Филармонии – на зимнем фестивале Юрия Темирканова «Площадь искусств».
Прошедший в декабре главный фестиваль Филармонии им. Шостаковича был пятнадцатым по счету и имел ярко выраженный британский акцент. Кураторы форума сделали все возможное, чтобы музыкальное завершение перекрестного года «Россия-Великобритания» прошло именно в Петербурге и самым блистательным образом. Кроме исполнения произведений английских композиторов (Пёрселл, Бриттен, Элгар, Найман) российскими коллективами, для участия в концертах фестиваля были приглашены замечательные англичане.
Главный интеллектуал британского тенорового «цеха» Йэн Бостридж с постоянным соавтором-аккомпаниатором Джулиусом Дрейком показали свой самый, наверное, провокационный совместный вокально-фортепианный перформанс — «Зимний путь» Франца Шуберта. Ольга Перетятько спела на открытии фестиваля (и одновременно дебютировала здесь) экстравагантный цикл Бриттена «Озарения» в компании струнников РАСОФ. Английский пианист Кристиан Блэкшоу сыграл в Малом зале программу из произведений Моцарта, Шуберта и Листа, а также выступил с оркестром Филармонии на концерте-закрытии.
Ольга Перетятько сегодня чаще выступает в Москве, чем в родном городе на Неве,
но именно для своего дебюта на фестивале в святая святых музыкального Петербурга приготовила изысканный эксклюзив (Москва знает Ольгу как царицу бельканто и богиню русского репертуара). Забавно, что она спела здесь коронный репертуар британского коллеги Бостриджа, который, в свою очередь, привез в Питер немецкоязычный песенный цикл.
Но самым затратным для фестивального бюджета подарком зрителям стал не гость из туманного Альбиона, а дуэт главного тенора современности Йонаса Кауфмана и пианиста Хельмута Дойча с программой из произведений Шумана, Вагнера и Листа.
До этого немецкий супертенор приезжал в Питер лишь однажды и почти инкогнито.
Он принимал участие в записи «Валькирии» под руководством Гергиева. Его дебют в концертном зале Мариинки назывался примерно так: «Йонас Кауфман в мариинском Вагнер-гала». В общем, декабрьское выступление – важное в послужном списке певца и его любимого пианиста Хельмута Дойча – стало одним из главных музыкальных потрясений прошедшего года в России, богатого разными вокальными пиршествами. Огромное спасибо организаторам фестиваля, которые не отступили от умопомрачительного плана принять в Питере столь дорогостоящих персон, как Кауфман и Дойч в контексте экономических неурядиц.
«Манифеста» Ольги Перетятько
Примадонны бывают разные. Одни стремятся так отформатировать свой талант, чтобы их позвали петь в оперную Мекку – в нью-йоркскую Метрополитен, другие ловят миллионеров, их «окольцовывают» и больше не зависят в профессиональной жизни ни от количества ангажементов, ни от вознаграждения. Встречаются примы-благотворительницы, которые хотят петь только сложное и интересное им, и только в приятной интеллектуальной компании. Этих не интересует ни престиж оперного дома, ни гонорары, зато музыка для них не кончается серединой прошлого века, наоборот, для таких певиц – умниц и красавиц – она постоянно пишется действующими композиторами.
Ольга Перетятько имеет в себе качества, чтобы стать любой из вышеперечисленных примадонн, но не становится — у нее какая-то своя, оригинальная схема.
Подиумная красота, поданная со вкусом, изящество, интеллект, обольстительная улыбка и пытливый взгляд — все это в одном человеке.
С одной стороны, она любит концертные исполнения опер бельканто, и за это ее ценят консервативные меломаны, с другой, Ольга великолепно «вписывается» в талантливые режиссерские постановки, ее игра и владение собой на сцене впечатляет опытного театрала. Вокальная техника певицы постоянно совершенствуется, за семь лет своего славного восхождения на оперный Олимп Ольга добилась головокружительных успехов в репертуаре итальянского (для меня самым сильным впечатлением и, собственно, открытием этого голоса и актрисы стало выступление Перетятько в пезарском «Сигизмунде» Россини в 2010 году) и русского бельканто (несомненно, «Царская невеста» в Берлине), удачно попробовала себя в вагнеровском репертуаре, в операх Стравинского и вот в минувшем декабре «вышла» на Бриттена. Дебютировала на ответственном фестивале с песенным циклом «Озарения», в котором русским певицам, еще не приходилось блистать.
Написанный для сопрано и струнных песенный опус (1940) был во второй половине XX века жестоко «узурпирован» тенорами, начиная с Питера Пирса (1963), для голоса которого Бриттен переписал свои «Illuminations».
Первоначальная идея композитора заключалась, видимо, в том, чтобы развить дальше революционные нововведения Артюра Рембо.
В «Озарениях» Рембо отказывается от прочтения мира языком привычных логики и метра. Его верлибр смело формулировал хаос. Почитаем, например, фрагмент стихотворения «Города», попавший в цикл Бриттена: «Вот города! Вот народ, для которого ввысь вознеслись Аллеганы и Ливанские горы мечты! Шале, хрустальные и деревянные, движутся по невидимым рельсам и блокам. Старые кратеры, опоясанные медными пальмами и колоссами, мелодично ревут средь огней… Кортежи Мэбов, в опаловых и рыжих одеждах, появляются из оврагов. Наверху, погружая ноги в поток и колючий кустарник, олени сосут молоко из груди Дианы. Вакханки предместий рыдают, луна пылает и воет. Венера входит в пещеры отшельников и кузнецов. Дозорные башни воспевают идеи народов. Из замков, построенных на костях, льются звуки неведомой музыки… Рушится рай грозовой. Дикари не переставая пляшут на празднике ночи… Какие добрые руки, какое счастливое время вернет мне эти края, откуда исходят мои сновиденья и мое любое движенье?» (перевод М. Кудинова). Дальше в том же духе.
Популярность Рембо росла после его смерти с утроенной скоростью, он «открыл» двери поэзии XX века.
Бриттен пошел еще дальше, алогичные послания Рембо вложил в уста женщины. Раз существует так называемая «женская логика», так пусть она будет такой филологической и такой фантасмагорической. Но… Сексизм и шовинизм быстренько подкорректировали дерзкого композитора, и цикл, как уже было сказано, «ушел» к тенорам, то есть к мужскому голосу. Сопрано периодически пели прописанные им «Озарения», но не часто.
Ольга Перетятько взялась оспаривать правоту первоначального варианта. С завидной регулярностью «Illuminations» поет Бостридж (есть и CD), и именно его манера уставшего оксбриджского скептика считается эталонной. Но «женская логика» подсказала Ольге другую возможность интерпретации. Она спела «Озарения» «наступательно», четко, звонко, сочно произносила вкусный французский текст, уверенная в своей правоте. Вспомнились две вещи – ее же мудрый Соловей в Экс-ан-Провансе в 2010 и тексты про ученую подругу Перикла красавицу Аспасию. Как она тогда нежно, мягко и убедительно пропевала соловьиные трели, ни разу не сорвавшись в «пронзительность», как случается (видимо, намеренно) с тем же Бостриджем. А Аспасия вспомнилась в контексте умения знаменитой гречанки быть горделивой не только от сознания своей красоты, но и от радости постижения мира наравне с учеными мужчинами.
Один автор Belcanto.ru недавно отметил по поводу московского концерта Перетятько, что она вышла на сцену абсолютно готовой, «распетой», в Питере было то же самое. Понятно, что присутствие маэстро Темирканова дисциплинирует все и вся, но в случае с Ольгой речь идет об ее внутренней дисциплине и ответственности, что не может не радовать зрителя.
Триумфы Петрарки
Кауфман и Дойч приблизительно повторили в Питере концерт, исполненный на прошлогоднем Мюнхенском фестивале. Такая уж сложилась у немецкого тенора традиция – показывать в Баварской опере премьеру лидерабенда, а потом либо диск записывать, либо в тур по миру отправляться, либо ничего не делать, охраняя мюнхенскую программу от тиражирования.
Петербург не стал остановкой в туре, каковой оказалась Москва в прошлом апреле, когда звездный дуэт привозил в столицу «Зимний путь». Какие-то части программы попадали в другие лидерабенды, но не по мюнхенскому трафарету. Да и не важно это. Важно, по какому принципу певец и пианист объединили вместе любовную лирику Гейне, труднопроходимые философические стихи Везендонк и вычурные по форме и солнечные по содержанию сонеты Петрарки, и опусы трех композиторов – линейно романтическую серию Шумана, зашифрованные интимные письма Вагнера и универсальные, безадресные послания Листа.
Ключевая фигура в этом списке имен замечательных мужей — Петрарка, гений ренессанса, итальянский Шекспир, который мог говорить обо всем на свете, и его мессэджи до сих пор востребованы. Через него Кауфман и Дойч, обожающий Ференца Листа и считающий его недооцененным гением, вышли на Ренессанс, эпоху, когда человек – в нашем случае музыкант, певец, пианист – не имел специализации, но занимался всем сразу: градостроительством, риторикой, поэзией, живописью, политикой, картографией, и делал все дела со страстью, и количество, вопреки пословичным предостережениям, переходило в качество.
Наблюдая за творчеством Кауфмана, я давно поняла, что он всегда находится там, где его ждут меньше всего.
Как только на него вешают ярлык вагнерианца или вердиевского певца, он ретируется к веристам, или, поняв, что задержался в репертуаре Массне и Гуно, он «прыгает» к Штраусу, причем и к тому и к другому. Записал леденящий душу вагнеровскими прозрениями «Зимний путь» и «свернул» в оперетту. Он не хочет запираться в узкой специализации, он хочет и, главное, может – всё! Чувствует себя человеком Возрождения. Петрарка и Лист, который был гениальным композитором, пианистом, фестивальным деятелем, меценатом, строгим отцом и бесшабашным Казановой, что тоже выдает человека, созвучного титанам Ренессанса, оказались столь близки.
Многие коллеги расстроились, что Кауфману не хватило сил, голосовой мощи, чтобы исполнить эти три сложнейших сонета так, как они написаны Листом. Наверное, в этом есть доля истины, и любитель чистого мелоса недополучил чего-то в этот незабываемый вечер… Зато они услышали полный звук в первой части концерта, когда певец исполнял произведения Шумана.
Меня же взяла в полон композиция, то есть форма данного лидерабенда:
простенькие песенки про дурачка поэта, который видит свою далекую возлюбленную то росинкой на травинке, то Мадонной Кёльнского собора; ключевые для творчества Вагнера эпические песни на слова Матильды Везендонк и жаркие, театральные, по вердиевски страстные сонеты Листа-Петрарки. Когда человек начинает воспринимать мир нелинейно, принимать его во всей полноте, проще говоря, становится более опытным, ему бывает трудно услышать и понять влюбленного поэта, заметить радугу и улыбку бледной Мадонны. Но он вдруг как никто другой понимает Вагнера, его душное состояние в момент сочинения «Тристана и Изольды». И эти трехсложные немецкие слова про бездонные чувства, про вселенские отношения внезапно обрели смысл. И дальше чистый театр (Лист-Казанова), ловкость рук (Лист-виртуоз), беспредметная любовь (Лист-холостяк), лавровый венок (Лист-композитор) и т.д.
И что же Кауфман. Он бесстрастно, безучастно, в полную силу своего героического тембра, правда с обилием мягчайших пиано, усыпляет наполненный зал Филармонии счастливым сном. Абсолютно проваливает, обескровливает все нервные пассажи влюбленного композитора и не менее влюбленного поэта.
Затем наступает кульминация — песни Везендонк, главное блюдо лидерабенда.
Дойч не любит Вагнера, но уважает желание своего звездного партнера отобрать у меццо-сопрано (чаще всего речь идет об очень опытных и, в общем, возрастных певицах) их любимую игрушку. Кауфман рассказывает, во что переплавляется романтическая любовь, куда она уносит, и связано это не с возрастом, а с опытом и знанием. Вагнер, например, пережив все цюрихские страсти по Везендонк, голову не потерял, в океане вселенской любви не утонул, он взял себя в руки, женился на женщине с хорошими деловыми качествами и музыкальной генетикой (важно, что ее папа тоже фигурант нашего лидерабенда), дописал «Кольцо» и «включил» для нас бессмертный фестиваль в Байройте.
Жалко, что «Любовь поэта», которую Кауфман раньше пел совсем иначе, оказалась заложником более важных тем его эпического концерта, но упрекать певца за усталость голоса в безжалостных по форме песнях Листа, смешно. Зато целый мир образов немецкого романтизма, постромантизма и модернизма пронесся вихрем по небосклону декабрьского Петербурга. Счастье!
Фото Стаса Левшина и Марии Слепковой
