На концерте памяти жертв авиакатастрофы в Казани
26 декабря в Москве, в Концертном зале Чайковского в рамках фестиваля искусств «Русская зима» прошёл симфонический вечер памяти жертв казанской авиакатастрофы. В концерте участвовали Государственный симфонический оркестр республики Татарстан под управлением его руководителя Александра Сладковского и пианист Александр Гаврилюк. Волею судеб концерт, задолго назначенный на это число, пришёлся на 40-й день с момента гибели самолёта, поэтому программа его была изменена, а сам он посвящён погибшим в катастрофе.
На выступление музыкантов словно легла тень произошедшей 40 дней назад трагедии.
В начале вечера была исполнена симфоническая поэма «Остров мёртвых» Сергея Васильевича Рахманинова. Инфернальный характер этой вещи выдаёт уже её название, однако сложность воплощения авторского замысла заключается не только в том, чтобы живописать мерное колыхание волн и передать средствами симфонического оркестра трагическое отчаяние кульминаций, но и в том, чтобы сделать это без пафосных преувеличений, без крикливости и позы.
На мой взгляд, Александру Сладковскому это удалось:
он великолепно вылепил форму всей вещи, рассчитал силу кульминаций,
избежал часто встречающейся у других дирижёров монотонности подачи крайних разделов и обошёлся без дешёвых театральных эффектов.
Парадокс состоит в том, что предполагаемая автором монотонность как художественный приём не должна превращаться при исполнении в скуку, которая автором вовсе не предполагалась, и дирижёру удалось пройти между Сциллой и Харибдой этих крайностей.
Оркестровая ткань хорошо прослушивалась, полифония была детально выявлена, показаны все тематические подробности.
Собственно, сложность исполнения этой вещи в том и заключается, чтобы избежать лежащей на поверхности банальной изобразительности и показать инфернальную глубину, когда немногочисленные светлые моменты, словно призрак минувшего, воспринимаются на этом фоне как щемящее воспоминание.
Продолжившая рахманиновское отделение концерта «Рапсодия на тему Паганини» сохранилась из первоначального варианта программы и была намечена для представления задолго до того, как произошла авиакатастрофа, но мрачный колючий колорит этой вещи и её драматизм как нельзя лучше отвечали трагизму посвящения вечера в КЗЧ.
Игра солировавшего Александра Гаврилюка, как всегда, превзошла все ожидания.
Хотя наша публика сравнительно недавно познакомилась с искусством этого замечательного пианиста, она уже могла бы привыкнуть и к техническому совершенству, и к артистичности музыканта, а всё равно любому его исполнению присуще нечто неожиданное.
Казалось бы, что нового можно сказать, исполняя рахманиновскую Рапсодию, если она преподносилась легионом известнейших пианистов, не говоря уже о величайшей интерпретации самого автора? Но поразительно деятельный, творческий подход Гаврилюка словно возрождает эту вещь из тьмы давно утвердившихся штампов и наполняет её какой-то новой жизнью.
Трудно даже сказать, чего в игре пианиста было больше — традиции или современных тенденций.
С одной стороны, в его руках имеется весь арсенал средств романтического пианизма высшей пробы, а с другой стороны, он владеет мастерством полистилистики и умеет творчески перевоплощаться.
От романтики — еле слышные шептания, истаивающие звучности, но здесь же рядом громоподобное фортиссимо; это и несравненная певучесть тона, заставляющая вспоминать Рахманинова и Горовица, но это и поразительное разнообразие штрихов, заставляющее искать аналогий то в пиццикато струнных, то в громогласных восклицаниях медных духовых.
А когда солист играл грандиозные рахманиновские октавы, перекрывающие туттийную оркестровую звучность, это просто ошеломляло: я буквально не верил своим ушам, когда слышал это! Дело в том, что Гаврилюк не отличается внешним атлетизмом сложения, но, видимо, извергаемая им динамическая мощь является следствием выдающегося индивидуального мастерства звукоизвлечения. В его случае почти невозможно провести грань между искусством переживания и искусством представления, и в этом смысле
Гаврилюк являет собой какое-то синтетическое чудо: он одновременно словно бы и переживает и представляет!
Это и высочайшее переживание, но это и потрясающее владение своим ремеслом, когда то и другое идёт бок о бок и когда невозможно отделить мастерство от вдохновения:
его вдохновение мастеровито, а ремесло — вдохновенно.
Центральный эпизод с его лирической кульминацией вызывал восторг. Когда артист, выводя драматургию рахманиновского сочинения из ужасов и метаний первого раздела, погружается в мрачные блуждания b-moll’ных вариаций, а затем словно бы «выплывает из тумана», как на волшебной гондоле с «Острова мёртвых», к Des-dur’ной вариации, это воспринимается как невероятное преображение.
Данный эпизод представляет собой подлинное композиторское чудо: «вывернутая наизнанку» не только структурно, но и эмоционально тема каприса Паганини теряет свою наступательность и злобную напористость, превращаясь в изумительную лирическую тему — одну из лучших у автора.
Композиторская изобретательность Рахманинова здесь может быть уподоблена листовской, если иметь в виду Сонату h-moll и «Фауст-симфонию» Ференца Листа, в которых «добро» и «зло» также вылеплены из одного и того же тематического материала и представляют собой как бы две грани мироздания. И Гаврилюк явил это чудо композиции посредством чуда исполнительства:
выход из мрака к мягкому свету был выполнен столь плавно и убедительно, что невозможно было удержаться от слёз — столь дивно это звучало.
Зато в заключительном разделе Рапсодии Гаврилюк демонстрировал буквально демоническую одержимость: сначала дьявольское пиццикато, затем мятежные бури и смерчи, затем титанические октавы и стремительные рывки, а закончилось всё это наваждение скромным микроскопическим отыгрышем, как будто улетучивалась вся «нечистая сила».
Исполнение получилось поистине феноменальное, поэтому я, нимало не боясь запятнать неуместным применением сильное слово, скажу: это было гениально!
На бис солистом исполнена пьеса Шумана «Грёзы», которая входила также в репертуар Владимира Горовица и была его исполнительским шедевром.
Честно сказать, я был уверен, что после Горовица уже никому не удастся сыграть эту пьесу столь же лирически-певуче, как это удавалось Владимиру Самойловичу, выдающемуся пианисту русской школы, и тем не менее это чудо произошло. Александр Гаврилюк сыграл её совершенно изумительно в интонационном и звуковом отношении, поразительно певучим звуком, при этом не копируя Горовица, имя которого невольно всплывает в памяти при исполнении этой пьесы на бис, а найдя собственные проникновенные интонации.
Всё-таки русская пианистическая школа и исполнительская традиция, заложенная ещё великими братьями Рубинштейнами, жива и продолжает плодоносить.
Вообще говоря, сольная игра на бис после исполнения произведения с оркестром мне всегда казалась лишней, но в данном случае шумановская пьеса ничуть не заслонила рахманиновскую Рапсодию, сыгранную с максимальной артистической отдачей, а наоборот — своим спокойствием и умиротворённостью оттенила её драматическую мятежность.
Во втором отделении прозвучала Шестая, «Патетическая» симфония великого нашего Петра Ильича Чайковского, также внедрённая в программу концерта в связи с трагической датой. Конечно, это хрестоматийное сочинение просто не может «не получиться» у отечественного дирижёра, поэтому добавить что-либо к её исполнению невозможно:
музыка говорила сама за себя и была подана в лучших классических традициях.
Единственное, в чём можно было бы слегка упрекнуть дирижёра, что литавры у него заглушали струнные в главной кульминации первой части: всё же в партитуре автора дано недвусмысленное указание сбросить звучность литавр, дабы обнажить другие инструментальные группы, которые являются в этот момент ведущими.
На бис был повторён блестящий марш-скерцо из только что отзвучавшей симфонии, что как бы символизировало тезис «жизнь продолжается».
