По-настоящему сезон ещё не начался, но без музыки в Голландии летом точно не остаться. Это и концерт из популярных арий Верди, Россини и Доницетти, проецируемый из зала на экран во Флевопарке, это и театральный фестиваль «Парад», растянувшийся почти на весь август, и классические концертные программы «Ужин с композиторами» на различных улицах и площадках, и джазовые выступления на ночных набережных.
В главном концертном зале Амстердама — Концертгебау — состоялся концерт Симфонического оркестра Фландрии с дирижёром Яном Латам-Кёнигом. В первом отделении солистка Лиза Ферштман исполнила скрипичный концерт Брамса, во втором прозвучала его же Первая симфония.
Если есть на свете залы с необыкновенной аурой имён и событий, то Концертгебау — один из самых значительных.
Несколько старомодное по декору, напоминающее пышный зал «Титаника», это раззолоченное помещение помнит многих.
Именно здесь, например, состоялся последний концерт под дирижерской палочкой Давида Ойстраха в октябре 1974 года. После концерта ему стало плохо, и через несколько часов он скоропостижно скончался от сердечного приступа. Странно здесь то, что именно этот зал когда-то оказался первым в ряду заграничных поездок Ойстраха — он же стал и последним.
Лиза Ферштман, дочь русских музыкантов, эмигрировавших в Голландию, и родившаяся уже здесь, представляет собою удивительный сплав культур.
В её игре ясно прослеживается яркая и эмоциональная русская школа в сочетании с европейской манерой отказа от размаха внешней удали.
Такая двойственность поразительно оттенила и выявила с новой стороны известнейший из известных концертов Брамса.
Не претендуя на роль музыкального правоведа и первооткрывателя, выскажусь только от своего имени.
Для меня всегда первая часть любого инструментального концерта была и есть важнее следующих, обычно обязательно контрастных. И кантилены вторых, и скерцо или виртуозный блеск третьих — это всегда урожай, выросший на нивах первых частей. Это выводы, но не заявка. Это итог, но не зачин.
Так же для меня звучит и первая часть концерта Брамса, сочетающая в себе почти несмыкаемые для меня элементы: откровенно тевтонский рубленый постамент для воцарения на нём нежнейшей «лорелейной» романтики. Как копенгагеновская Русалочка на тяжёлом булыжнике.
Солистка исполнила это удивительно.
Она владеет великолепной атакой звука, физически буквально вспыхивающего под её смычком, как солнечный блик. Она играет концерт настолько точно и утончённо, настолько в меру филигранно-нервно, чтобы заставить публику восхищённо признать её безупречный вкус и понимание границ дозволенного в звуковом балансировании между брамсовским тяжёлым фундаментом и тонкостью его отделки.
И огромный зал поднялся на ноги, долго благодаря исполнительницу.
Первая симфония Брамса во втором отделении — бенефис Брамса, оркестра и дирижёра. Сменив главного руководителя Сейкио Кима на Яна Латам-Кёнига, оркестр сменил и звук, это слышно так явственно, что никак не списать на просто слуховую галлюцинацию.
Оркестр теперь звучит так, словно до этого музыканты играли на искусственной вентиляции лёгких, а теперь задышали самостоятельно полной грудью.
Кажется, под достаточным присмотром медперсонала (понимай — дирижёра) организму должно быть хорошо и спокойно... но в музыке всё же лучше дышать не стерильно-холодными дозами из кислородной подушки, приставленной равнодушной рукой.
Иной подход к творению и иное понимание сотворчества чувствуется сразу же:
это и бережно договорённые концы музыкальных предложений, и тонкая нюансировка, и благодатные паузы, грамотно совпадающие с дыханием и не мешающие широте фраз, задуманной автором.
Удачный вечер в прославленном зале и искренняя благодарность дирижеру от публики и оркестра — что может быть лучше?
