Концертный сезон в Москве открылся не так давно, но тем не менее уже при планировании вечернего досуга на прошедший уик-энд недостатка событий для приложения слушательской активности явно не наблюдалось.
Так, для меня первым вечером этого уик-энда стало открытие IV Большого фестиваля Российского национального оркестра на сцене Концертного зала имени Чайковского с маэстро Владимиром Юровским (8 сентября). Следует заметить, что уже не первый год одним из официальных партнеров фестиваля является Московская филармония, поэтому столичные меломаны давно уже успели привыкнуть к тому, что постоянной площадкой этого музыкального форума является Концертный зал имени Чайковского.
Второй вечер был давно и «намертво» мною застолблен под концерт Симфонического оркестра театра «Ла Скала» с маэстро Даниэлем Баренбоймом — концерт, который состоялся на Основной сцене Большого театра в рамках завершающего этапа последних обменных гастролей двух коллективов (9 сентября).
Первый вечер привлек к себе внимание как новизной, так и монументальностью заявленной программы. Новизна — это исполнение в Москве Шестой симфонии ми минор (1944—1947) Ральфа Воан-Уильямса. Конечно, это было не первое исполнение данного опуса в России, однако моя слушательская память на этот счет мне так ничего и не подсказала: на фестивале РНО этот опус я услышал вживую впервые. Монументальность же заключалась в том, что помимо названного довольно компактного сочинения Воан-Уильямса, открывавшего вечер (его номинальная длительность — примерно 35 минут), во втором отделении концерта была исполнена Седьмая симфония до мажор («Ленинградская», 1941, соч. 60) Дмитрия Шостаковича. В повседневной исполнительной практике к ней обычно ничего больше и «не подверстывают», ведь номинальное время ее звучания и так составляет порядка 80 минут! Но на то он и Большой фестиваль РНО, чтобы предлагать публике программы, явно неординарные, масштабные, выстроенные по тому или иному тематическому принципу.
И хотя сам Воан-Уильямс, которого принято считать одним из основоположников новой английской композиторской школы и олицетворением «английского музыкального ренессанса» XX века, практически всегда открещивался от военной программности, заложенной в своей Шестой симфонии, и на этот счет делал иногда лишь скупые «наводящие» замечания, несомненно, что именно военная тематика обеих симфоний послужила поводом их соединения в одном большом концерте.
В этом году Седьмая симфония Шостаковича отмечает 70-летие со дня своего первого исполнения в 1942 году (сначала в Куйбышеве 5 марта, затем в Москве 29 марта и, наконец, в блокадном Ленинграде 9 августа). Шестая Симфония Воан-Уильямса впервые была исполнена в Лондоне уже после войны 21 апреля 1948 года, но не будем забывать, что композитор начал работать над ней еще в военном 1944 году, так что в нон-стоп последовательности ее четырех «движений»-частей диссонирующие гармонии весьма интересного и необычного музыкального языка находят свое вполне отчетливое выражение.
Симфония властно начинается с набата, с хаотических ритмов, которые к концу первой части (Allegro) постепенно выравниваются. Динамика развития завершается «распевно» плавным унисоном в «оркестровом басу». Но уже во второй части (Moderato) тревожное ожидание сменяется взрывной кульминацией, отзвуки которой, постепенно релаксируя, затухают, чтобы в третьей части (Scherzo: Allegro vivace) вновь воплотиться в неспокойно тяжелой и словно «раздираемой» изнутри» оркестровой фактуре, а затем раствориться в пианиссимо знаменитой последней части (Epilogue: Moderato), которое на всем ее протяжении погружает слушателя в ужасающую пустоту, в холод небытия, в абсолютную вселенскую безысходность. Естественно, что на послевоенную аудиторию всё это просто не могло не навевать зловещие ассоциации, связанные со взрывом американских атомных бомб над Хиросимой и Нагасаки в начале августа 1945 года.
Патриотическая программность Седьмой симфонии Шостаковича вообще лежит на поверхности, ибо это, как говорится, «наше» на все сто процентов. Все мы, конечно же, хорошо знаем хрестоматийную раскладку этого опуса: драматическая первая часть «Война» с агрессивной, непрерывно нарастающей темой нашествия в среднем эпизоде (Allegretto); вторая часть — камерное скерцо «Воспоминание» (Moderato, poco allegretto); третья часть — величественная зарисовка «Родные просторы» (Adagio); четвертая часть — триумфальный победный финал (Allegro non troppo). Собственно, ничего больше говорить об этой музыке и не надо — ее надо только слушать, в ней надо лишь раствориться…
Что же касается исполнения и этого произведения, и опуса Воан-Уильямса, то на открытии своего фирменного фестиваля РНО в который раз доказал, что по-прежнему держит марку «самого европейского» из всех московских симфонических оркестров.
С Российским национальным оркестром у Владимира Юровского давно сложился очень прочный и впечатляюще интеллектуальный союз. Маэстро всегда умел поразить своей способностью извлекать из игры этого оркестра тончайшие штрихи и нюансы, красивые и благородно акцентированные звучности, всегда профессионально уверенно погружал слушателя в психологические глубины того или иного произведения. Дирижерский стиль этого музыканта всегда зиждился на безусловном творческом перфекционизме. Так было и на этот раз: две так непохожие друг на друга «военные симфонии» стали слагаемыми одной большой симфонической фрески, одного грандиозного музыкально-художественного полотна, в котором каждый слушатель — абсолютно в этом уверен! — смог найти для себя что-то личное, сокровенное, возможно, пока еще не высказанное вслух, а потому особенно дорогое…
Второй вечер привлек к себе, конечно же, не программной эксклюзивностью, хотя, честно говоря, и не припомню, чтобы в последние годы все три последние симфонии Моцарта — № 39 ми-бемоль мажор (K. 543), № 40 соль минор (K. 550) и № 41 до мажор («Юпитер», K. 551) — были бы исполнены подряд в одном концерте. Этот вечер привлек к себе, в первую очередь, ажиотажно-гламурной атмосферой, которая, благодаря непререкаемой в нашей стране силе бренда с волшебным названием «Ла Скала», возникла (или же на этот раз была создана?) вокруг названного события.
Почему возникает такое сомнение? Да потому, что «ажиотаж» вокруг нынешних гастролей, если он всё-таки имел место, был уже далеко не тот, что наблюдался на последних крупномасштабных гастролях театра «Ла Скала» 1989 года, а сами нынешние гастроли с монографической моцартовской программой (три спектакля «Дон Жуан» плюс один обсуждаемый симфонический концерт) для такого великого итальянского театра выглядят, скажем так, «не очень-то серьезно». В гениальности Моцарта, кажется, не сомневается никто, но когда репертуар таких мини-гастролей представлен только этим композиторским именем, возникают неизбежные вопросы к театральному менеджменту, которых можно было бы избежать, если бы «Ла Скала» привез нам репертуар Верди или Пуччини, Беллини или Доницетти.
Но объективная реальность сегодняшнего дня сослагательных наклонений не приемлет: что привезли, то мы и слушаем (именно слушаем, а не смотрим, ибо в данном случае речь идет о концерте симфонической музыки). Да и тот факт, что посещение этого концерта, как я уже сказал, в моих планах было давно и «намертво» застолблено, в отношении названного волшебного бренда свидетельствует лишь о срабатывании чисто «условного рефлекса». Конечно, никаких особых иллюзий на исполнение трех заявленных симфоний Моцарта я не питал — просто и автору этих строк, как говорится, ничто человеческое оказалось вовсе не чуждо.
Для меня живое восприятие музыки Моцарта всегда было, в первую очередь, отдохновением, но не простым и банальным, а высоко интеллектуальным, релаксацией, но не утрированно физической, а чувственной, поэтической, если хотите, но на этот же раз релаксация что-то не задалась… Оркестр театра «Ла Скала» (тот самый, что большей частью сидит в оркестровой яме на спектаклях, а на сценическом подиуме появляется значительно реже — не путать с Филармоническим оркестром театра «Ла Скала», абсолютно иной, независимой институцией) под взмахом дирижерской палочки маэстро Даниэля Баренбойма делал всё методично правильно, но при этом, играя правильные ноты, он как-то совсем не делал музыку. Вот ведь парадокс какой получается!
Пресное, безэмоциональное звучание всех двенадцати симфонических частей (3 симфонии по 4 части каждая) воспринималось лишь номинально, ибо перед нами предстали музыкальные части, но так и не встали в полный творческий рост их дирижерские интерпретации… Даже наиболее «шлягерная» Сороковая симфония не заставила в ней раствориться без остатка. Дирижер просто делал свою будничную работу (какие могут быть к нему претензии!), оркестранты — тоже…
Работала и наша «широкая публика», самая широкая публика в мире, дружно аплодируя после каждой части Тридцать девятой симфонии. Нет, не подумайте ничего плохого: публика у нас хорошая — и она готова была хлопать и дальше, если бы после этой симфонии маэстро Баренбойм очень тактично и с юмором не попросил бы делать это только в конце произведения. Однако после первой части Сороковой симфонии наиболее «отзывчивые» представители публики всё же не выдержали — сорвались до редких хлопков, но, слава Богу, быстро спохватились. Урок пошел на пользу, и отмеченные казусы больше не повторялись, зато финал вечера венчали достаточно сильные восторженные овации: на этот раз честь по чести! Наконец-то публика смогла по-настоящему развернуться! Но если две симфонии, исполненные в первом отделении, всё же время от времени заставляли в каких-то эпизодах проявлять к ним «пытливый интерес», то, с точки зрения «захватываемости» трактовки, симфония «Юпитер» оказалась на какой-то совсем уж далекой и недосягаемой для разбора полетов музыкальной орбите…
И всё же вечер в сверкающем зóлотом и краснеющем бархатом историческом зале Большого театра, проведенный в «тесном духовном единении» с музыкантами Оркестра театра «Ла Скала», нельзя считать неудавшимся, ибо — спасибо пресс-службе Большого театра! — когда еще доведется посидеть на литерных местах в партере, тех четырех рядах, что выставили на месте приподнятой оркестровой ямы, которая в вечер концерта просто за ненадобностью была убрана. Зато теперь целый сезон можно вспоминать об этом светском VIP-мероприятии, разглядывая программку и любуясь шикарно изданным буклетом, ведь бренд «Ла Скала» — это музыкальная валюта на все времена, которая не обесценится никогда… Что и говорить, гламур — дело великое!
На фото:
Российский национальный оркестр (фото с сайта artrevue.ru)
Даниэль Баренбойм
