Сегодня исполнилось 200 лет со дня рождения великого венгерского композитора, пианиста и дирижера Ференца Листа. Предлагаем вам познакомиться с «Письмом о дирижировании», написанным Листом в 1853 году, в котором содержится немало ценных мыслей, метких суждений, отражающих музыканта таким, каким он был в действительности.
В различных попавшихся мне на глаза отчетах о музыкальном празднестве в Карлсруэ я нашел один пункт, по поводу которого, по-видимому, господствует достаточное единомыслие. Это — моя непригодность в качестве дирижера.
Не касаясь того, в какой степени это мнение вызвано намеренной предубежденностью, и не собираясь исследовать, насколько этому взгляду способствовало то, что выбор в дирижеры пал на меня, минуя капельмейстеров Карлсруэ, Дармштадта и Мангейма, я не должен был бы также возражать против приведенного выше, столь усердно поддерживаемого утверждения, если бы оно опиралось на факты и было бы хоть сколько-нибудь справедливо. Но это я вынужден отвергнуть со всею решительностью.
Что касается, прежде всего, фактов, то как будто никто не может оспаривать, что исполнение всей программы было выдающимся, что соотношение и звучность инструментов, принимая во внимание помещение, должны быть названы вполне удовлетворительными, даже превосходными. Со всем этим весьма наивно соглашаются, однако, добавляя: поразительно, что все в целом так превосходно удалось — «вопреки» моему непригодному руководству.
Я весьма далек от того, чтобы украсить себя павлиньими перьями оркестров Карлсруэ, Мангейма и Дармштадта, и, безусловно, я склонен более всякого другого отдать полную справедливость выдающимся талантам входящих в них музыкантов; тем не менее, основываясь на свидетельстве моих противников, я должен считать доказанным, что исполнение местами было поразительным, а в целом — гораздо лучшим, чем имели право ожидать, принимая во внимание мое управление. А раз с подобным фактом согласны — мне остается лишь рассмотреть, действительно ли я к этому так уж непричастен, как это с рвением стараются доказать, и справедливо ли сажают на скамью подсудимых дирижера, несмотря на то, что исполнение его оркестра было удовлетворительным, в особенности если учесть новизну исполнявшихся произведений для подавляющего большинства музыкантов. Ибо, как это достаточно известно в Карлсруэ, — за исключением пьесы Берлиоза, которую исполняла под управлением самого автора (в Бадене) только часть капеллы, — девятая симфония, а также произведения Вагнера, Берлиоза, Шумана и т. д. основательно были известны лишь мне одному, ибо они в этих местах не исполнялись никогда.
Обращаясь к вопросу о справедливости приведенной выше оценки, я спрашиваю: можно ли пред лицом фактов, с чистой совестью и полным знанием дела бросить мне упрек в том, что я как дирижер неопытен, ненадежен и т. д.?
Не собираясь защищаться — что я считаю излишним по отношению к тем, кто со мной согласен, — я все же попрошу разрешить мне сделать одно замечание, касающееся самой сути дела. Как раз те произведения, которыми я открыто восхищаюсь и которым отдаю предпочтение, в большинстве своем принадлежат к числу или совсем не пользующихся или столь мало пользующихся личной симпатией более или менее именитых и, в особенности, так называемых «солидных» дирижеров, что исполнение их этими дирижерами можно почитать редкостью.
Эти произведения относят к числу тех, которые теперь обычно именуют принадлежащими к стилю последнего периода Бетховена, объясняя вплоть до недавнего времени этот стиль, при полном неуважении к его памяти, его «глухотой» и «помрачением духа» (!). Они, по моему мнению, требуют от отдельных исполнителей и от оркестра той более высокой ступени развития, к которой мы, по-видимому, приближаемся, но которая еще далеко не во все места своего возможного осуществления находит доступ: прогресса в акцентуации, в ритмизации, в манере детальной фразировки определенных мест, в их выражении, в распределении света и теней в целом, — одним словом: прогресса в стиле самого исполнения. Этот последний создает между музыкантом, который дирижирует, и музыкантом, которым дирижируют, связь иного рода, нежели устанавливаемая лишь непрерывным отбиванием такта. Ведь во многих местах грубое выдерживание такта и каждой его отдельной доли (1, 2, 3, 4; 1, 2, 3, 4) как раз противодействует смыслу и выразительности. Буква, здесь, как и всюду, убивает дух, с чем я никогда не соглашусь, как бы враждебен ни был в своей притворной беспристрастности угрожающий мне натиск.
Для произведений Бетховена, Берлиоза, Вагнера и родственных им мастеров я вижу еще менее, чем для прочих, выгоды — я и в других случаях готов горячо это отстаивать, — которые могут возникнуть оттого, что дирижер берет на себя функцию ветряной мельницы и в поте своего лица пытается передать своему оркестру пыл вдохновения.
Именно там, где дело идет о понимании и чувстве, о духовном проникновении, о возвышении сердец до духовной общности в наслаждении прекрасным, великим и истинным в искусстве и поэзии — там самоудовлетворенность и ремесленная ловкость обычного капельмейстера не только недостаточны, но, более того, находятся в противоречии с достоинством и возвышенной свободой искусства! Поэтому — с позволения моих услужливых критиков — несмотря на мои недостаточные способности и «непригодность», буду и впредь при всякой возможности поступать по-прежнему, буду делать это принципиально, следуя внутреннему убеждению, никогда не позволяющему мне унизиться до роли профоса такта, роли, к которой мой двадцатипятилетний опыт, занятия и искреннее восхищение искусством делают меня не пригодным ни в коей мере.
При всем уважении, питаемом мною ко многим коллегам, и при всей готовности с удовольствием признать услуги как уже оказанные ими искусству, так и те, которые они продолжают оказывать, — все же я не считаю себя обязанным во всем подражать их примеру и именно менее всего в том, что касается выбора исполняемых произведений, их толкования и дирижирования ими.
Я уже, кажется, сказал однажды, что, по моему мнению, настоящая задача дирижера состоит в том, чтобы казаться явно излишним.
Мы — кормчие, но не гребцы.
И даже если это высказывание натолкнется на еще большую оппозицию некоторых, я все же не могу изменить мнения, которое считаю правильным. Применение этого принципа в веймарской капелле привело к превосходным результатам, — результатам, которые с похвалой признавали, в свое время, некоторые из моих теперешних порицателей. Поэтому я буду продолжать, не унывая, без ложной скромности, так служить искусству, как я считаю лучше всего — и что, пожалуй, действительно будет лучше всего. Итак, поднимем перчатку вражды, брошенную нам в лицо этими ночными колпаками, и будем упорствовать без заботы и беспокойства в сознании нашей правоты — будущее за нами.
Веймар, 5 ноября 1853 г.
Ф. Лист
