Мой рассказ о балетном представлении «Нижинский-гала», традиционно завершающем сезон в Гамбурге, не претендует на объективность. Пока все в зале радовались и усиленно били в ладоши, я была несчастна и поняла, что за время, проведённое в вольном ганзейском городе, моя любовь к балетам Джона Ноймайера не разгорелась, а зачахла — я устала от его стиля и однообразия репертуара. Билет на гала я заказала, когда программа ещё не была опубликована, в надежде увидеть несколько гостевых номеров классического плана. Но вечер был почти полностью ноймайеровским, с незначительными китайскими и голландскими вкраплениями.
Джон Ноймайер обычно сам ведёт гала, преподносит свои балеты и артистов. Тему для представления 30 июня он сформулировал так: «Песня и танец» («Song and Dance») — с отсылкой к универсальным артистам из американских мюзиклов. Балетные номера частично пересекались с теми, что он отобрал для своего юбилейного вечера.
Первый фрагмент в программе — из балета «Бернстайн-танцы» — оживила лёгким лирическим тембром и светлыми локонами молодая гамбургская сопранистка Доротея Бауман. Её красоту не испортил даже занудный брючный костюм от Джорджио Армани.
Далее последовал отрывок из хореографического сочинения «Давайте потанцуем?», где шесть балерин изображали различные грани личности бродвейской танцовщицы и певицы Мэрилин Миллер — воздушные платья в греческом стиле контрастировали с тяжелыми приземлёнными движениями. Китайский национальный балет показал па-де-де в тёмных тонах под буддийские речитативы (хореография Фей Бо). Потом Левин — американский фермер в кожаных штанах — немного покорчился на фоне стога сена и трактора в сцене из «Анны Карениной».
В некоторых фрагментах особенно остро ощущалась, насколько немузыкальна хореография Ноймайера. Сложно предположить, насколько сознательно он игнорирует музыку, которую для своих балетов сам же и подбирает.
Скажем, «Страсти по Матфею» Ноймайер считает одной из важнейших своих работ, и не мне судить этот шедевр богоискательства. Видимо, это было его сознательным приёмом, запустить в качестве перпендикуляра к «Сжалься надо мною!» («Erbarme dich») ничего общего не имеющую с музыкой Баха пляску святого Вита с ударами себя кулаком по голове. Наверное, артист должен выразить телом, что называется, душевную боль и средневековые религиозные корчи.
Но несчастливая сцена принцессы Наталии и Короля из балета «Иллюзии — как Лебединое озеро» вызывает в отношении музыкальности Ноймайера самые чёрные подозрения: здесь хореография и музыка Чайковского — это две параллельные прямые, которые, как известно, не перескаются ни в какой геометрии.
«Простые дары», поставленные для Федерального молодёжного балета на музыку американского композитора Аарона Копленда, для человека, ещё не очумевшего от абстрактных балетов с фигурами в белых костюмах на голубом фоне, может быть, и представляли бы какой-то интерес. Будущее немецкого балета будет мощным, по крайней мере, в том, что касается телосложения балерин.
Более выгодно смотрятся отрывки из таких балетов Ноймайера, как «Лилиом» по пьесе венгерского драматурга Ференца Мольнара и «Дузе», где ломаный хореографический рисунок отступает на второй план, а на первый выходит рассказанная история, драматургическое мастерство и тонкое метафорическое мышление постановщика. Пара Дузе и Габриеле д’Аннунцио и в постели — на сцене. Поскольку Маргарита Готье — одна из самых значимых ролей Элеоноры Дузе, Ноймайер цитирует тут свой же балет «Дама с камелиями», поместив на сцену знакомые зеркало и кушетку.
Второе действие было занято балетом «В полночь» на музыку «Семи песен последних лет» Густава Малера. Малер чувствовал себя «потерянным и умершим для мира», а я, увы, ещё пока полна сил и недостаточно стара и больна, чтобы воспринять это предсмертное произведение великого композитора. Хотя немецкий баритон Беньямин Аппль и превосходно исполнил песни, чтобы выдержать этот балет, нужно потратить годы на привыкание к немецкой скуке. Дирижёр Саймон Хьюит мог бы и немного ускориться. Сильвия Аццони в прозрачных светло-зелёных одеждах несколько оживляла своей светлой аурой это призрачное угловатое действо, слабо вписанное в музыкальный аккомпанемент.
В качестве рекламы для следующего сезона в начале третьего отделения показали свадебный марш и гранд па-де-де из балета «Сон в летнюю ночь». Здесь совершенно правильно сделан упор на костюмы — в наполеоновском стиле «ампир». Смысл классического балета рождается в движении, и когда этому движению не достаёт технического совершенства, всё становится, в итоге, декоративно-прикладным искусством.
Нидерландский национальный балет представил фантазию на тему гомосексуальной нежности — номер «Нас только двое» («Two and Only»), хореография Вубкие Куиндерсама (Wubkje Kuindersama), музыка Михаэля Бенжамина. Может быть даже, танцовщики двигались несколько асинхронно, чтобы именно так намекнуть на небольшую дисгармонию в этих трепетных отношениях. C этим номером рифмовался посвящённый Морису Бежару балет Ноймайера «Опус 100 — для Мориса» — но ничего принципиально нового в тему мужской дружбы и любви он не привнёс.
Во фрагменте «Одинокий осенью» из балета «Песнь о Земле» самое лучшее — это мировой диск как декорация, помещающая человеческое страдание в контекст Природы и Космоса.
Завершил представление финал из «Пятой симфонии» Густава Малера: здесь всё привычно — люди в белых одеждах выходят на сцену и чему-то радуются.
В итоге я окончательно пришла к выводу, что технология танца в балетах Ноймайера не отвечает строю моей души, которой нужен «классический балет как замок красоты». Но всё равно пойду на «Гамлета» и на мировую премьеру балета «Стеклянный зверинец» в будущем сезоне. Потому что не стоит бороться против судьбы.
Foto: Kiran West
