Ещё раз о венской «Травиате»
Сегодня на сцене Венской государственной опере идёт, наверное, самая худшая постановка вердиевской «Травиаты» за всю полуторавековую историю этого шедевра.
Нет, ну есть, конечно, цирковая постановка Роландо Виллазона в Баден-Бадене, но это сюжет уже не критического исследования, а клинического обследования (ну бывает: звезда погасла, но не закатилась).
Спектакль Жана-Франсуа Сивадье приехал в Вену из Экс-ан-Прованса шесть лет назад, и, признаюсь, я не понимаю, почему венская публика столько времени терпит за свои немаленькие деньги эту дребедень.
В своём убожестве постановка феноменальна: это такая нищета во всём, что даже самые неудачные упражнения современной оперной режиссуры на её фоне могут показаться буйством стиля и вкуса.
Нельзя сказать, что это ужасно: это просто плохо — ни больше, ни меньше. В той бесцветности и бестолковости, в которую постановочная группа упаковала эту едва ли не самую гениальную оперу всех времён и народов, «Травиата» действительно потерялась (perduta): оперу стало невыносимо скучно смотреть.
Некоторые мизансцены так чудовищно растянуты, будто главной задачей постановщика было убить материал навсегда. Ну поубивали уже шесть лет. Ну давайте уже реанимировать что ли?
Реанимацией насмерть убитой оперы Верди занимался в этот раз просто выдающийся состав в сопровождении изысканнейшего звучания оркестра под управлением американского дирижёра Джеймса Гэффигэна.
Ольга Перетятько-Мариотти, исполнившая в этот вечер партию Виолетты, в лирико-колоратурном репертуаре может делать, в принципе, вообще всё, но в этой работе певицы меня поразил необыкновенный эффект отделения голоса от его носительницы (абсолютно серьёзно заявляю, что ни с чем подобным я никогда не сталкивался).
Так, в дуэте с Альфредо певица будто отпускает голос, который взлетает переливающейся вязью над бестолковостью сценографии и режиссуры.
Здесь было какое-то очень особое доверие своему мастерству, которое давно перешло из категории чего-то инструментального в разряд самодостаточно-стихийного. Особенно это отразилось в исполнении главного сольного припева «Травиаты».
Фразы центрального хита «È strano! è strano!» О. Перетятько-Мариотти словно разреживает необычно долгими легато, инкрустирует отполированными пиано и динамической филировкой, будто расписывает воздушный простор зала лучезарной палитрой своего необыкновенного тембра.
Певица позволяет себе очень много, но, как я ни пытался, я не смог рассмотреть в этой мозаике драматических и технических «регистров» артистического самолюбования, инкриминируемого певице её «заклятыми воздыхателями». На мой взгляд, своей виртуозностью О. Перетятько давно уже не стремится никого ошеломить (ей этого не нужно): она словно купается во всём этом пиршестве вокальных ресурсов, наслаждаясь самим процессом создания из чисто физического процесса звукоизвлечения художественно объёмного, осязаемого акустического образа.
Рискуя быть неправильно понятным, замечу, что порой у меня создавалось ощущение, что
вокальными ресурсами певица добивается намного большего драматического эффекта, чем собственно актёрскими
(особенно в душераздирающем диалоге с папой Жермоном), хотя в такой постановке использовать актёрское мастерство без риска навредить первоисточнику довольно сложно.
Французский тенор Жан-Франсуа Борра, выступивший в партии Альфредо Жермона, порадовал плотным верхним регистром и драматической гибкостью вокала: у певца получается передавать эмоцию посредством тембрового окраса голоса — от истерически металлического (в сценах инфантильной неадекватности) до сливочно-нежного (на лучезарных пиано). Придраться, в принципе, можно к чему угодно, но в данном случае никаких объективных поводов для критики я не нашёл: фантастически красивый голос.
Папу Жермона исполнял итальянский баритон Паоло Румец, обладающий не только безупречной вокальной техникой, тёплым и глубоким тембром, но и харизмой драматического актёра, благодаря чему образ Жермона-старшего получился объёмным и живым.
И вот под занавес, возвращаясь к тому, с чего начали. Ведь вот в наличии и роскошная работа оркестра и дирижёра (а в Вене, замечу, умеют играть «Травиату» со скоростью «Танца с саблями», и я это слышал), и блистательная работа певцов, и хорошая погода на улице и мониторы в каждом кресле с либретто на шести языках, включая русский, —
казалось бы, ну что ещё этим меломанам проклятым не хватает?
Что же они всё скандалят и скандалят-то? А меломанам не хватает жанровой цельности: мы же в театр всё-таки приходим, а не «в концерт», и лишь поэтому «картинка» на сцене должна как-то способствовать, а не разрушать.
И я не устану писать о деструктивной бездарности не только тех, кто создаёт на сцене уродство, уничтожая богатейший материал, но и о профнепригодности тех, кто это уродство культивирует, поощряя непосильный труд таких сказочно неугомонных господ, как постановщики венской «Травиаты».
В конце концов, гармония непременно настанет, если каждый будет заниматься своим делом и не будет заниматься не своим.
