«Пиковая дама» с успехом идет в Стокгольме
В Шведской королевской опере поют "Пиковую даму". Это не первый экскурс одного из сильнейших европейских театров в творчество Чайковского: "РГ" уже рассказывала о триумфальной премьере "Евгения Онегина" в Стокгольме. И снова большой успех.
Спектакль сделан людьми, впитавшими весь опыт русской литературы. Что позволило вернуть на музыкальную сцену пушкинские прозрения, давно и, казалось, безнадежно погребенные под оперными штампами. Теперь мне кажутся необъяснимо плоскими большинство хрестоматийных постановок этой оперы: Лиза полюбила игрока, тот заигрался и на почве карт стал помешанным, свершилось невольное смертоубийство, отчего Лиза страдает, бескорыстной любви Елецкого предпочитая безумного Германа. Остальное договаривала музыка.
Но музыка не приспособлена сообщать фабулу. Когда Россини нужно было двинуть действие вперед, он прибегал к речитативам. Потом фабула останавливалась, зато начинался мир душевных состояний, трепетный, динамичный. Музыка выворачивала напоказ сущность персонажа - его тайные помыслы, лукавство, коварство и любовь.
У Чайковского бездны духа много глубже и трагичнее, они уже подсвечены мрачной прозорливостью Достоевского. Поэтому стокгольмский спектакль - не о бедной Лизе. И не о полумифической старухе графине, карикатурном персонаже светских сплетен. И не о проигравшемся игроке. Здесь демоны разрывают души всех персонажей. Нет героев "положительных" и "отрицательных", никто не грозит зрителю пальцем, подсказывая моралите. "Мне страшно..." из проходной ансамблевой сцены становится лейтмотивом действа. И из всех персонажей Герман вызывает наибольшее сочувствие: он способен страдать. Молодой тенор Александр Антоненко не только блестяще владеет всеми нюансами сложнейшей вокальной партии, но и наделен драматическим даром, ему удалось поставить своего героя в ряд таких трагических персонажей русской литературы, как Чацкий, Протасов, Раскольников. Лиза, которую, согласно легенде, Чайковской писал, имея в качестве натурщицы свою нелюбимую жену Милюкову, вполне расчетлива, а ее "девичьи грезы" так и остаются фантомами из мелодраматических романов. Исполнительница этой партии Инесса Галант владеет фантастическим, проникающим в самую душу pianissimo - и я давно не слышал в зале такой абсолютной, такой трепетной тишины, которая разряжается потом громовым "браво!".
Еще одна тишайшая, но накаленная сцена спектакля - знаменитая песня, которую мурлыкает ностальгирующая Графиня. В этой партии звезда шведской оперной сцены Ингрид Тобиассон, работавшая с мастерами уровня Ингмара Бергмана. Наверное, только уникальная акустика этого театра позволяет услышать почти неслышимое: страсть, клокочущую в давно угасшем, кажется, сердце, в отжившем свое теле. Отзвуки этой страсти долетают в зал как утробный стон, полный сладострастия и неутоленных желаний. Последнее дуновение отгорающей жизни. Этот трагический гиньоль - что-то невероятное, здесь даже аплодировать невозможно - спугнешь.
Это спектакль о всепроникающем лицемерии. Старуха графиня, вечно ужасаясь новым нравам, вовсе не рассталась с безумными надеждами и умирает не от вида поднятого пистолета, а от внезапного приступа поздних и тоже безумных вожделений. И бравый Елецкий, объясняясь в любви, адресуется тому единственному предмету, который любит, - своему отражению в зеркале.
Московский режиссер Дмитрий Бертман понимает сценическое действие как сугубо музыкальное: пластика и мизансцены строятся по своим силовым линиям, не имеющим с бытовыми мотивами ничего общего. Герман - карта на игорном столе, и Лиза в этой игре участвует наравне с Графиней. Страсть к игре, заменяющей жизнь, сродни душевной болезни, а любовь - лишь козырь в карточной колоде. И умилительные дети, которые в других спектаклях браво маршируют на фоне решеток Летнего сада, - здесь лишь эхо взрослого угара: среди них уже намечаются свои Графиня, Елецкий, Герман. Эта жизнь подобна беличьему колесу, она воспроизводит себя подобно застрявшей пластинке.
Веселье здесь только угарное, а государственное торжество в сцене прибытия императрицы своей гротескностью напоминает "Сад земных наслаждений" Босха. Прелестна пастораль "Искренность пастушки" - с разбросанными там и сям курчавыми овечками и влюбленными, которые интенсивнее любят публику, чем друг друга.
Единая драматическая волна подхватывает вас уже на увертюре, превращенной режиссером в пантомимически выраженный концентрат страстей, которым предстоит бушевать на сцене: жизнь - игорный дом. Эта волна будет нести зрителя через весь огромный спектакль, в котором смешное и карикатурное граничат с глубинным и трагическим. Дирижер Кристиан Бадеа, подобно своему учителю Леонарду Бернстайну, прекрасно ощущает упругость и накал этой музыкальной волны, где нет пауз для передышки, где все движется непрерывно и многослойно, стремясь к неизбежному финалу спектакля и жизни. Этому же подчинена и цветовая гамма спектакля, воплощенная в костюмах и декорациях выдающимся австрийским художником Хартмутом Шергхофером.
Получился спектакль о событиях души. Ее трансформациях, искажениях, конвульсиях, недугах. Окружающий мир - лишь проекция этой души. В нем возможно все.
Валерий Кичин, rg.ru
