Даниил Гришин — русский альтист и дирижер, выпускник Нижегородской государственной консерватории. В 2000 году стал лауреатом I премии на IV Международном конкурсе альтистов Ю. Башмета в Москве, где получил также специальный приз за лучшее исполнение произведения Р. Шумана и специальный приз им. М. Таривердиева.
В 2002 году Гришин по приглашению Гидона Кремера занял место концертмейстера группы альтов в его знаменитом оркестре «Kremerata Baltica». В составе этого ансамбля Даниил работал 11 лет, выступая как солист, дирижёр и ансамблист. В 2003 году вместе с известным пианистом Евгением Брахманом стал победителем VIII Международного конкурса «Premio Trio di Trieste» (г. Триест, Италия). В 2007 году в составе струнного квартета «Euphonia» (Латвия) стал лауреатом государственной музыкальной премии Латвии «BALVA».
В настоящее время Даниил Гришин — приглашённый концертмейстер группы альтов в Orchestra Ensemble Kanazawa, Amsterdam Sinfonietta и др. В качестве солиста и ансамблиста выступает в лучших залах мира. В декабре 2014 года Даниил Гришин был номинирован на престижную премию «Grammy Awards».
Красота и глубина звучания его альта никого не оставляют равнодушным. Музыканта отличают безупречный вкус, высокий профессионализм и глубокое понимание музыки. В ходе нашей беседы Даниил поделился своими детскими воспоминаниями, мыслями о дорогих ему музыкальных произведениях, а также об исполнителях и композиторах.
— Накануне нашей встречи я не нашла опубликованные интервью с тобой. Почему?
— Я не медийный человек и мало даю интервью. Не хочу публичности, потому что считаю себя скромным человеком. Есть исполнители, которые большую часть своего времени и сил посвящают саморекламе. Как известно, музыкант «в тренде» пользуется спросом. У людей появляется ощущение моды. Публика не всегда пойдет на человека, который находится в творческом поиске. Но на звёздного, на медийного артиста они пойдут. Сейчас музыканты думают об этом с самого начала. В наше время часто всё делается ради того, чтобы продался концерт, выплатили гонорар и так далее. Это ужасно.
— Насколько важна и необходима музыканту публика?
— Без публики мы ничто. Творческий человек умирает, если всё время играет только в пустоту.
— Твои родители музыканты?
— Да. Папа — хоровой дирижёр, а мама — пианистка. У меня не было шансов иметь другую профессию.
В невыездные годы Мстислав Леопольдович Ростропович ездил с концертами и мастер-классами по провинции. Люди наполняли залы до отказа, чуть ли не на люстрах висели. Однажды он приехал в Кострому без концертмейстера. И моя мама ему аккомпанировала. Есть фотографии и пластинка с дарственной надписью.
— Как получилось так, что выбор родителей пал на скрипку, которую впоследствии заменил альт?
— Я вообще хотел кататься на коньках, играть в хоккей. У нас в Сургуте для этого была подходящая погода. Когда я попросил коньки, мне в коробке принесли скрипку, со словами «Вот это тебе!». Я открыл коробку и понял, что это конец. Это была жуткая трагедия, я плакал. Но родители всегда хотели, чтобы я что-нибудь играл дома.
А потом папе кто-то подсказал, или он сам догадался про альт. Во-первых, альтисту чуть проще сделать оркестровую карьеру, их тогда было немного. Это сейчас в Европе тенденция просто колоссальная, на альтах играют очень многие. Во-вторых, у меня были хорошие физические данные для альта. Я мог бы стать нормальным скрипачом, но мне, наверное, было бы трудно.
Родители купили хороший мастеровой альт, и его звук мне понравился сразу. Со скрипкой было тяжело, я играл на фабричных инструментах. В скрипке важно, чтобы ребенок «доставал» хороший звук, чтобы он ему радовался. И у меня не было каких-то отрицательных эмоций. А вот мои родители очень часто их испытывали из-за плохого качества инструмента и весьма специфических упражнений.
— Когда я тебя слушаю, всё растворяется, остается только звук альта. Откуда эта глубина звука? Что тебя вдохновляет?
— Меня вдохновляет сама Музыка. Меня от нее «прёт» со страшной силой. Когда я начинаю работать над каденцией, над звуком, над фразой, я начинаю заводиться. Естественно, нужно понимать, что за композитор писал, надо о нем почитать. Но все равно, это на уровне чувств, это необъяснимо. Я не задумывался никогда, где черпать вдохновение. У меня достаточно много энергии. И я слушаю разную музыку.
— Что ты обычно слушаешь?
— Не только классику. Я слушаю много разноплановой хорошей музыки. Например, сейчас я достаточно много слушаю джаз, даже купил пару пластинок. Слушаю виниловые пластинки — у меня есть для этого проигрыватель. Больше всего мне нравится классический джаз. А вообще я люблю «тяжелую» музыку — много слушаю Metallica, ACDC, Black Sabbath.
— Какой интересный контраст.
— Напротив, я считаю, что никакого контраста нет. Это всё гармонирует. Однажды Андрес Мустонен вышел к оркестру и сказал: «Для меня вся музыка — это рок-н-ролл!» А мы играли Прощальную симфонию Й. Гайдна. Но там первая часть очень драматичная, быстрая, жесткая. И он объяснял концепцию так: «Что может быть страшнее для музыкантов? Только смерть его инструмента. На втором месте, когда музыканту не заплатили. Он мучился, он старался, он играл, а его обманули и не заплатили. Эстерхази не хотел платить ни Гайдну, ни его музыкантам. Это такое отчаяние для музыканта!» И мы так сыграли, что дирижер воскликнул: «Вот!!! Вот так надо!» Мы были поражены, как несколько слов могут задеть внутри какую-то струну, и ты совершенно иначе чувствуешь и исполняешь эту музыку.
Шостакович или Шуман, неважно. Берем просто композитора. Ищем отправную точку — ключевое слово, эмоцию, одну или несколько, цвет или состояние, или какую-то ассоциацию.
Хотя говорят, что музыка не имеет начала и не имеет конца. Она Вселенная! Особенно если говорить о Шостаковиче и особенно о его альтовой сонате! Она начинается из ничего и уходит в ничто. Полнейший космос. Вся соната о том, что человек должен жить, должен любить, но приходится расставаться с жизнью. Шостакович же цеплялся за жизнь, он неимоверно хотел жить, но чувствовал, что болезнь побеждает. И это настроение, это понимание есть в сонате. И в тоже время, любовь к жизни, вера в истинные ценности, какими для него была музыка Бетховена.
Благодаря этой сонате мы стали дружить с пианистом Евгением Брахманом. Она живет во мне, люблю я ее очень. Для меня это сочинение знаковое. Как, впрочем, для любого альтиста. Некоторые не играют, но знают это сочинение, некоторые играют. Некоторые играют, но потом делают огромный перерыв. По-всякому случается. Я играю это сочинение регулярно. Мне, видимо, так легче исповедаться.
— А знаменитый альтовый концерт А. Шнитке? В нем есть необыкновенный лирический эпизод, который просто захватывает.
— Многие ошибаются с этим эпизодом. В эту музыку нужно погружаться. Слушать не с позиции мелодии и гармонии, отправные точки не эти. Альтовый концерт — яркая картина противопоставления артиста-творца и беспощадного общества. Социум, который не хочет тебя слушать, а хочет, чтобы ты был такой, как они. Как чайки. Белые чайки могут заклевать черную, потому что она отличается от них. Представляешь, какой ужас?
Сам Шнитке задумал это место как обратную сторону прекрасного. Он специально просил нескольких солистов, которые постепенно включаются, играть максимально красиво. Красиво до такой степени, чтобы становилось тошно. И в конце концов вся эта прелесть оборачивается для индивидуума рабством. Он пытается из него вырваться, и в какой-то степени у него это получается — но все равно, это неравная борьба. В этом концерте от этого индивидуума остается только след. Но его борьба не напрасна.
— Тебе доводилось играть вместе с замечательными музыкантами. Мне хочется поговорить об итальянском виолончелисте Марио Брунелло. Его ежегодный музыкальный фестиваль «Звуки Доломит» очень необычен. Я читала его книгу, в которой он рассказывает об истории этого фестиваля и о своей любви к горам.
— А знаешь, почему он в горы уходит? Он мне рассказывал про это. Когда ты играешь на свежем воздухе, ты ищешь звук постоянно, потому что акустики нет. Только инструмент! В чистом виде. И найти место на струне, чтобы звук был полным, чтобы резонировали обе деки, чтобы отвечала каждая нота, — очень непросто, но очень интересно. Он каждый раз это делает.
Марио мне рассказывал, что он с молодости играет на воздухе. Он никогда не останавливался на достигнутом, никогда. И он работал и продолжает работать над звуком. Как он звучит, не звучит больше никто. Он гений! Причем гений, который абсолютно не гонится за славой. Я его ставлю выше многих легендарных виолончелистов, потому что у этого человека присутствует удивительно бережное отношение к звуку и к музыке. Например, «Вариации на тему рококо» Чайковского в исполнении Брунелло — это нечто. Он волшебник. Иногда мне кажется, что он не касается инструмента. Он с ним разговаривает, и инструмент тоже с ним разговаривает.
Брунелло произвел фурор на Международном конкурсе им. Чайковского в 1986 году. Он из концерта для виолончели с оркестром Т. Н. Хренникова, который был специально написан для этого конкурса, сделал поэму. Классная музыка оказывается! Я считаю, что Тихон Хренников — очень талантливый композитор. На волне тех лет Марио выучил труднейший концерт, и всё исполнял настолько естественно, что публика была просто в восторге. И от него, и от сочинения тоже.
— Когда я спросила Брунелло, кто для него кумир, он ответил — Бах.
— Это верно. Я тоже не назову кумиров. Музыка и те, кто ее писали: Бетховен, Гайдн, Бах. Сейчас вспомнил один достаточно непростой фильм с Аль Пачино, основанный на реальных событиях. Его герой — доктор, который стал практиковать эвтаназию. С согласия больных помогал им уйти. И когда всё это разоблачается, когда журналисты и религиозные фанатики, которые обвиняют его в действиях, направленных против веры, ему кричат: «Неужели вы не верите в Бога?! Как же вы могли?!» — он ответил: «Я верю в Баха! Потому что Бах точно существовал и оставил после себя то, что можно услышать».
Да, Бах. Человек «обокрал» всех композиторов после него, потому что, слушая какие-то мелодии, все равно иногда думаешь: а вот это точно было у Баха. Его потрясающие фуги, где математика просто изумительная, строение, лиричные эпизоды, прекрасные танцы и монументальные сочинения, Страсти и Высокая Месса. Это все настолько прекрасно и гениально — разговор с Богом. Я не могу понять, как это всё было возможно написать. А для Баха это было ремесло. Он трудился. Он знал, что если не будет трудиться, то будет всё очень плохо. Он писал и писал музыку.
Вот Моцарт. Как можно было одновременно писать «Волшебную флейту» и «Реквием»? Я до сих пор задаю себе этот вопрос. Он возвращался то к одному, то к другому произведению. К Моцарту просто приходили эти мелодии, он же писал начисто.
Накануне премьеры «Дон Жуана» у него даже увертюра не была написана. Он забыл про нее! К нему утром прибежал директор с возгласом: «Увертюра где?!» И Моцарт написал всё в кратчайшие сроки, а музыканты это исполнили. Получается, что он мог переключаться или по настроению, или потому, что надо переключиться. То есть он просто писал гениальную музыку.
— Сегодня ты счастлив?
— Я очень счастлив. Я бы не хотел, чтобы что-то менялось, если только в лучшую сторону. У меня есть работа и средства, которые я полностью трачу на семью и на мои проекты.
Беседу вела Елена Белова, фото автора
