«Суть профессии оперного певца — в постоянном поиске»
Имя тенора Сергея Романовского завоевывает всё большую известность среди российских и зарубежных ценителей оперного искусства. В его творческом багаже солидный список выступлений на престижных оперных и сценических площадках, среди которых Ла Скала, Театр Капитолия в Тулузе, Государственный театр Зальцбурга, Норвежская национальная опера, Королевская Шведская опера, Флорентийский театр комунале, Муниципальный театр Сантьяго (Чили), Музыкальный театр имени К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко, московский театр Новая опера им. Е.В. Колобова и, конечно, Большой театр.
Ему подвластен не только классический репертуар бельканто. Ярко и достойно он показывает себя в операх австрийских, французских, русских композиторов.
Наша беседа состоялась накануне сольного концерта певца в Малом зале Московской консерватории. Программа «Мелодии любви», в которой приняли участие блестящий пианист Павел Небольсин и замечательное сопрано, партнерша Сергея на сцене и в жизни, Жаля Исмаилова, – подарок слушателям ко Дню всех влюблённых.
Не будем скрывать: мы знакомы с Сергеем много лет, отсюда и дружеское обращение на «ты».
— Многие знатоки певческого искусства находят у тебя влияние итальянской вокальной школы. Что ты сам думаешь об этом?
— Мне очень приятно это слышать. Могу сказать, что тут огромная заслуга моих учителей, которых я всегда вспоминаю с благодарностью и теплотой. Мой первый педагог по вокалу, Ольга Федоровна Миронова, заложила фундамент, по-настоящему влюбила меня в пение. А Дмитрий Юрьевич Вдовин отточил мастерство.
С другой стороны, голос воспитывается репертуаром, поэтому так важно найти свой репертуар. Мне довелось немало выступать в операх итальянских композиторов – Россини, Доницетти, Беллини, Верди… А не так давно в Лионе я спел партию Антеноре в «Зельмире» (очень приятно было поработать с маэстро Эвелино Пидо, который в 1989 г. готовил эту партию с известным тенором Крисом Мерриттом). Так вот, со стилем Россини я знаком, но такого рода материал мне еще не попадался. Вначале я даже оробел. Но оказалось, что эта партия совершенно естественно легла на мой голос. Я понял, что мне нужно петь иной тип россиниевской музыки – партии не буффонного склада, такие как «Севильском цирюльнике» или «Итальянке в Алжире», а опера-seria. Как правило, у Россини в операх-seria два тенора – высокий и центральный. После «Зельмиры» я понял, что тенор в центарльной тесситуре – моё амплуа.
— А какова роль дирижера? Ты ведь сотрудничал с выдающимся мастерами.
— Да, мне повезло. Тот же Э. Пидо. Или Лорин Маазель, – мы работали с ним над «Севильским цирюльником» в Театре Петруццелли (в живописном приморском городе Бари). Стоит ли говорить, что это был человек, который владел дирижерским искусством в совершенстве! С оркестром он делал всё что хотел. А нас, певцов, бережно вел «на руках». Мы пели сверх своих возможностей, настолько всё было удобно. Например, в «Севильском» не очень приветствуются медленные темпы, и у Маазеля их не было. Стилистически его трактовка была очень точной.
Конечно, у него был мощнейший ассистент, который добросовестно поработал с оркестром. Но когда Маазель стал за пульт, он дирижировал совершенно иначе – задавал другие темпы, делал какие-то нюансы, оттяжки, и оркестр послушно шел за ним.
Запомнилось его появление в театре. Мы еще работали с ассистентом, когда пронесся слух, что приехал сам маэстро. Представь только: все ждут, все трепещут. В самом зале во время прогона не было света, освещены только пульты в оркестровой яме. И вдруг я вижу на плечо нашему дирижеру опустилась большая и выразительная рука. Я подумал: «Это, наверное, Маазель». И не ошибся! По-человески он оказался очень приятным, демократичным в общении. После каждого спектакля звал солистов в ресторан. Да и себе ни в чём не отказывал, умел наслаждаться жизнью.
— А как сотрудничество с М.В. Плетнёвым (я имею ввиду концертное исполнение оперы Н.А. Римского-Корсакова «Майская ночь» на фестивале РНО в 2014 году)?
— Мне понравилось, очень плодотворная работа. Я ведь пел огромную и трудную партию Левко впервые, и в меня вселяло уверенность, что во главе оркестра был Плетнев!
— Ещё один выдающийся дирижер, М. Янсонс, сказал в интервью, что при любых спорах в современном оперном театре победителем выходит режиссер. Тебе приходилось сталкиваться с неприемлемым режиссерским решением?
— Бывало, конечно, всякое. В одной из зарубежных постановок «Евгения Онегина» режиссер придумал историю глубоко личных взаимоотношений Ленского и Онегина. По его задумке в ариозо «Куда, куда…» на сцене появлялся Онегин, а Ленскому приходилось делать выбор между ним и Ольгой… Но в целом с зарубежными режиссёрами можно найти общий язык. Бывает, что имеешь дело с готовой режиссёрской концепцией. Скажем, спектакль «Риголетто», который не так давно появился в Большом театре, до этого несколько раз был поставлен в европейских театрах. Одним словом, ты или берешься за это или нет. В данном случае это было интересно.
Запомнилась работа над «Севильским цирюльником» со знаменитым Элайджей Мошинским. Без сомнений, Мошинский – один из лучших современных режиссёров.
— Ты начинал в «Новой опере» – театре, созданном мыслью и талантом одного человека, – Евгения Колобова, а на западе существует совершенно иная система приглашенных звёзд. Что тебе ближе?
— Честно говоря, я поотвык от того, что называется «репертуарным театром». Сегодня западная система мне привычнее. Она определённее. Заранее знаешь, на что ты идёшь и каковы условия контракта.
— Я помню, что в юности ты увлекался брейк-дансом. Физическая подготовка важна для певца?
— Ещё как! Особенно, когда поешь в таких трудных операх, как «Золушка», «Семирамида» или «Зельмира». Я уж не говорю о «Севильском цирюльнике» и «Любовном напитке». Это всегда очень тяжелые для тенора спектакли, поскольку там и большие партии, и много движения на сцене, и разнообразные актерские задачи.
Физическая закалка очень помогла мне в постановке «Риголетто» на сцене Большого театра. Мне удалось справиться с задачами режиссера Роберта Карсона. Спектакль этот (труднейший!) содержал самые настоящие цирковые трюки – приходилось бегать, подниматься и спускаться по лестницам, была даже верёвочная лестница.
Вот почему я регулярно хожу в тренажерный зал и чувствую, что благодаря этому стал гораздо выносливее.
— Мы уже упомянули несколько выдающихся личностей, с которыми тебе довелось работать – Маазель, Плетнев, Пидо, Мошинский. Стоит, пожалуй, упомянуть ещё великолепное сопрано Суми Чо и маэстро Альберто Дзедду. А если пофантазировать, с кем из великих дирижеров, режиссеров и певцов прошлого ты бы мечтал сотрудничать?
— Из дирижеров с А. Тосканини, Т. Серафином, А.Ш. Мелик-Пашаевым и Е.Ф. Светлановым.
Из режиссеров с Дж. Стреллером, с Л. Ронкони (я, кстати, пел в его постановке, но лично с ним поработать, к сожалению, не довелось). Ещё я назвал бы легендарное имя – Ф. Дзеффирелли. Желаю этому мастеру долгих лет жизни. Как знать, вдруг нам ещё суждено повстречаться.
Ну, а из певцов, конечно, с Дж. Сазерленд. Всегда помню о том, что эта великая певица многому научила Л. Паваротти.
— Название концерта – «Мелодии любви». Что это чувство значит для тебя?
— Многое. Любовь движет всей жизнью. Как ещё это выразить?
— А важно ли для тебя, что у вас с женой одна профессия на двоих?
— Самое главное достоинство, что на многие вещи мы смотрим одинаково. В профессии мы оба ценим людей, которые умеют сформулировать и высказать свою точку зрения. Очень важно, чтобы рядом с певцом находились настоящие профессионалы, которые могут не только увидеть его потенциал, но и поверить в него. Я уже вспоминал о той поддержке, какую оказывала Дж. Сазенрленд Л. Паваротти. Но ведь и рядом с ней был её муж, дирижер Р. Бонинг.
Присутствие таких людей очень важно, потому что суть профессии оперного певца – в постоянном поиске, в сочетании подготовки текущего репертуара и непрерывной работы над собой, творческого взросления. В определенном смысле, оперный вокал – «возрастная профессия». Она требует зрелости, физической и духовной. И, должен признаться, сравнительно недавно я начал становиться тем, кем хочу быть.
Беседовала Екатерина Шелухина
