В этом году Государственная капелла имени Юрлова будет отмечать сразу два юбилея: 95-летие самой капеллы и 10-летие пребывания на посту главного дирижера ее нынешнего руководителя Геннадия Дмитряка. В июне прославленный хор принимал участие в фестивале имени А.Д.Сахарова в Нижнем Новгороде, где дал два концерта. В первом в исполнении коллектива прозвучали хоровые произведения a capella, написанные западноевропейскими композиторами начиная с эпохи Возрождения и до ХХ века включительно, а также русская музыка ХIХ-ХХI веков. Коллектив чрезвычайно популярен и любим в Нижнем Новгороде, имеет длинную историю совместной творческой работы с филармонией. Любое выступление хора сопровождается здесь аншлагом, бурными овациями и другими способами выражения сильных эмоций слушателей. Так было и после первого фестивального выступления капеллы. Весь зал стоя аплодировал коллективу, не отпуская певцов со сцены и, кажется, даже не требуя бисов. Просто хотели выразить свой безмерный восторг.
Во второй раз коллектив вышел на сцену фестиваля для исполнения «Торжественной мессы» Бетховена, в котором кроме капеллы принимали участие оркестр Нижегородской филармонии под управлением Народного артиста Александра Скульского, а также штатные и приглашенные солисты Большого театра Яна Иванилова, Евгения Сегенюк, Алексей Тихомиров и Максим Пастер. В один из фестивальных дней маэстро Геннадий Дмитряк дал интервью журналисту Belcanto.ru.
— Геннадий Александрович, вы сделали комплимент нашим слушателям, включив в программу произведения Лотти, Пуленка, Дебюсси, Бриттена, довольно непростые в мелодическом отношении. А какая музыка обычно востребована в других городах России, где нет, как в Нижнем Новгороде, такого большого количества музыкальных учреждений – образовательных и исполнительских и, соответственно, такого количества ценителей сложных хоровых произведений?
— Важно, чтобы музыка была очень высокого качества. И, конечно, если в каждом конкретном произведении есть яркая драматургия, со своим развитием, со своей кульминацией, где выражены сильные эмоции, то это сочинение становится интересным всем - и исполнителям, и слушателям, независимо от их подготовки. А в тех шедеврах, которые мы отбираем, всё это есть. Ну и, конечно, важны уровень исполнения и трактовка. Если произведение преподносится на высоком уровне, то неважно, где оно исполняется, – в провинции или в столице, его везде одинаково благосклонно воспринимают слушатели.
— Не является ли препятствием для восприятия хорового пения само мироощущение современного человека, которого теперь принято считать индивидуалистом, эгоистом, утратившим потребность в общинном образе жизни, выражением чего и является хоровая музыка?
— Действительно, в России всегда выживали только общиной. И, безусловно, наш русский мир в какой-то степени подвергается западноевропейской коррозии, когда в отношения между людьми проникает индивидуализм, ослабевают прочные коллективные связи. Но это влияние не настолько сильно, чтобы говорить о нем категорично и в глобальном масштабе. Хор как выражение соборности, коллективного мышления, как способ совместного музицирования по-прежнему востребован в России.
Мы часто путешествуем по стране, объездили более ста городов от Калининграда до Магадана, включая Читу, Красноярск, Омск, Казань, Саратов, Великий Новгород. И везде у нас атмосфера на концертах такая же, какая была только что здесь, в Нижнем Новгороде. Пожалуй, я не припомню ни одного концерта, который бы не закончился вот так же – чтобы публика в каком-то едином порыве не встала и не приветствовала исполнителей капеллы с таким же воодушевлением. Мы всегда поднимаем зал. Это ли не свидетельство того, что хоровое искусство любимо народом? Может, в Москве оно находится на втором, третьем плане, так как столичная публика избалована всевозможными исполнителями и различными шоу. Но в городах России оно, безусловно, пользуется большой популярностью. Ну и, конечно, авторитет капеллы имени Юрлова остается по-прежнему настолько высоким, что везде мы чувствуем повышенный интерес к себе благодаря заработанному в течение десятилетий имени. Всё-таки организовать гастроли такого большого коллектива нелегко, это связано с огромными затратами, но тем не менее везде концерты идут с аншлагом.
Согласитесь, люди всё-таки приходят в концертные залы, на площади или стадионы во время каких-то больших праздников, хотя, казалось бы, могли бы посмотреть концерт дома по телевизору. Но они приходят, потому что у русского человека сохраняется желание быть вместе с другими. И когда он слушает хоровую музыку в зале, рядом с кем-то, она, конечно, оказывает на него гораздо более сильное воздействие, нежели когда он слушает её дома на диване. И я всегда спиной чувствую, как публика участвует в коллективном сотворчестве, которое совершается в данный момент.
— Как вы думаете, глобалистские тенденции, довольно быстро нивелирующие всё национальное в мировом искусстве, не повредят ли восприятию русской музыки за границей? Особенно сейчас, когда повсюду в мире нарастает русофобия в связи с событиями в Крыму и на Украине?
— Авторитет русских музыкантов и русской музыки настолько высок, что никакая пропаганда не помешает нашим исполнителям выступать повсюду с огромным успехом, я в этом убежден. Конечно, политизированные руководители, которые могут себе позволить принимать решения исходя из русофобских взглядов, встречаются во многих областях человеческой деятельности. И хотя политика оказывает влияние на многие процессы, но в музыке оно не так сильно, как многие думают. Что касается влияния глобализма на мир, то мы можем наблюдать хотя бы на примере спортсменов, насколько людям по-прежнему важны флаг своей страны, ее победа, гордость за своих, родной язык. А если говорить о нашем виде искусства, то, конечно, каждый народ любит, прежде всего, музыку своей страны. Так что присущие каждому народу качества, я думаю, не могут существенно измениться под влиянием глобализации.
— Вы довольно часто говорите о пассионарной энергии, которую содержит в себе хоровая музыка. Недавно вы участвовали в подготовке сводного детского хора, которым дирижировал Валерий Гергиев во время Олимпиады. Что вы думаете об идее возрождения хорового пения в стране? И какого воздействия вы ожидаете от пассионарной энергии, содержащейся в хоровой музыке?
— Мне повезло, что я участвовал в этом проекте. И большая удача для страны, что процесс возрождения Хорового общества возглавил самый пассионарный из всех российских музыкантов – Валерий Гергиев. В прошлом году я был свидетелем того, как он дал три концерта за один день во время своего Пасхального фестиваля: в Курске, Белгороде и Орле. Такое возможно лишь при обладании этой энергией, этим внутренним огнем, который дает силы на большое дело. Быть рядом с ним, участвовать в этом процессе – огромная радость. Идея возрождения хорового пения уже носилась в воздухе, и благодаря своей пассионарности Гергиев уловил ее и сдвинул это дело с мертвой точки. Я очень многого жду от реализации этой идеи. Детский хор настолько сильно воздействовал на всех людей, что сегодня о его существовании знают во всех уголках России. Валерий Абисалович рассказывал мне, что встречался со всеми руководителями регионов, где бывал на концертах, и с каждым из них разговаривал о необходимости создания регионального хора. Это даст толчок развитию детского пения, и такие понятия, как «патриотизм», «Родина» перестанут быть для детей лишь пустым звуком, поскольку в русской хоровой музыке все они присутствуют и не оставят ребенка равнодушным. Поэтому мы считаем важным вернуть уроки пения в общеобразовательные школы. Также нас всех беспокоит существование наших музыкальных школ, которые должны сохраниться в своем прежнем качестве.
— А какими были ваши первые шаги в музыке? Я знаю, что родители ваши не были музыкантами.
— До сих пор я вспоминаю слова моей мамы, которая говорила мне: «Когда вырастешь, ты будешь каждый день благодарить меня за то, что учился музыке». И я действительно каждый день благодарю своих родителей за интуицию, которую они проявили, отдав меня учиться. Так что мои первые шаги в музыке были связаны с их решением. И, конечно, я считаю, что на этот путь меня направил Всевышний, ведь поначалу профессиональным музыкантом я становиться не собирался. Когда я начал заниматься на фортепиано, прошло чуть более десяти лет после окончания войны, и родители в первую очередь думали лишь о том, чтобы дать мне хорошее образование. Они купили пианино, я даже сейчас помню, что оно было марки «Родина». А когда я в четырнадцать лет в 1961 году поступил в Магнитогорское музыкальное училище, большое влияние на меня оказали мои педагоги, их там была целая плеяда: Владислав Чернушенко, ныне — известнейший деятель хорового искусства, он тогда работал в Магнитогорске, а также мой педагог по дирижированию Виталий Васильев, тоже выпускник Ленинградской консерватории. Благодаря им буквально на первом же занятии по дирижированию я ощутил романтизм этой профессии, я уже не мыслил себя вне музыки, вне дирижёрской стези. Кроме того, видимо, сыграли важную роль мои личные качества, которые на протяжении всей жизни заставляли меня во всём добиваться максимального успеха. Позднее, в 1965 году, когда я уже учился в Москве в Институте имени Гнесиных, бывая на различных концертах, я видел, как открывается дверь на сцену Большого зала консерватории и из нее выходят такие великие музыканты, как Светланов, Кондрашин, Рождественский, Юрлов. И я мечтал, что когда-нибудь эта дверь откроется и передо мной. Эти амбиции, без которых музыкант, наверное, не может состояться, были во мне очень сильны от природы.
В какой-то момент я для себя решил, что мне мало хорового искусства, меня увлек оркестр, и по окончании аспирантуры, в которой я учился у Александра Александровича Юрлова, я поступил в Московскую консерваторию на симфонический факультет. Я надолго посвятил себя оркестру и карьере симфонического дирижера, а хор я отодвинул на второй план. Я работал на Кубе, создал там камерный оркестр, дирижировал в опере. Вернувшись, я работал в московских театрах. Но потом Господь Бог так меня направил, что я вновь вернулся к хору. И я думаю, что если бы я не был симфоническим дирижером, то я бы остался самым обыкновенным, захудалым хормейстером. Потому что симфонический оркестр раскрыл для меня заново возможности хора: я стал «симфонизировать» хоровое исполнение. В технологии пения хора я хотел добиться того, чтобы оно приблизилось по звучанию к струнным или духовым инструментам. На репетициях капеллы мы часто говорим, что атака мужской группы должна быть подобна атаке духовой группы в оркестре, а женский хор должен петь как скрипки. Вроде бы это банально, когда рассказываешь, но тем не менее если этим не заниматься, то хор будет звучать всего лишь как четыре голоса. А для меня хор – это оркестр голосов и поэтому имеет значительно больше возможностей. Так что две мои дирижерские профессии сегодня направляют меня в какое-то общее русло и определяют единый вектор моей деятельности.
— В чем особенности хормейстерской школы Александра Юрлова, его музыкальной «кухни»?
— Об этом можно очень долго говорить, и вряд ли это будет интересно всем читателям. Главное – и это моя задача как последователя Юрлова – продолжить его дело. Безусловно, Юрлов – это та пассионарная личность, тот титан, который на своих плечах вынес все трудности, связанные с намерением руководства закрыть капеллу в 1957 году. Он уговорил сохранить ее и за 12 лет превратил ее в один из лучших коллективов. Я часто говорю, что он сохранил капелле жизнь ценой своей собственной жизни. Он буквально сгорел на работе. Известно, что в блокаду он не уезжал из Ленинграда, и, конечно, это сказалось на его здоровье и привело к ранней смерти. Пассионарная личность черпает энергию из космоса, и это та энергия, которая двигает эпохи вперед. И он двинул хоровую эпоху с такой мощью и силой, что мы до сих пор пожинаем его плоды и живем по его принципам. Моя задача - чтобы имя капеллы оставалось синонимом высокого качества, чтобы у артистов сохранилось такое же, как и при Юрлове, возвышенное отношение к творчеству.
Главная традиция, которую мы сохранили и несем через годы, - это любовь к русской музыке, к духовным произведениям, которые он начал открывать публике еще в советское время, внимательное, вдумчивое отношение к слову. Помню, я еще пел в студенческом хоре, когда Александр Александрович привлек нас, студентов, к исполнению «Патетической оратории» Свиридова (кстати, по его примеру я сегодня поступаю так же). В этом произведении есть обращение: «Эй, Большая Медведица», которое никак нам, студентам, не удавалось спеть масштабно, как этого требовал Юрлов. И он нашел образ, который быстро помог нам понять, как надо исполнить эти слова. Он весь съежился, изображая нас, когда мы произносим их, и сказал, что мы как цуцики. А тут, говорит он, Большая Медведица, большая. И мы сразу его поняли и преобразились. Он всегда учил нас не просто формально озвучивать ноты, а передавать энергетику произведения и заложенного в нем смысла, правильно интонировать те слова, в которых раскрывается его суть. Помню, как он всегда настаивал, чтобы мы прочувствованно произносили обращение «Господи» при исполнении духовных сочинений. Всё это я пытаюсь делать и сегодня.
— Согласитесь, это было удивительное время. Гонения на церковь не прекращались ни в 50-е, ни в 60-е годы, и именно в этот период Юрлов начал исполнять духовные произведения. Как ему это удалось?
— Вы знаете, все привыкли считать, что существовали гонения, но я бы не стал сейчас так уж сгущать краски. Конечно, это время было атеистическим, существовал запрет на религиозную тематику, и, конечно, мы знаем, что храмы разрушались, использовались не по назначению. Но я уверен, что веру запретить и уничтожить нельзя. Кто по-настоящему верил, тот ходил в церковь и в то время. Нельзя перекрыть источник – он обязательно где-нибудь пробьется, выйдет на поверхность. Период политической «оттепели» затронул и русское искусство. Общество было готово услышать именно эту музыку. Просто Юрлов сделал это первым. Замечу, что он был атеистом, ведь он состоял в партии. Не знаю, ходил ли он в церковь.
— Значит, вовсе не обязательно быть верующим, чтобы исполнять духовные песнопения?
— Для того чтобы исполнять духовную музыку, нужно хотя бы знать основы религии. Помню, когда я поступал в консерваторию, в комиссии на экзамене сидел Алексей Иванович Кандинский, музыковед, автор многих книг по музыке. Пока я готовился к ответу, передо мной сдавал один абитуриент, который отвечал «Страсти по Матфею» Баха. Кандинский спросил его, понимает ли он, в чем разница между Ветхим и Новым Заветом. Напомню, это было в 1974 году, в разгар атеизма, но в таких вопросах будущие дирижеры должны были разбираться. Отвечающий, помню, поплыл, запутался, и Кандинский поставил ему двойку. Конечно, может, и не обязательно быть верующим для исполнения духовных произведений, но иметь знания в этой области необходимо. Кроме того, нужно понимать, что религия составляет важную часть жизни всего человечества. Я, кстати, был таким же атеистом, как и все, воспитанным в неверующей семье. Но я считаю, что меня самого музыка привела к вере.
— Можно ли сказать, что хоры пронесли веру через безбожный период?
— Не могу так сказать. У хоров в советское время была другая задача, поскольку они во многом были инструментом пропаганды. Они использовались на съездах, демонстрациях, других крупных политических акциях для исполнения песен о партии, о Ленине. Скорее, сама Церковь и сама природа русского человека сохранили в себе веру в Бога, и при определенных обстоятельствах она заняла свое место в нашем обществе.
Конечно, с исполнением духовной музыки не все было гладко. Я помню, как для того, чтобы гениальные произведения духовной музыки все-таки звучали со сцены, к ним писались другие тексты. Например, 32-й концерт Бортнянского, написанный на текст псалма Давида «Скажи мне, Господи, кончину мою», исполнялся с текстом Машистова «Того, кто правдой жив, ничто не страшит». А, например, «Тебе поем» из «Литургии» Рахманинова исполнялось без слов. Так что подобные перегибы случались, но они не носили такого уж агрессивного характера, и гонениями их назвать трудно.
— Когда духовная музыка звучит со сцены, не происходит ли перевес в сторону эстетики в ущерб духовности?
— Конечно. Икона, которая висит в музее, находится не на своем месте, потому что она должна быть в храме, где мерцают свечи, где едва пробивается свет сквозь узкие окошки, где к ней с молитвой обращаются прихожане. Так же и с музыкой. Петь ее в современных залах, где отсутствует атмосфера храма, молитвенности, конечно же, сложно. Выходя на сцену и исполняя песнопения, предназначенные для восхваления Бога, мы, современные артисты, хотим понравиться публике, мы ждем аплодисментов. Эстетика исполнения в концерте становится другой.
Назначение этой музыки в храме – сопровождать богослужение. Когда музыка превращается в самодовлеющий элемент богослужения, то ее перестают исполнять, потому что она начинает отвлекать от молитвы. Если на сцене мы можем довольно часто позволять себе fortissimo при исполнении духовной музыки, то в храме это возможно лишь в некоторые специальные моменты богослужения – например, во время Великого славословия или праздничного песнопения, а в основном назначение хора в храме – создавать молитвенную атмосферу. Где бы ни пел хор Троице-Сергиевой лавры, на сцене или в храме, всегда слышно, насколько осмысленно они произносят слова, насколько глубоко они понимают то, что поют, при этом внешний эффект их не волнует. Когда поет хор лавры, то это поет сама святая Русь. Они поют для Бога.
И хотя про нас нельзя сказать, что мы не поем для Бога, все-таки для нас важен внешний эффект, которого можно достигнуть только в концерте. Вот музыка Рахманинова по своему духу концертная, она отвлекает от богослужения, потому что при полифоническом звучании невозможно разобрать слова молитвы и вникнуть в ее смысл. Поэтому «Литургию» Рахманинова и не рекомендовали исполнять в храме. С Чайковским, правда, история другая. Он написал «Литургию» и «Всенощное бдение» с целью возродить исконно русское церковное пение. Известно, что когда композитор нуждался в деньгах, Юргенсон предложил ему отредактировать 35 хоров Бортнянского. Занимаясь этим, Чайковский захотел избавить русскую духовную музыку от эллинизмов Бортнянского, которые заполонили тогдашнее богослужение. Так что свою духовную музыку Чайковский писал с желанием вернуть ее к русским истокам. «Всенощное бдение» Чайковского я много раз исполнял, но потом перестал, так как это произведение не носит концертного характера, желательного для сцены. Это чисто духовное песнопение, которое уместно лишь в церкви.
— Довелось ли вам лично общаться с Александром Васильевичем Свешниковым?
— Нет. Я учился в консерватории, когда он был ректором. Конечно, я бывал на его концертах, на репетициях. Но личного общения, к сожалению, между нами не было.
— А с Владимиром Николаевичем Мининым?
— С Владимиром Николаевичем я близко знаком, могу сказать, что со своей стороны дружен с ним. Меня с ним связывает многое: в 1967 году Александр Александрович Юрлов пригласил его на работу в институт Гнесиных, он руководил нашим студенческим хором. Юрлов умер в феврале 1973 года, а я аспирантуру заканчивал летом, и после его смерти Минин взял меня к себе, был моим руководителем. Это выдающийся русский советский музыкант, который сильно повлиял на мое отношение к музыке. Я часто бывал на его концертах и репетициях. Слава Богу, он в добром здравии, всегда в творческом поиске. Знаете, еще он «заразил» меня своим глубоким интересом к истории. С его легкой руки я начал всерьез изучать историю по произведениям знаменитых русских ученых – Соловьева, Татищева, Ключевского, Карамзина, Гумилева, других. Поэтому я довольно хорошо разбираюсь в вопросах истории. Так что он сыграл в моей жизни очень важную роль.
— Какие требования вы предъявляете к певцам, приходящим в хор?
— Эти требования очень высокие. Главное, конечно, это музыкальность, а не простая привычка к сольфеджированию. У певца должно быть высшее профессиональное образование. В моем коллективе сегодня поют выпускники хоровой академии, Гнесинского института, Московской консерватории и очень много артистов с периферии.
— Как же они живут в Москве?
— Снимают квартиры. Наш коллектив поистине всероссийский. Это как раз те люди, которые являются носителями пассионарной энергии. Она заставляет их стремиться к чему-то большему, ради искусства покидать родные города, терпеть трудности в Москве.
— По нижегородскому концерту было заметно, что вы очень многим даете выступить в качестве солистов. Чем еще вы удерживаете их, ведь наверняка амбиции солистов заставляют их испытывать сомнения в правильности выбора своей специализации?
— Безусловно, такие амбиции у них есть. И, конечно, от меня многое зависит, чтобы удерживать их, как и от любого другого руководителя. Все их амбиции мы пытаемся учитывать. Вот недавно я провел аттестацию, которая в других местах обычно заканчивается чьим-то увольнением или понижением зарплат. Но моя аттестация показала, насколько высок исполнительский уровень артистов капеллы. Во-первых, я всех аттестовал. Во-вторых, после нее я устроил концерт, в котором артисты хора исполняли сольные произведения - арии, романсы, народные песни, и они делали это настолько артистично, что я даже дал два концерта. 30 артистов капеллы выступили в этих двух концертах, показывая свое мастерство публике.
Конечно, кое-кто из певцов может уйти в театр, но это лишь потому, что театр им нравится больше, чем просто хоровое пение. Вот недавно один наш артист перешел в хор Большого театра, но такое бывает редко.
— Поскольку вы работали во многих оперных театрах, хотелось бы услышать ваше мнение о нынешнем состоянии оперы, особенно – оперной режиссуры.
— Я не так уж хорошо в этом разбираюсь. Я общаюсь с Сашей Тителем, мы с ним вместе учились в Гнесинском институте. Еще с «Новой оперой». Мне трудно судить именно о режиссуре. Но я хочу сказать, что благодаря государственной поддержке, прежде всего – президента, академическое профессиональное искусство нашей страны было спасено от гибели. Наша капелла тоже в течение шести лет получает грант. Сегодня материальный уровень российских музыкальных коллективов поднимается. Поэтому возрождается и оперное искусство. Сейчас театры смело ставят новые спектакли, экспериментируют. Недавно я сидел в аттестационной комиссии в театре Станиславского и Немировича-Данченко, певцы там просто прекрасные.
— По мнению многих, современная режиссура ведет оперу к гибели.
— Надо понимать, что эксперимент – это явление временное. Вот я видел однажды драматический спектакль «Борис Годунов», действие которого было перенесено в сталинскую эпоху. И я не могу сказать, что это мешало мне воспринимать спектакль. Пушкин все равно остается Пушкиным.
— Существует ли по-прежнему созданная вами в 90-е годы капелла «Московский Кремль»?
— Нет, сейчас она существует лишь юридически, а не физически. Совсем недавно мы организовали встречу артистов капеллы Московского Кремля. Пришло человек двадцать, мы вспоминали нашу молодость, ведь сегодня ей было бы уже 23 года. Некоторые артисты капеллы уже перестали выступать в качестве певцов, часть коллектива вошла в состав капеллы имени Юрлова, кто-то ушел в другие коллективы. За двадцать лет мы дали более полутора тысяч концертов, по 80 концертов в год, объездили пол-Европы. Ну а работа в музеях Кремля нас очень обогатила.
— Продолжится ли ваш фестиваль крупных хоровых коллективов и крупных ораториальных произведений «Любовь святая», который вы начали проводить в 2012 году?
— Конечно. Первый был посвящен 85-летнему юбилею Александра Юрлова, а в этом году будет посвящен 95-летнему юбилею самой капеллы. Я стараюсь превратить каждый фестиваль в хоровое действо. Приглашаю самодеятельные коллективы, хоры учебных заведений – МГУ, Физтеха, периферийные коллективы. На заключительном концерте предыдущего фестиваля на сцене БЗК выступал созданный мной сводный хор городов России, который был составлен из студенческого хора Санкт-Петербургской консерватории, коллективов из Костромы, Брянска и капеллы имени Юрлова. На сцене было около 160 человек. Мы исполнили «Всенощное бдение» и «Три русские песни» Рахманинова.
— Об учителях уже спросила, осталось спросить о ваших учениках. Каковы сегодняшние студенты – будущие хормейстеры, способны ли они подхватить ваше знамя, пронести эту эстафету дальше, что их ждет, какие задачи предстоит решить?
— Я профессор института имени Гнесиных и факультета современного хорового исполнительства Московской консерватории, который организовал Борис Григорьевич Тевлин. К моему большому сожалению, ореол хорового дирижера сегодня померк, да и в целом деятельность музыканта, исполняющего серьезную музыку, перестала быть столь же романтичной, как раньше. Музыканты сегодня живут намного хуже, чем их современники в другой профессии. К тому же сейчас нет нужды в большом количестве хормейстеров, но, с другой стороны, нужны регенты. Интерес к хоровому искусству приходится возрождать заново. В современных студентах мне не хватает той самозабвенной увлеченности профессией, какая была свойственна всем музыкантам в мое время. В них мало жажды познаний, страстного отношения к делу, огня в глазах. Надеюсь, он появится с годами. А без него будет нелегко возродить великие традиции русского хорового пения. Но они ни в коем случае не могут быть утрачены. Маятник, как это бывает, качнется в другую сторону, и то огромное богатство, которое было накоплено в прошлом, нынешние студенты должны будут сохранить и донести до будущих поколений.
Беседовала Ольга Юсова
