Красимира Стоянова и маэстро Федосеев в БЗК
Знакомиться впервые с живым голосом оперного певца в камерном или концертном репертуаре особенно интересно. Вокалисту здесь не за что спрятаться — ни нагромождений режиссуры, ни партнёров, ни броского сценического антуража. Только Её Величество Музыка. Правда, если вместо чуткого партнёра-пианиста выступление сопровождает Большой симфонический оркестр, играющий Рихарда Штрауса и Густава Малера, то степень соответствия солиста высокому европейскому «знаку качества» определяется полностью.
К слову, мало какой из московских залов сравнится с отреставрированным Большим залом консерватории по акустической правильности передачи звучания инструментов и голоса максимально естественно, безо всякого усиления.
Красимира Стоянова уже более десяти лет имеет стабильную репутацию культурной певицы, давно считает своим домом Вену, постоянно выступает в Staatsoper, в других ведущих театрах. Но её московские гастроли пока ограничивались концертными выступлениями. И вот — новая программа с уже знакомым оркестром и маэстро В. И. Федосеевым: Четыре последние песни Рихарда Штрауса и соло в финале Четвёртой симфонии Густава Малера.
Позднейший опус 1948 года Рихарда Штрауса, на который почти сразу повесили ярлык «старомодного музыкального стиля», пользуется заслуженной любовью у певиц за яркий мелодизм, возможность эффектно раскрыть всю голосовую палитру. Но далеко не каждое сопрано отваживается включать это сочинение в свой концертный репертуар: лирический текст, интимность высказывания сочетаются здесь с плотной фактурой оркестрового сопровождения, сквозь которую надо пронести голос без потерь, но и без крика.
У Красимиры Стояновой всё получилось! Присоединюсь к уважаемому коллеге — голос этой певицы напоминает музыкальный инструмент (Стоянова в детстве и юности обучалась на скрипке), который не назовёшь особенным, он не поражает индивидуальностью тембра, особой его узнаваемостью или краской, но восхищает владением этим инструментом. Длинные легато, отточенная фразировка, осмысленная передача-произнесение немецкого текста, даже некая эмоциональная отстранённость — всё выдаёт в этой певице музыканта высшей пробы.
Начало цикла «Frühling» («Весна») на стихи Германа Гессе прозвучало несколько суховато, академично, даже слегка по-вагнеровски.
Мне долго снились в мглистом заточеньи —
Твоих деревьев шум, и птичье пенье,
И свежий ветр в бескрайнем свете дня;
Миг волшебства настал, и — прочь сомненья! —
Всей лучезарной нежностью влеченья
Ты вновь со мной, во мне, вокруг меня!..
(Вольные переводы с немецкого Рубена Саркисяна, 2001)
Скорее в оркестре ощущалось весеннее дыхание этих строк.
Очень тонкая нюансировка второй песни «Сентябрь», полностью соответствовала изысканным строкам того же Гессе:
Поздних роз горделивый венец —
Знак прощания или ошибка?
Лето свой привечает конец
Тихой, кроткой, чуть странной улыбкой:
Не жалеет поникшей травы
Стылый дождь, скорбных мыслей отрада, —
И сочится с ним злато листвы
В увядающей роскоши сада...
Здесь обратил на себя внимание удивительно благородный тембр соло-валторны.
Третий номер, опять поэзия Гессе: «Beim Schlafengehen» — «Отход ко сну».
День утомил, и работать нет мочи.
Чаще и крепче слипаются очи.
Скоро уж сон, вняв желаниям страстным,
Скроет меня звёздным пологом ясным.
Руки, застыньте, и мысли, замрите,
Разум в дремоту скорей окуните,
Чтобы душа в чуде ночи парила,
Тысячекратно цвела и любила!
Вступление низких струнных прозвучало затаённо, а затем начался дивный диалог певицы и соло скрипки. Концертмейстер БСО Михаил Шестаков — наследник лучших традиций старомосковской скрипичной школы, с первых тактов пробирает породистостью, культурой звука. При этом всё время казалось, что он словно слегка сдерживается, опасаясь переиграть певицу, искусно исполняя свои соло mezza voce. Общий настрой произведения получился подёрнутый дымкой, неуловимо малеровский.
И финальный номер — уже на стихи Йозефа фон Эйхендорфа «Im Abendrot» — «На закате».
По жизни пройдя сквозь все беды и радости,
Дошли мы с тобой до последней земли.
Горят небеса предзакатною сладостью —
В них только два лебедя тают вдали.
Вокруг — ни души, ни тревог, ни смятения;
Лишь не заплутать бы в сём мире вдвоём —
И, может быть, скоро в пучине забвения
Мы вечную память свою обретём...
Голос солистки показался как бы уставшим, но, скорее всего, это была продуманная краска, особым матовым тембром передать «предзакатную сладость» и «пучину забвения».
Добавлю, что расхожее мнение про не самого вокально «удобного» дирижёра Федосеева в этом концерте, к счастью, не подтвердилось. Ощущалась волна симпатии, особый музыкантский и человеческий контакт с Красимирой Стояновой, о чём говорил маэстро в телеинтервью каналу «Культура». Даже намёка не было попытаться заглушить солистку — напротив, бережная подача вступлений, выверенный баланс с оркестром.
Пожалуй, в финале Четвёртой симфонии Густава Малера, где снова зазвучал голос Красимиры Стояновой, трепетное отношение к Даме выразилось ещё яснее.
Оркестр был властно убран, и «Детская песенка о небесных радостях», проникнутая настроениями Рождества и перезвоном ангельских колокольчиков, зазвучала проникновенно, чисто и нежно. Тема её чем-то напоминает песню пастушка из 3-го акта «Тоски» Дж. Пуччини, недаром в музыковедческих статьях сказано, что Малер написал соло для сопрано, а мыслил про голос ребёнка.
Благородно-сдержанный облик Красимиры Стояновой, даже её наряд, случайно или продуманно почти сливавшийся с декором Большого зала консерватории золотисто-шафранной блузой и чёрной юбкой, вызвали ностальгические ассоциации с почти забытым служением искусству в себе, со скромностью церковных мастеров, не смевших оставлять именные подписи на иконах и стенах храмов. И более всего захотелось услышать востребованную оперную певицу даже не в спектакле, а в произведениях духовной музыки, не важно — западной или православной традиции.
Ещё немного о Большом симфоническом. Наверное, можно и должно спорить о различных трактовках Сюиты вальсов из «Кавалера розы» Рихарда Штрауса, прозвучавшей в начале концерта, или Четвёртой симфонии Малера, составившей второе отделения вечера. Не считаю себя знатоком симфонического жанра как такового, потому не посмею углубляться. Но одно бесспорно — в настоящий момент коллектив под руководством Владимира Федосеева один из самых благополучных московских оркестров в плане сыгранности, качества звука, тщательной выделки всех инструментальных партий.
Кроме упомянутого скрипача Шестакова (в Малере он солировал на второй скрипке, которая лежала рядом на стуле!), особо хочется отметить валторниста Алексея Камеша, небольшие соло деревянных тоже были хороши. Струнные местами, в симфонии звучали чистым шёлком, виолончели в 3-й части — чудесно по слитности.
Если говорить о симфонии в целом, то порой возникало чувство некой «дискретности». Каждый эпизод, тема замечательно сыграны по отдельности. Уже начинает щипать в носу от восторга, но раствориться в стихии полностью мешает отсутствие общего сквозного нерва. Малер у маэстро Федосеева — тонкий и лиричный, но без того дурманящего мистицизма, что превалирует в западных интерпретациях. Особенно это чувствуется, когда смотришь на строгую, почти офицерскую спину дирижёра, отмечаешь его всегда предельно понятный аккуратный жест. Стоит прикрыть глаза, и малеровское колдовство накрывает сильнее. Но тут же ловишь себя — сколько у нас развелось «шаманов» за пультом, у которых полный раскосец и фальшь в оркестре, а они воображают, что творят, демонстрируя себя любимого и почти балетную мануальную технику.
В заключение. Не взирая на отсутствие бисов (их и не придумать после Четвёртой Малера), популярных мелодий, и даже малейшего намёка на гламур, вечер имел успех. Почти полный Большой зал, в котором мелькали знакомые лица творческой элиты, долгими стоячими аплодисментами благодарил Красимиру Стоянову, маэстро Федосеева и оркестр за встречу с настоящей Музыкой.
