«Евгений Онегин» в Самарском оперном театре
Морозным январским вечером, 24 января, в канун Татьяниного дня, в Самарском Академическом театре оперы и балета случилась очередная премьера. Давали «Евгения Онегина» П. И. Чайковского, и премьера не просто случилась, а ознаменовала собой рождение нового типа оперной режиссуры — мифологической.
«Традиционные» оперные постановки греют нас подтверждением собственных устоявшихся взглядов на нетленные сюжеты, они вызывают массу положительных эмоций радостью узнавания привычных с детства картин.
Так называемый «концептуальный режиссерский театр» тоже не дает скучать — приходится напрягать мозг и разгадывать многослойные смыслы и ассоциации, иногда можно полюбоваться на обнаженную натуру, а еще там часто кричат «Позор!!!», букают и пафосно хлопают дверьми консервативно настроенные зрители — и это всегда весело.
Объяснить, что же происходило в вечер премьеры на сцене театра и что такое «мифологическая режиссура» весьма непросто,
поможет нам в этом маленькое слово «без». «Без быта, без свисающих веток, без бревен и варенья», а на деле — без сценографии, без реквизита, без развития и взаимодействия характеров, и ...без режиссуры. Ну, режиссер, конечно же был, и довольно известный театральный деятель, обладатель премии «Золотая маска», главный режиссер и художественный руководитель Воронежского драматического театра имени А. Кольцова, заслуженный деятель искусств России Владимир Петров.
«Для меня „Евгений Онегин“ — территория легенды, мифа, чего-то, что можно высекать в камне, отливать в стекле и металле» — такое представление об одной из самых грустных оперных историй сложилось у режиссера-постановщика. И, возможно, что-то такое отлить или высечь у него получилось бы гораздо удачнее, ведь
от навыков резчика по камню до владения профессиональными навыками режиссера, ставящего, пожалуй, самую репертуарную русскую оперу, дистанция огромного размера.
Впрочем, как и между представлением и воплощением.
В основании режиссерской концепции Петрова был тезис — «Нет человека, который бы не знал сюжета «Евгения Онегина». Ну а раз все знают, то чего ломаться-то? Выдумывать интересные мизансцены, играть смыслами, пытаться сказать свое слово?
Конечно, «мы все учились понемногу», и знаем, что Онегин — «лишний человек» и «продукт высшего общества», Татьяна — «русская душою», а роман в целом – «энциклопедия русской действительности». И эта осведомленность действительно очень пригодится при просмотре, потому что
без знания сюжета невозможно понять — кто все эти люди на сцене, где и зачем они?
Вступив в область мифологических обобщений, режиссер, выступивший и сценографом постановки, для начала решил избавиться от всего, что хотя-бы отдаленно напоминало о реалиях, в которых разворачивались роман Пушкина и опера Чайковского.
Всё действие происходит на фоне прямоугольной коробки с дверными проемами и раздвигающимися черными зеркальными поверхностями по бокам. Такое свое решение сценического пространства режиссер рекламировал как новое видение. Никто ему не подсказал, что минимализм — мощная тенденция в современном театре, а монохромная, несменяемая на протяжении спектакля конструкция, как и костюмы, решенные в черно-серой гамме, являются сейчас уже не просто общим местом, но штампом, пострашнее пресловутой «варки варенья».
Изничтожив хоть какой-то намек на место и время действия, режиссер решительно отбрасывает за ненадобностью и реквизит.
Действительно, зачем эти пошлые «перо, бумага», когда событийный ряд так легендарен! Зато предметы, которые каким-то чудом остаются в руках певцов, вырастают до уровня глобальных символов. Причем вырастают буквально. Письмо Татьяны, например, превратилось в чудовищной длины полотнище и в Сцене письма героине очень не хватает утюга, когда она, бедная, всё пытается разгладить его руками.
Еще на сцене присутствуют дипломат с дуэльными пистолетами и стулья, количеством 12 (возможно, это — изящная аллюзия).
Как от режиссера, работающего в драматическом театре, от Петрова стоило бы ожидать подробной работы с певцами по выстраиванию артистической и психологической партитуры оперы. Но, вероятно, уровень обобщений, а может быть и
банальное неумение не дали режиссеру выстроить интересные и обусловленные музыкой мизансцены.
Мифологизация и символы — это все, конечно же, хорошо, и главное — ново, но следить на протяжении почти трех часов за героями, которые просто стоят, а чаще — сидят рядом друг с другом, сначала смешно, а потом и по-настоящему тягостно.
Но мы будем несправедливы к режиссеру, если не расскажем о его особом режиссерском приеме, его «know how».
В. Петров с радостью и энтузиазмом ребенка привел в действие плунжерную систему, которой оснащена сцена театра, и не просто привел, а сделал ее основным выразительным средством своей «режиссуры». Непрерывное мельтешение, вне всякой связи с музыкальными смыслами, поднимающихся и опускающихся поверхностей сцены ничего, кроме недоумения и раздражения, не вызывает.
Апофеозом, конечно, становится финал оперы, когда Онегин (по смыслу текста и музыки) отчаянно старается удержать Татьяну.
У Петрова же герой возносится на вырастающем плунжере куда-то в небеса — в область мифа, разумеется.
«Позор, тоска..» слышат только звезды и осветители. Татьяна криком «Навек прощай!» провожает Онегина в дальний путь и остается оплакивать свою судьбу у постамента памятника герою, который наконец-то по желанию режиссера воплотился в мраморе.
Про режиссуру, обусловленную музыкой — это всегда сложный, отдельный разговор. По словам В. Петрова, его в течение семи лет мучали музыкой. Естественно, такое немилосердное отношение не прошло даром, для музыки, разумеется.
Режиссерские построения Петрова активно немузыкальны и оторваны от смыслов Чайковского.
Тут можно даже и не говорить о таких школьных ошибках, как несоответствие темпа движения певцов характеру музыки или об отсутствии в сценических построениях музыкального партнерского контакта. А вот о чем сказать нужно обязательно — о просто маниакальном желании режиссера «заполнить паузы какой-то жизнью на сцене».
По мнению В. Петрова, паузы — это те музыкальные фрагменты, где грубо говоря, не поют. Написаны они были Чайковским для того, чтобы дать время певцам переодеться, а реквизиторам переставить декорации. И силами миманса и нелепой пантомимы режиссер решает уточнить и конкретизировать музыку Чайковского.
Например — походив стройными рядами, и совершая символические движения, будто они собирают нечто (по тексту — ягоду-малину), девицы-красавицы вдруг начинают метаться как подстреленные и при появлении Онегина падают замертво на животы. Чего уж они там насобирали, что им стало так плохо — неизвестно, но
во время объяснения Онегина с Татьяной, вся сцена, как мертвое поле усеяна «пятыми точками» лежащих в глубоком обмороке «душенек-подруженек».
Потом им стало получше и, довольные жизнью, они разбежались по своим делам. Даже странно, что при такой любви к объяснению скрытых смыслов, режиссер купировал практически всю хоровую сцену из первой картины — от нее остался только хор «Болят мои скоры ноженьки», и оба экосеза.
А еще зрителей ждал сюрприз, и даже два, причем такие, что перед ними меркнут даже находки великого и ужасного Чернякова.
Режиссер В. Петров решился замахнуться на «наше все» и подредактировал известный всем с детства текст
— это слабо было даже самым оголтелым «режоперцам».
Так, слова ариозо Онегина «Мой дядя самых честных правил..» чем-то не устроили режиссера, возможно эта строфа как-то мельчила мифологизированный образ главного героя. И режиссер с легкостью необыкновенной заменил ее другой строфой из «Онегина» — «Но грустно думать, что напрасно была нам молодость дана...». Неизвестно — встретило ли подобное новаторство достойный отпор дирижера-постановщика и певцов, но прозвучало это как пощечина хорошему вкусу, Чайковскому, да и Пушкину тоже.
Второй сюрприз был связан с исходом дуэли.
Эта сцена никак не дает покоя режиссерам. Ленский, бывало, и стрелялся сам, и погибал случайно в ходе дружеской потасовки. Но сюжетная коллизия, придуманная Петровым — действительно новое слово в постановочной истории оперы. У Петрова погиб... Monsieur Гильо.
Только такой вывод можно было сделать — ведь это был единственный участник дуэли, который затем не появился из-за занавеса, внезапно опустившегося и закрывшего в сам момент выстрела. Зарецкий мрачно констатировал, что некто «Убит..», а Ленский и Онегин вместе, как ни в чем не бывало с любопытством наблюдали в следующей картине оперы за происходящей во время полонеза церемонией бракосочетания Ольги.
Ленский, видимо, чтобы компенсировать Онегину потерю Monsieur Гильо, подрядился служить у друга слугой
— он покорно выслушивает жалобы, что «И здесь мне скучно», подает одежду и убирает стулья.
Но, «все это пустяки и бред».
Серьезно было то, мифологическая режиссерская интерпретация оставила певцам совсем мало шансов для полноценной артистической интерпретации, поставив их в узкие рамки практически концертного исполнения.
Если говорить о премьерном составе, а партии главных героев пели приглашенные солисты, то все артисты уже имели свою историю исполнения оперы на различных сценах, и у каждого было вполне сложившееся понимание своих героев. Другое дело, что понимание это часто не выходило за рамки общепринятых традиционных представлений.
Солист Московского театра «Геликон-опера» Константин Бржинский внешне соблюдает все каноны исполнения партии Евгения Онегина и поет грамотно и осмысленно. Он сдержан, холодно-учтив, может быть иногда чуть пережимает с демонстрацией аристократической породы Онегина. Певец обладает легким баритоном приятного тембра, резервы которого, впрочем, не очень велики. Более того —
стараясь озвучивать зал, Бржинский вынужден проходить мимо многих динамических и фразировочных тонкостей, очень подробно выписанных Чайковским.
Более вокально убедителен певец был в первых картинах оперы, в заключительной сцене он был поставлен режиссером в заведомо невыгодное акустическое положение нелепым отъездом вверх на плунжере.
Ирина Крикунова, приглашенная солистка Латвийской Национальной Оперы, певшая Татьяну, ожидаемо продемонстрировала добротное озвучивание материала и вокальную мастеровитость. Немного странно для ее Татьяны звучит предостережение Онегина «Учитесь властвовать собой!» — у Крикуновой всегда всё под контролем и беды неопытности ей явно не грозят.
Из всех полезных наук, которые очень облегчают жизнь вокалистам, певица чаще всего прибегает к услугам химии
(вокальной, разумеется, а не химии тончайших нюансов и психологических глубин). Пожелание здесь может быть только одно — иногда вспоминать, что для впечатляющего, по-настоящему, исполнения партии Татьяны науки не так важны, как искусства — поэзия, например.
А вот Ленский в исполнении солиста Саратовского театра оперы и балета Ильи Говзича получился весьма далеким от стереотипа.
В этом брутальном богатыре поэта можно увидеть, только имея очень смелое воображение
— он был так во всех смыслах здоров, что в его любови и страдания верилось с большим трудом. Да и природа голоса Говзича очень далека от лирических излияний его героя. Вместо задушевности и искренности в пении были заметны тяжеловесность и явный форсаж в верхнем регистре. Но очевидно, что певец обладает большим потенциалом, просто этот потенциал должен раскрыться в более подходящем для него репертуаре.
Насторожило состояние вокального здоровья у исполнительницы партии Ольги, солистки Самарского театра Натальи Дикусаровой.
Молодая певица бесспорно «беззаботна и шаловлива», да и внешне очень мила. Только вот голос уже основательно раскачан и начисто лишен даже просто меццового тембра, не говоря уже о контральто, для которого и написана эта партия.
Приятное впечатление оставила Лия Габриелян (Ларина), которой еще рано исполнять так называемый возрастной репертуар. В партии, не очень благодарной тесситурно, голос певицы звучал свежо и наполнено по всему диапазону.
Няня в исполнении заслуженной артистки России Валентины Анохиной была вполне вокально убедительна, временами только на нее находило состояние «зашибло, что знала, то забыла», может быть это были издержки премьерного волнения.
Достойно спел знаменитую арию Гремина ведущий бас театра Андрей Антонов.
Отдельного упоминания заслуживает качественное, слаженное звучание и хорошая дикция хора театра (хормейстеры Валерия Навротская и Ольга Сафронова). Очень жалко, что режиссер лишил коллектив эффектной хоровой сцены из первой картины — наверное не знал, что еще можно сделать с народными массами, ведь его воображения хватало только на расстановку хора в виде жестких геометрических построений — прямой, диагонали или треугольника.
Оркестр под управлением народного артиста Республики Беларусь Александра Анисимова в вечер премьеры звучал ярко и наполнено, но был весьма труднопреодолим для певцов, возможно, таким образом дирижер пытался вдохнуть хоть какую-то жизнь в происходящее на сцене.
В заключение не могу отказать себе в удовольствии процитировать еще два нетленных высказываний режиссера В. Петрова: «Материал для меня не имеет большого значения, важно состояние твоей души в данный момент.» и
«Для этой оперы достаточно того, чтобы растопыриться и слушать музыку Чайковского.»
Вообще-для подобных целей — «растопыриться и слушать музыку» — существует концертный зал, а еще лучше — домашнее кресло и CD. И не надо будет тратиться и покупать билет в театр.
В горячке выполнения стахановских обязательств по выпуску премьер (3 штуки за 4 месяца) театру чуть более ответственно следует относиться к качеству выпускаемой продукции и приглашать к сотрудничеству только тех специалистов, для которых материал имеет значение.
«Евгений Онегин» — это не тоже самое, что «Кошкин дом»,
а состояние души не так важно, как профессиональная оснащенность, талант и осознание того, как велика мера ответственности, когда в руках шедевр, подобный опере «Евгений Онегин».
