Только что в столице Урала завершилась серия премьерных показов оперы Вагнера «Летучий голландец». Постановка, приуроченная к 200-летию композитора, — первое обращение в Екатеринбурге к его творчеству с довоенных времён. Представить вагнеровский шедевр в Екатеринбург пригласили известного шотландского режиссёра Пола Каррана, с которым беседует наш корреспондент.
— Вы не впервые работаете в России. Каковы ваши впечатления от работы с очередной русской труппой?
— Да, я ставил в Мариинском театре «Тоску» в 2007 году, а также делал для этой труппы полуконцертные варианты опер для гастрольных выездов за рубеж. В Екатеринбурге мне очень понравилось — здесь высокий профессиональный уровень солистов, оркестра и в особенности хора, чувствуется, что театр ставит перед собой амбициозные задачи, всеми силами старается их реализовать и соответствовать этим амбициям.
— То есть русские артисты вас вдохновляют.
— Я много лет работал с русскими артистами, причём задолго до моих постановок в России. Я ставил неоднократно русские оперы на Западе, и естественно, что в них всегда обязательно были русские солисты, иногда в таких постановках их было подавляющее большинство. С русскими певцами я работал и над европейским репертуаром — например, мне памятна в Японии работа над «Русалкой» Дворжака, где главную партию пела замечательная Ольга Гурякова. Мне кажется, у меня всегда получается хороший контакт с русскими артистами.
— Вы так хорошо говорите по-русски! Вы где-то специально учили язык?
— К сожалению, я никогда специально не учил русский язык, хотя всегда хотел им серьёзно заняться. Но так и не сумел найти времени для этого. Я начинал как балетный артист и учился у Суламифи Мессерер — у нее в классе я впервые столкнулся с русской речью, позже я обучался в Хельсинки, и там тоже было много русских педагогов, которые нередко выражались весьма прямолинейно, поэтому мои первые русские слова были не слишком приятными, но зато весьма эффективными в работе. Я и сейчас ими порой пользуюсь – приходится. Конечно, мой русский не такой, каким бы я хотел, чтобы он был, но вполне достаточный для моей профессии.
— Что из русских опер вы ставили? Я помню «Царскую невесту» два года назад в «Ковент-Гардене»…
— Помимо этого я ставил «Золотого петушка», «Демона», «Скупого рыцаря», «Леди Макбет Мценского уезда».
— Это не самые популярные названия…
— Да, представляете, «Пиковую», «Онегина» и «Бориса» я не ставил никогда!
— Это был ваш выбор или такой репертуар предлагали театры?
— Это был выбор театров, и они хотели видеть режиссёром человека, владеющего русским языком, и способного объясняться с русскими артистами. Десять – пятнадцать лет назад это было очень актуально, поскольку тогда русские, выезжавшие за рубеж, еще редко хорошо говорили по-английски. Теперь уже все говорят и это не проблема. Но даже и два года назад на «Царской» в Лондоне восемьдесят процентов репетиций с Поплавской, Губановой и Бурчуладзе шли по-русски. Вообще я свободно перехожу с языка на язык, иногда даже сам не замечаю, на каком говорю.
— Вас считают на Западе специалистом по русской опере?
— Я бы так не сказал – помимо русских опер я много ставил и другого. Например, я ставил пять опер Бриттена – немногие режиссёры ставили так много из наследия этого композитора. Если говорить о каких-то «ярлыках», которые к кому-то прилипли вольно или невольно, то в мире скорее уж Франческа Замбелло считается специалистом по русской опере.
— Вы не первый раз ставите Вагнера. Есть ли в его операх что-то особенное для постановщика?
— Мне кажется, что для режиссёра оперы этого композитора представляют особую сложность. Если режиссёр не музыкант, то он сталкивается со множеством проблем. Во многих прочих операх можно идти от текста, от драматургии, у Вагнера – это бесполезно, с его бесконечными монологами и далеко не всегда очевидной и действенной драматургией. Надо очень внимательно слушать его музыку и стараться понять, что именно она хочет вам рассказать. И очень важна тишина в его операх – это поистине божественные моменты, может быть драматургически наиболее сильные.
— Сегодня постановки часто бывают очень сложными – для их понимания постановщики прибегают к дополнительным разъяснениям на пресс-конференциях или в буклетах к спектаклям. Ваш «Голландец» сложен для публики?
— Я так не думаю. Вагнер и без того непростой композитор – так зачем же ещё усложнять? Я стараюсь рассказать публике идеи оперы понятным для нее языком. Чем проще, тем лучше. Я знаю, что сейчас очень распространен снобизм среди режиссёров, особенно в Германии, я часто с этим сталкивался, когда возглавлял Норвежскую Оперу – немецкие режиссёры нередко ставили в нашем театре и всякий раз спрашивали меня: «Пол, это достаточно умно, это достаточно сложно, мудрёно?»
Я этого не понимаю – это же не конкурс интеллектуалов, тут не стоит задача поразить кого-то своей неординарностью, здесь нужно совсем другое – раскрыть идеи авторов оперы! Нужно наоборот не усложнить, а упростить оперу, сделать ее близкой и понятной каждому, сидящему в зале. Я поэтому чаще и работаю в эстетике, где используется перенос действия в современность, актуализируется сюжет, чтобы сделать ситуации и характеры предельно понятными современному зрителю. Чтобы он в них узнавал себя и сопереживал им, чтобы история на сцене как-то соотносилась с его личным опытом.
Ведь Вагнер писал совершенно современное произведение для той публики, что приходила на его премьеры. Он хотел разговаривать и быть понятым его современниками. Поэтому так условна эпоха в том же «Голландце» — не столь важно, когда происходит эта история, важно что в ней происходит! Вы знаете, что всего за пару недель до начала репетиций Вагнер вдруг изменил место действия оперы, и вместо Шотландии появилась Норвегия – Дональд стал Даландом, например, и так далее. То есть национальный контекст, национальный колорит был для него второстепенен, гораздо важнее были общие идеи, чувства, которые владели героями его произведения. Ратуя за традиционные постановки, люди нередко даже не понимают, что в таких якобы классических спектаклях на самом деле мало подлинного соответствия эпохе – скорее там реализованы наши клише о том, что мы привыкли считать определенной эпохой.
— Какая идея в этой опере главная?
— Наверно их две. Первая – это идеальная любовь, ради которой имеют смысл самоотвержение и самопожертвование. Вторая – свобода. Человек может быть свободен, и Сента это доказывает своим выбором.
— Иногда говорят, что это опера об одиночестве и о лишних людях, которые не вписываются в общественные рамки. Вы согласны?
— Думаю, что эти мотивы весьма важны. Но идея освобождения важнее – даже ценою смерти. Голландец ищет смерти, чтобы освободиться от тягот этого мира. И ещё один мотив очень важен: Голландец – человек с совестью, он понимает, что жертва Сенты слишком велика и отказывается от неё. Для достижения его цели ему нужна эта жертва – но он добровольно ее отвергает, поскольку осознает ее несправедливость.
— «Голландец» — одна из наиболее популярных в мире опера Вагнера. Почему?
— Помимо эстетических причин – романтического сюжета и прекрасной музыки – есть чисто практические. Эта опера более короткая и там не такой громоздкий оркестр. За исключением нескольких инструментов оркестр «Голландца» — такой же, как в моцартовском «Дон Жуане».
— Этим же был продиктован и выбор этого названия Екатеринбургским театром?
— Думаю, что в немалой степени, учитывая, что здесь Вагнер не звучал слишком давно. Все его остальные оперы – намного сложнее, и если уж задумываться о создании своей вагнерианы, то начинать надо именно с «Голландца».
— Справляются наши певцы с вагнеровским стилем?
— Да, вполне. Они много работали, чтобы освоить этот стиль, освоить немецкий язык – и у них это получилось. Если захотят, екатеринбуржцы вполне теперь могут ставить ещё и другие оперы этого композитора.
— Хотели бы поставить русскую оперу в России?
— Да, конечно. У меня уже был такой шанс – меня приглашали в Екатеринбург в прошлом году делать «Бориса Годунова», но я не смог, и поэтому в итоге переговоров появился «Голландец» годом позже.
— Если бы вы могли выбирать, что из русских опер в России вы бы хотели поставить?
— Наверно, оперы Римского-Корсакова и обязательно «Хованщину». Это именно то произведение, которое обязательно надо прочитать современно. Для сегодняшнего политического момента в России это — сверхактуальная опера.
— Русская публика весьма консервативна именно в восприятии русских опер. Не пугает вас это?
— Нет, нисколько. Опера — это не музей, это живое искусство, живой театр. Здесь надо пробовать, экспериментировать, искать. В Лондоне, например, самыми заинтересованными зрителями моей модернизированной «Царской невесты» были именно русские – они встречали с наибольшим энтузиазмом и пентхаус в третьем действии – дом богатого купца Собакина, и русскую мафию – опричников Малюты. Так что я бы не сказал, что русская публика столь уж невосприимчива к новому. Ей надо предлагать разное – и современные, и традиционные постановки.
— Вы ставите в традиционном ключе?
— Да, конечно. Например, таков мой «Трубадур», которого я сделал в Болонье с Лео Нуччи, Димитрой Теодосиу и Марианой Пенчевой, позже он был показан в Японии. И это гораздо сложнее – творить в рамках «музейного» театра.
— Любая ли опера может быть представлена в современном антураже?
— Нет, не любая. Например, «Кавалер розы» или «Мария Стюарт» совершенно не годятся для осовременивания.
— А что этому сопротивляется в них — музыка или драматургия?
— Драматургия, конечно. Трудно найти аналоги в современной жизни, в современном мире тем историям, что рассказаны в этих операх. Но далеко не во всех: в «Хованщине» полно аллюзий на современную российскую действительность. Проблемы соотношения народа и власти, порядочности и ответственности власти, тема религиозного фанатизма и усиливающегося влияния церкви – это опера сегодняшнего дня.
— А вы вообще интересуетесь политической жизнью современной России?
— Конечно, интересуюсь. И у меня были определенные опасения за возможность своей работы здесь.
— Почему?
— Я не скрываю своей гомосексуальной ориентации, а законы, которые принимают сегодня в России, весьма далеки от толерантного отношения к таким как я. Где гарантии, что кому-нибудь не придёт в голову обвинить меня в пропаганде гомосексуализма, только на основании того, что я не скрываю своей принадлежности к ЛГБТ-сообществу?
— И всё-таки вы приехали.
— Я беру пример с Галины Вишневской, с которой познакомился на ее конкурсе в Москве несколько лет назад – меня пригласили быть членом жюри, и я много общался с этой великой женщиной. Она ничего не боялась, ее стойкость и ее смелость вызывают искреннее уважение и дают нам пример того, как надо шагать по жизни с гордо поднятой головой.
— Екатеринбург только что обрёл нового мэра, и здесь верх одержали противники нынешнего политического курса. Вы ощутили в этом городе пресловутый «дух свободы»?
— Безусловно, и он гораздо больше здесь сегодня выражен, чем, например, в Москве. Здесь более открытые люди, менее агрессивные. И здесь очень хорошая молодёжь – будущее страны за ними, я уверен.
— Вы возглавляли четыре года Норвежскую Оперу в Осло. Сейчас Вы в свободном плавании?
— Да, я решил взять тайм-аут от руководящих должностей, поскольку хочу иметь немного личного времени. В Норвегии эти годы я работал по 14 часов в сутки. После Осло у меня были предложения от неаполитанского театра «Сан-Карло» и от «Ковент-Гардена», но по разным причинам эти проекты не состоялись. Нужен сильный мотив, чтобы опять впрячься в такую адову работу.
— В Норвегии интересуются оперой, есть публика?
— Да, меломаны есть, есть и те, кто просто интересуется искусством, в том числе и оперой. Мы делали очень много для того, чтобы расширить нашу постоянную аудиторию, заинтересовать потенциального зрителя. Театр в Осло – современный, технологичный, там были поистине безграничные возможности.
Фото: Heiko Junge / Scanpix
