Дузе оперного театра
"Я долго ненавидела музыку, потому что в детстве меня заставляли заниматься ею под звон пощёчин" – "Я хотела стать инженером, но получила диплом по русской литературе" – Уловки, чтобы попасть учиться в Италию – Богемная жизнь в Милане – Старая шуба взята для дебюта – "После многих лет успеха я вновь начинаю заниматься, чтобы совершенствоваться".
Красивая женщина. Чёрные волосы, серые глаза, лицо свежее и гладкое. Её мастерство вне всякого сомнения. У неё диплом не только вокалистки, но и пианистки, а также специалиста по русской литературе. Она свободно говорит на пяти языках.
В числе её поклонников – и этим она гордится – Мария Каллас.
В 1973 году на свой режиссёрский дебют в театре "Реджо" в Турине Каллас пожелала пригласить на главную роль в Сицилийской вечерне Верди именно Райну Кабаиванскую, потому что, как она объяснила, "она умеет не только петь, но и играть".
Журнал "Таймс" после выступления Кабаиванской в "Метрополитен" подчеркнул: "В наши дни в мире нет другой более совершенной певицы". Критики часто называли её "Дузе оперного театра".
– Это признание, – говорит Кабаиванска, – мне особенно дорого, даже если я и не заслуживаю его. Оно вознаграждает в каком-то смысле работу, которую, мне думается, я вела с самого начала карьеры. Я убеждена, что в современном оперном театре певцу необходимо обладать и драматическим талантом. Ведь опера это не только музыка, а ещё и театр. О жестах, движениях, о выражении лица я всегда думала так же, как о музыкальных пассажах. Если чего-то требует сценическое действие, я охотно пожертвую высокой нотой, окраской той или иной ноты в пользу внешней выразительности роли.
В "Тоске" я пою Vissi d'arte, vissi d'amore, лёжа на полу, скрючившись. Это неудобное положение. Стоя, я, наверное, спела бы лучше, но актёрская игра получилась бы менее выразительной. Публика это понимает и каждый раз аплодирует мне при открытом занавесе.
Одно из самых замечательных воспоминаний моей жизни связано как раз с именем Элеоноры Дузе, – продолжает певица. – В Реджо Эмилии я готовила роль в пьесе Габриэле Д'Аннунцио «Франческа да Римини» на музыку Дзандонаи. Репетиции шли великолепно, и все уверяли, что своей игрой я напоминаю Элеонору Дузе. Руководство театра, режиссёр, друзья решили сделать мне сюрприз. Специально для премьеры они выписали из Парижа настоящие костюмы, в которых Дузе играла трагедию Д'Аннунцио. Там оказались даже серьги великой актрисы и её ожерелье. В этом костюме я и выступила во «Франческе да Римини».
Я необычайно волновалась и не помню, как провела спектакль, всё было, как во сне. – Певица достаёт из ящика большой альбом с фотографиями. – Вот, – показывает она, – это память о пятидесяти операх моего репертуара. Тут я в роли Франчески в костюме Дузе. Каждый раз, когда смотрю на эту фотографию, не могу не волноваться. Это был удивительный вечер!
– Как вы стали оперной певицей?
– По какому-то капризу, – говорит Райна Кабаиванска. – Предполагалось, что я стану инженером, как мой брат, но я была упрямой и всегда любила браться за самые трудные дела. Мне нравится рисковать. Никто в моей семье никогда не интересовался музыкой. Мама преподавала гимнастику, а отец – врач.
В начальной школе и в гимназии, когда я училась в Софии, где родилась, мне просто играючи давались серьёзные предметы. Не было такой задачи по математике, физике, тригонометрии, алгебре, какую я не могла бы решить с необыкновенной лёгкостью.
Когда пришло время поступить в университет, вся семья ожидала, что я выберу математику или физику. Но я облюбовала филологию и получила диплом по русской литературе. По окончании университета надо была думать о профессии. "Что будешь делать? – спрашивали меня дома. – Станешь преподавать? Продолжишь учёбу в аспирантуре? Сделаешься переводчицей?" Все ждали моего решения. И в один прекрасный день я неожиданно объявила: "Буду оперной певицей". Это восприняли как удар грома.
В детстве я училась играть на фортепиано, но насильно – под звон пощёчин, – потому что совсем не хотела заниматься музыкой. Однако родители заставляли меня, чтобы моё образование было полнее и богаче, но я никогда не проявляла особой склонности к музыке. Вот почему, когда я заявила, что хочу стать оперной певицей, в семье решили, что я сошла с ума. Так или иначе, я отправилась поступать в консерваторию.
Там оказалось всего пять мест и четыреста желающих занять их. На вакансии объявили открытый конкурс. Я приняла в нём участие и победила.
Тогда я думала, что у меня меццо-сопрано и начала заниматься, ставя голос для таких партий. Занималась я с невероятным упорством, так же непреклонно, как всегда вынуждал меня идти к цели мой характер. За несколько месяцев стала лучшей студенткой в консерватории. Я начала выступать с концертами, в том числе и на радио. Газеты писали обо мне, называли "надеждой болгарского оперного театра".
И сегодня ещё в Болгарии помнят меццо-сопрано Райну Кабаиванскую. На втором курсе консерватории наступил кризис: у меня начались трудности с низкими нотами, тогда как высокие я брала без малейшего усилия. Пришлось поменять роль и стать сопрано.
Я закончила консерваторию в 1956 году, в Софии. Экзамены обернулись для меня едва ли не триумфом: я получила высшие оценки, золотую табличку и специальную государственную стипендию для стажировки в Большом театре в Москве.
Надобно сказать, что для болгарских властей в то время Большой театр был единственным в мире, где можно было по-настоящему научиться музыке. Получить такую стипендию было большой честью. Все мои преподаватели очень волновались, сообщая мне это известие, и были потрясены, когда я ответила: "В Москву не поеду, хочу поехать на учёбу в Италию".
Родственники и друзья, зная моё упрямство, умоляли меня не сходить с ума, оставить Италию в покое и отправиться в Москву. "Откажешься, считай, что твоя карьера кончена", – убеждали меня.
Я не интересовалась политикой и хотела во что бы то ни стало добиться разрешения на поездку в Италию. Для начала я попросила, чтобы стипендию мне выделили для учёбы не в Большом, а в Италии. Меня отправляли из одного кабинета в другой. Моё заявление было для всех беспрецедентным. Никто не мог дать точный ответ.
Наконец, один очень важный чиновник взял на себя ответственность разрешить этот вопрос. "Ваше заявление отклонено, – сообщил он, – вам необходимо ехать в Москву, иначе вы останетесь без стипендии".
Я не смирилась. С помощью друзей и знакомых мне удалось попасть на приём к председателю Верховного Совета Вылко Червенкову. Я откровенно рассказала ему свою историю и попросила помочь мне. Видимо, Червенков был поражён прямотой, с которой я изложила столь острую проблему, а может быть, он тоже любил эту страну, потому что всякий раз, когда я произносила "Италия", лицо его освещалось улыбкой. К концу встречи он пообещал посодействовать мне, и через несколько дней я получила желанное разрешение. Все говорили, это просто чудо.
– А ваши родители, – спрашиваю, – были довольны, что вы покидаете Болгарию?
– Нисколько. Они, конечно, предпочли бы, чтобы я уехала в Москву. Они понимали, зная мою огромную любовь к Италии, что я больше не вернусь домой. Стипендия предполагала, что я буду учиться за границей семь месяцев, но уехала я с таким гардеробом, что его должно было хватить по крайней мере на четыре года. Я стала учиться серьёзно. Ещё до отъезда из Софии нужно было выбрать школу в Италии. Единственным известным в моей стране был музыкальный лицей Виотти в Верчелли, наверное потому, что был награждён знаменитой международной премией. Я поступила туда.
– Как вы себя почувствовали, приехав в Италию?
– Плохо. Я не знала ни слова по-итальянски и у меня не было ни родных, ни друзей, к кому я могла бы обратиться. Я остановилась в одной гостинице в Милане, но тут же перепугалась, увидев, какие там цены. Пришлось бы чрезмерно экономить, иначе стипендии не хватило бы даже на три месяца. Я тотчас переехала из гостиницы в пансион. Мне удалось найти комнату в квартире одной семьи. Это были бедные, но славные люди. И мне было по карману.
В Милане мне повезло – я встретила необыкновенного педагога – Зиту Фумагалли Рива, которая преподавала в лицее Виотти. В прошлом она была певицей. И если я осталась тогда живой и стала знаменитой солисткой, то этим обязана синьоре Фумагалли. Кроме того, что она открыла мне секреты вокала и научила певческой технике, она ещё и кормила меня, спасая от голода. Она занималась со мной, ни разу не спросив у меня ни одной лиры. Она часто приглашала меня к себе домой и после занятий угощала каким-то изумительным рисовым блюдом.
Три раза в неделю я садилась в поезд и отправлялась в Верчелли, на занятия, и на обратном пути у меня в сумочке всегда оказывались бутерброды. И не будь этого риса, этих бутербродов, которыми подкармливала меня учительница, я просто умерла бы или оказалась в санатории. Помню, что в пансионе, где жила, я никогда ничего не ела, потому что не могла заплатить даже за самый простой суп. Три года я вела такую трудную жизнь, занимаясь, как сумасшедшая. В 1959 году я получила диплом с наилучшими оценками и сразу же начала зарабатывать пением. Мой первый гонорар составил пятнадцать тысяч лир, и мне казалось, что я заработала сказочную сумму.
Дебют состоялся в оперном театре в Верчелли. Это был «Плащ» Пуччини. Вместе со мной пел Пьеро Каппуччилли, сейчас это уже знаменитый баритон, а тогда он довольствовался гонораром в двадцать тысяч лир, потому что это была всего лишь четвёртая опера, которую он пел. Зимой мне предложили выступить в «Богеме» в Сан-Ремо. Было очень холодно, а у меня всего лишь старое лёгонькое пальтишко.
Моя учительница сказала: "Примадонна не может появиться в Сан-Ремо без шубы". Она достала из шкафа несколько облезлую лису и пришила её на воротник моего пальто. Потом вынула ещё и шляпу от Диора моды сороковых годов, почистила и протянула мне. Принарядившись таким образом, я отправилась в Сан-Ремо, где спела «Богему» за двадцать тысяч лир (расходы были за мой счёт). Я продолжала выступать в провинциальных театрах почти целый год, и никто не замечал меня, словом, не происходило ничего важного.
Однажды я прочитала сообщение о конкурсном приёме в вокальную школу при театре "Ла Скала". Я поговорила об этом с моей учительницей, но она не посоветовала мне участвовать в нём. "Тут нужны важные рекомендации, – вздохнула она, – а я не знакома с такими людьми".
А через несколько дней я всё же решила записаться на этот конкурс. Меня пригласили на заседание театральной комиссии, а когда попросили что-нибудь спеть, то выбрала труднейшую арию из «Таис» Массне. Среди экзаменаторов оказался дирижёр Антонино Вотто, который, послушав меня, сказал: «Молодец. С вами я хоть завтра готов поставить «Таис» в "Ла Скала"». Меня приняли в школу. Шёл 1960 год.
– Именно в этом году, – напоминаю я, – вы с огромным успехом дебютировали в "Ла Скала".
– Нет, это произошло в мае 1961 года, спустя полгода после занятий в школе усовершенствования. Маэстро Вотто пригласил меня в свой кабинет и в присутствии других руководителей театра предложил: "Сядьте за рояль и исполните какие-нибудь страницы из этой партитуры". На пюпитре передо мной стояли ноты «Беатриче ди Тенда» Беллини. Я с листа спела две арии. И во время исполнения заметила, что присутствующие очень внимательно рассматривают меня и о чём-то перешёптываются.
Наконец маэстро Вотто сказал мне: "У вас четыре дня, чтобы выучить оперу". "Хорошо", – ответила я и ушла. Я не очень ясно поняла, что всё-таки хотел сказать маэстро Вотто. Но выйдя из театра и увидев афишу, сообщавшую о премьере оперы Беллини с Джоан Сазерленд, поняла, что происходит. Я бросилась обратно в театр и разыскала маэстро Вотто. "Почему я должна выучить оперу за четыре дня?". Он с улыбкой ответил: "Потому что на пятый день надо репетировать, а на шестой выйти на сцену".
Генеральная репетиция была назначена на одиннадцать часов утра. Я встала рано. Была забастовка трамвайщиков, а у меня не было денег на такси. Я жила тогда на виале Пьяве, оттуда до "Ла Скала" довольно далеко, и пришлось идти пешком.
Когда я пришла в театр без десяти одиннадцать, маэстро Бьянки встретил меня крайне разгневанно. Он распекал меня изо всех сил. "Все остальные уже час, как готовы. Ты просто безрассудная девица, разве можно ходить пешком. Ведь если потеряешь голос, погубишь всё".
Репетиция прошла превосходно. Премьеру все очень ждали. И на другой день только и разговоров было, что о Кабаиванской как об открытии.
– Вы продолжали петь в "Ла Скала", – спрашиваю я.
– Да, я осталась в "Ла Скала", но принимала предложения и других театров. Отовсюду шли приглашения. Я пела в "Ковент Гардене" в Лондоне, в "Гранд-Опера" в Париже, в Вене, в Рио-де-Жанейро. И в 1962 году впервые выступила в "Метрополитен" в Нью-Йорке.
Повсюду я имела огромный успех, и в Нью-Йорке публика тоже была удивительная, а критика почти единодушно превозносила моё исполнение. Один только журналист отозвался плохо, рецензент газеты "Нью-Йорк Таймс". Он написал: "Перед нами подлинный музыкальный феномен, но…" и перечислял длинный ряд недостатков, от которых, по его мнению, мне следовало избавиться, чтобы действительно заслуживать оглушительную славу, какую все уже приписывали мне.
Статья вызвала много споров. Мои поклонники говорили, что критик этот – дурак, а выступил вопреки общему мнению только ради рекламы самому себе, и хотели избить его. Я ничего не сказала, но в первый же свободный день отправилась к великой итало-американской певице Розе Понселл и попросила её откровенно сказать, справедлива ли эта критика.
"Ты поёшь по-славянски, – ответила Роза Понсель. – У тебя не такая, как на западе, постановка голоса. Ты тратишь больше сил, чем необходимо. Некоторые звуки недостаточно ясны. Но всё это незначительные недостатки, которые могут не понравится лишь какому-нибудь суперкритику. Что касается твоей актёрской игры, ничего нельзя возразить – ты достигла вершины".
Недостатки, выходит, были. "Надо исключить их", – сказала я сама себе и решила прервать карьеру, чтобы продолжить занятия.
Я рассказала о своём намерении друзьям, импресарио, директору "Метрополитен". Все решили, что я шучу и только посмеялись. Когда же поняли, что я говорила всерьёз, то подумали, что я сошла с ума. Но как всегда, никто не смог заставить меня изменить решение.
Я прервала карьеру, вернулась в Милан, в свою скромную квартирку на виале Пьяве и начала заниматься как начинающая ученица. Никто не хотел верить, что я добровольно отказалась от сказочных гонораров только ради желания совершенствовать своё мастерство.
– Сколько же времени вы отсутствовали на сцене?
– Около года. Занималась неистово, фанатично. И только когда уже не сомневалась, что исправила все недостатки, отмеченные американским критиком, вновь вернулась на сцену.
Было очень трудно достичь прежней планки. Трудностей оказалось гораздо больше, нежели в начале. Моё имя было известно, но никто не доверял мне. Публика, к счастью, не забыла меня. Я начала работать в провинциальных театрах, и на мои спектакли постоянно приезжали из Милана и других городов Эмилии автобусы с моими поклонниками. Постепенно, конечно, с помощью публики, я опять вернулась в большие театры, где имела успех, о котором всем известно.
– А в Болгарию вы больше не возвращались? – спрашиваю я.
– Почти каждый год я навещаю родителей. На родине выступала также с концертами. Государство сначала наградило меня почётным званием "заслуженная артистка", а потом и другим – "народная артистка", которое в коммунистической стране означает наивысшее признание. Но теперь моей родиной стала Италия.
– Вы рассказывали о своей работе, об успехах, о трудностях, какие пришлось преодолеть в ходе карьеры, – замечаю я, – но ни слова не сказали о вашей личной жизни.
– Я не люблю говорить на эту тему, – отвечает певица, пряча лицо в ладонях. – На работе я сдержанна и хорошо владею собой, а в личной жизни впечатлительна и романтична. Даже слишком. Обожаю дружбу, мне всегда хочется чьей-то любви, но я требую, чтобы эти чувства были искренними и бескорыстными. У меня было много поклонников, некоторые просто с ума сходили, но я всегда была недоступна. После триумфального успеха в "Ла Скала" в 1961 году я получила несколько предложений выйти замуж.
Среди претендентов на мою руку был также один очень известный человек, но я отклонила и его предложение. А влюбилась я в одного студента-физика, который идеализировал меня и очень надеялся на ответное чувство. Это была романтическая любовь. Мы обвенчались в 1963 году, но брак оказался несчастливым. Причём никто из нас не был виноват, союз наш рухнул почти сразу же.
Я продолжала жить одинокой и очень страдала. Чтобы всё забыть, я с головой окунулась в работу. Однажды, приехав в Реджо Эмилию петь «Франческу да Римини», я встретилась с Франко Гуандалини, режиссёром спектакля. Мы сразу же полюбили друг друга и вскоре обвенчались, создав счастливую супружескую пару. Франко необыкновенно простой человек, добрый, светлый. Как раз такой муж, какой нужен мне. У нас дочь, которую мы обожаем.
– В 1973 году, когда Мария Каллас ставила в Турине Сицилийскую вечерню, она пожелала пригласить на главную женскую роль именно вас. Вы хорошо были знакомы с Марией Каллас?
– Нет, не очень. Я знала её грамзаписи, которые часто слушала. Встречались мы с ней всего два раза. Только однажды работали вместе. В первый раз я увидела Марию в "Ла Скала", в декабре 1960 года. В 1964, когда я вновь стала нищей, так как прервала свою карьеру, которая уже привела меня в крупнейшие оперные театры, я пошла послушать Марию в Париже, где она пела «Норму», и впечатление осталось совершенно незабываемым. Однако поездка в поезде была убийственно трудной. У меня не оказалось денег даже на самую дешёвую гостиницу, и пришлось спать на вокзале.
С глазу на глаз мы впервые встретились с нею в 1973 году, когда она ставила «Сицилийскую вечерню», в Турине, где вместе с Джузеппе Ди Стефано дебютировала как режиссёр. Работать с такой артисткой… мне казалось, это во сне.
Режиссура этого спектакля, как всем известно, была весьма сурово осуждена критикой. Но для меня такая встреча стала очень важной. Мария работала в прекрасном расположении духа. Думаю, она тогда была влюблена. Каллас всегда была мягкой, участливой, терпеливой.
Однажды она пригласила меня в свой номер гостиницы и спела всю оперу от первой ноты до последней. Голос звучал уже не так, как прежде, но душа осталась всё той же – душа великой Каллас. Вечер оказался для меня незабываемым.
Перевод с итальянского Ирины Константиновой
Отрывок из книги Ренцо Аллегри «Звезды мировой оперной сцены рассказывают» любезно предоставлен нам её переводчицей
