«На концерты камерной музыки ходит элитная публика»
Квартет имени Бородина нижегородским любителям музыки можно не представлять — в этом сезоне исполняется 50 лет с момента первого выступления коллектива в Горьком и, соответственно, дружбе музыкантов с Горьковской (Нижегородской) филармонией. Какой по счету состав входит в квартет, сказать трудно:
история у него длинная, рекордная, за 67 лет много воды утекло:
ушли из жизни великие отцы-основатели, кто-то из музыкантов уехал из страны, кто-то состарился…. Но стиль и дух знаменитого коллектива остаются прежними.
Нынешний состав квартета — Рубен Агаронян (первая скрипка), Сергей Ломовский (вторая скрипка), Игорь Найдин (альт), Владимир Бальшин (виолончель).
В этот раз они сыграли в Нижнем Новгороде цикл из четырёх концертов под названием «Шостакович и…».
Русский титан 20 века и музыкальные боги, его предшественники. Таким образом, каждый концерт «бородинцев» состоял из одного сочинения Шостаковича и одного-двух произведений либо венских классиков — Моцарта, Гайдна, Бетховена, либо немецко-австрийских романтиков — Шуберта и Брамса и, конечно же, Чайковского.
Параллели между произведениями разных эпох, включенными в каждый концерт цикла, проводились музыкантами квартета по разным основаниям: по сходству формы, образов и идей, эмоционального родства или общности философских прозрений. Когда тщательно выстроенная драматургия цикла делает такие параллели очевидными, в очередной раз поражаешься тем прочным рукопожатиям, которыми обмениваются в веках гении человечества, используя приемы и изобретения предшественников и обогащая традицию собственными находками и открытиями.
Как будто они, эти гении всех времен и народов, положив руки друг другу на плечи, водят хоровод где-то на зеленой поляне вечности.
Последний концерт цикла был посвящен памяти основателя квартета Валентина Александровича Берлинского и исполнен в день его рождения — 19 января. Из наследия Шостаковича для этого концерта музыкантами был отобран 13-й квартет — позднее, трагическое произведение, написанное, когда композитор был уже тяжело болен, подводил итоги жизни и искал ответы на вечные вопросы: куда уходит человек? что останется после него?
Последняя нота квартета, сыгранная в унисон двумя скрипками и альтом, длинная, исполняемая крещендо и резко обрывающаяся на пике громкости, вызывает образ чьего-то внезапно остановившегося сердца или, может быть, души, покинувшей унылые земные пределы и быстрой кометой навсегда скрывшейся во Вселенной. Этот образ как нельзя лучше подходил для воспоминаний как о Берлинском, так и о самом Шостаковиче.
Накануне последнего концерта музыканты дали интервью, в котором
поделились своими мыслями об исполняемых произведениях, об особенностях камерного жанра классической музыки, о его прошлом, настоящем и будущем.
К сожалению, самый молодой участник квартета Сергей Ломовский предпочел предоставить слово своим товарищам. Но остальные музыканты охотно ответили на вопросы нашего корреспондента.
Известно, что отличительной особенностью квартета имени Бородина является тщательно продуманный отбор произведений в исполняемых программах. Очевидно, что в своем нынешнем цикле вы хотите подчеркнуть влияние предшественников на Шостаковича. Не могли бы вы подробнее рассказать о каждом концерте? В первом вы исполнили один из «русских» квартетов Гайдна, один из «гайдновских» квартетов Моцарта и 6-й квартет Шостаковича. Что объединяет эти произведения, по-вашему?
Рубен Агаронян: Когда речь идет о нескольких концертах, нужно выбрать то, что будет максимально интересно для любителей нашего жанра, которые придут на концерт. Чтобы было и контрастно, и живописно — в музыкальном смысле этого понятия, и чтобы произведениями был охвачен достаточно большой период. Руководствуясь этими критериями, мы и отбираем музыку для каждого концерта. Что касается Шостаковича, то примерно в 7 концертах из 10 мы обязательно исполняем его сочинения. Камерные произведения Шостаковича наравне с двумя квартетами Бородина являются нашей визитной карточкой и нашим насущным хлебом. И так продолжается уже десятилетиями. У нас, конечно, наработан обширный репертуар, нам есть из чего выбирать. И поскольку мы достаточно частые гости в Нижнем Новгороде, то стараемся не повторяться, по крайней мере, на протяжении последних 4-5 лет, а презентовать здешней публике что-нибудь свежее, новое или то, что давно не игралось. Вот чем определяется выбор, когда мы выстраиваем репертуарный образ для данного города.
Игорь Найдин: Еще вот что. Смотрите: «русский» квартет Гайдна связан с Россией, «гайдновский» квартет Моцарта был вдохновлен именно этим, русским, циклом Гайдна, а 6-й квартет Шостаковича в большей степени, чем остальные его произведения в этом жанре, приближен к форме квартета венских классиков.
Да, во-первых, квартет Шостаковича 4-частный, во-вторых, в нем все-таки событийная подоплека достаточно светлая — кажется, он был написан после свадьбы композитора с его второй женой, Каиновой, так?
Игорь Найдин: Нет, неофициально считается, что 6-й квартет Шостакович написал к своему юбилею, а женам посвятил 7-й и 9-й.
Рубен Агаронян: Да-да, он написал его к своему 50-летию. Посвящения он как раз не оставил, но для нас в данном случае важно, что это самый лиричный его квартет.
Игорь Найдин: Мы решили не выстраивать программу этого концерта на контрастах, а подчеркнуть лишь то, что все квартеты воспринимаются как классические.
А что, по-вашему, русского в «русских» квартетах Гайдна, кроме посвящения будущему императору Павлу?
Игорь Найдин: Ничего.
Рубен Агаронян: Ничего.
Игорь Найдин: Ничего, потому что в них не звучат русские темы, как, например, в русских квартетах Бетховена. Такой задачи у Гайдна не было. У Гайдна квартеты называются «русскими», потому что они были написаны на заказ по поводу прибытия в Вену великого князя Павла Петровича.
Владимир Бальшин: А мне вот почему-то имперские нотки слышатся в этих квартетах.
И.Н.: Ну, император-то и в Австро-Венгрии был, не только в России. Это же не специфически русское явление.
В.Б.: Нет, я не говорил: «русское», а именно имперское — в смысле, нечто солидное, основательное. И это несмотря на всю легкость и прозрачность гайдновской фактуры.
Сейчас нам близко понятие «имперскости», вы считаете? И поэтому на подкорковом уровне с энтузиазмом воспринимаются и гайдновские квартеты?
Р.А.: Это понятие для России всегда является близким. Любовь к самодержавию из сердец россиян даже большевикам не удалось вытравить. Это было и есть, всегда чувствовалось и чувствуется. Еще на наш выбор произведений для первого концерта повлияло то, что «русский» цикл Гайдна очень мало играется. Опус 33, состоящий из 6 русских квартетов, практически не исполняется, играются более поздние — опус 64, 76, «Семь слов Спасителя на кресте». А вот 33-й опус играется крайне редко.
Во втором концерте цикла вы исполнили 3-й квартет Шостаковича, посвященный войне, и два бетховенских — ранний квартет из 18-го опуса и «Большую фугу». Акцентируете сходство между авторами?
В.Б.: Шостакович и Бетховен очень близки — в первую очередь, своим новаторством. Немаловажно, что Бетховен всегда был вдохновителем Шостаковича, всем известно, что бюстик Бетховена стоял у Шостаковича на письменном столе, это был его музыкальный бог. Для «бородинцев» весь цикл квартетов Шостаковича — это высшая строчка в исполнительстве. Но такой же вершиной исполнительства является и весь цикл квартетов Бетховена. И параллель, сопоставление, сравнение 15 квартетов Шостаковича и 16 квартетов Бетховена всегда правомерны.
И.Н.: Шостакович цитировал Бетховена во многих своих произведениях.
В.Б.: Конечно! Хотя квартеты Шостаковича написаны в другой музыкальной эстетике, иным музыкальным языком, цитаты из Бетховена глубоко вплетены в сложнейшую фактуру его произведений. Но еще роднит двух композиторов похожий творческий путь, похожие этапы развития композиторской мысли. У Бетховена прослеживается связь ранних квартетов, в которых какие-то музыкальные идеи присутствовали в зародыше, с поздними квартетами, когда, пройдя через все творчество, под конец жизни автора идеи и образы достигают своего апогея. Так и у Шостаковича: какие-то музыкальные приемы мы видим в ранних его опусах как пробу пера, потом эти идеи и приемы у него развиваются, достигая в позднем творчестве небывалой мощи и масштаба.
И.Н.: Еще Бетховена и Шостаковича объединяет то, что каждый из них в свою эпоху для развития квартетного жанра сделал столько, сколько не смог сделать никакой другой композитор-современник. Никто другой не привнес в квартет столько уникального, нового, удивительного. Конечно, было много замечательных композиторов, создавших шедевры в жанре квартета. Но по силе воздействия, по количеству и качеству, новаторству и объему все они уступают Бетховену в его время и Шостаковичу в его. И, обратите внимание, они оба написали свои первые произведения в квартетном жанре, когда были уже зрелыми композиторами, создав к тому моменту и оперы, и симфонии, и другие сочинения.
В.Б.: Кроме того, сам Шостакович считал, что лучшая музыка, когда-либо написанная человеком, — это 15-й квартет Бетховена. Пусть это его субъективное мнение, но он думал так. Всем известно, что это было его любимое произведение.
Вы согласны, что если не знать, что авторство «Большой фуги» принадлежит Бетховену, то ее можно принять за сочинение композитора, ну я не знаю, 20 века?
И.Н.: 21 века!
В.Б.: 22 века!
А ранний, 3-й, квартет из 18-го опуса вы включили, чтобы проследить динамику развития жанра у Бетховена?
И.Н.: Не только? чтобы проследить динамику. Рубен уже говорил вам, что мы стараемся показать редко исполняемые произведения. А из 18-го опуса чаще всего исполняют 1-й и 4-й квартеты.
Р.А.: В данном случае мы хотели как раз подчеркнуть контраст между ранним — легким, лиричным, куртуазным, светским — и поздним — абсолютно фундаментальным, колоссальным, как статуя Микеланджело, — произведениями одного и того же автора.
Многие произведения камерного жанра со временем подвергались оркестровке. Одиннадцатый квартет Бетховена был оркестрован Малером, а 8-й Шостаковича — Баршаем. Та же «Grosse fuge» исполняется как симфоническое произведение. О чем это говорит?
И.Н.: Это говорит о том, что музыка квартетов настолько яркая и потрясающая, что ее пытаются превратить в универсальное произведение, которое можно исполнять, как «Ноктюрн» Бородина, — на любом инструменте от арфы до тромбона и любым составом музыкантов.
Говорит ли это о том, что идеи камерной музыки вовсе не так уж камерны, а тяготеют к симфонизму?
В.Б.: Конечно! Все эти камерные произведения написаны композиторами-симфонистами. И, несмотря на то, что квартет — это вроде бы интимный жанр наподобие личного дневника, где высказываются мысли, которые иногда кроме как музыке никому и не откроешь, а все-таки о масштабе мышления авторов можно составить представление. С другой стороны, в квартетах Шостаковича и Бетховена музыка уже звучит как симфоническая. Их музыка — это всё обо всём, она наполнена разными смыслами, в ней нельзя вычленить что-то одно, столько в ней идей и красок, и поэтому она сама вырывается за рамки жанра, где ей просто тесно. Поэтому все время мы видим попытки оркестровать камерные произведения, расширить их влияние.
Р.А.: Знаете, по поводу аранжировок у меня есть своя точка зрения. Она заключается в том, что очень часто музыкант бывает так энергетически захвачен, так влюблен в какое-то произведение — Вивальди, Шостаковича, Моцарта, Бетховена или другого композитора, что хочет, чтобы оно игралось как можно чаще не только квартетом, а большим составом, чем это было в оригинале, чтобы исполнялось по всему миру. Вот пример — 8-й квартет Шостаковича. Рудольф Борисович Баршай был так увлечен этим произведением, что, будучи дирижером Государственного камерного оркестра СССР, решил аранжировать его и сделать из него произведение для своего оркестра. Он был первым, кто решил аранжировать квартет Шостаковича. И сегодня 8-й квартет — это наиболее популярный, наиболее часто исполняемый квартет Шостаковича из всех 15. Нельзя сказать — лучший, потому что у Шостаковича все 15 квартетов написаны на высочайшем художественном уровне, а именно — популярный. И это произошло благодаря аранжировке Баршая. Это факт. То же самое с «Гроссе-фуге». Ее заиграл Фуртвенглер с Берлинским оркестром, потом другие. Произведение вырвалось за рамки жанра. Потому что тот, кто это делает, прежде всего, хочет сыграть его сам. Но самому как сыграть? Квартет же ничем не заменишь. Что же делать? Вот так возникают оркестровки. И потом они распространяются по всему миру. У меня такая точка зрения.
А «Grosse fuge» исполняют вместе с 13-м квартетом или теперь только отдельно?
И.Н.: Да, исполняют. На Западе часто играют. И мы играли несколько раз.
Р.А.: Да, это так называемая «первая» версия. Ведь Бетховен так ее и задумал. Но издатель вернул ему рукопись 13-го квартета с припиской, что это, как они считают, не может быть сыграно в таком виде, и они просят поменять финал.
Хотели повеселее что-нибудь и попроще, наверное?
И.Н.: Да, потому что это очень трудно и долго.
Р.А.: Да, трудно и долго, в таком виде квартет исполнять никто не станет, поэтому они так издавать не будут. Бетховен пришел в ярость и написал относительно легковесный финал. И сейчас это играется и так, и так. Например, на крупном Международном конкурсе камерных ансамблей и квартетов в Осаке, на одном из состязаний обязательным было исполнение 13-го квартета Бетховена вместе с «Большой фугой». То есть в первом варианте.
Как вы думаете, только ли о войне 3-й квартет Шостаковича? Когда в якобы «военных» произведениях Шостаковича я отчетливо слышу сарказм, у меня возникают сомнения в единственности трактовки.
И.Н.: Шостакович лично рассказывал нашим уже ушедшим коллегам, что сначала хотел написать программу этого квартета. Но по разным причинам так и не написал. А что, разве нельзя было саркастически высказаться про Советский Союз? Он же писал не про абстрактную войну, а про войну Советского Союза, разве там мало было того, что можно было изобразить саркастически? Там, например, есть тема, которую мы между собой называем «темой Павлика Морозова». Вот вам и сарказм.
Хотите сказать, что музыка всегда говорит больше, чем литературная программа?
И.Н.: Безусловно! Будучи гением, он это сделал блестяще.
Когда вы исполняете столь эмоциональные произведения, что вы сами испытываете? Неужели те же сильные эмоции?
Р.А.: Систему Станиславского, простите, еще никто не отменял. Все время испытывать сильные эмоции нельзя, так можно быстро истратиться. Надо держать дистанцию и не забывать про контроль. Надо, чтобы чувствовала публика. Вот это необходимо.
Разве может быть так, что музыкант у публики вызывает сильные эмоции, а сам при этом холоден?
Р.А.: Нет, так, конечно, не бывает. Но контролировать ситуацию нужно. Без контроля начнется сумбур.
И.Н.: Вы же понимаете, как бы актеры театра ни были увлечены игрой, они все равно помнят, куда пойти и что делать на сцене. Мы такие же актеры. Это то, что Рихтер называл «исполнением отрепетированных эмоций».
Р.А.: Совершенно верно.
В следующем концерте своего цикла вы исполнили 3-й квартет Брамса, Quartet-satz Шуберта и 9-й Шостаковича. На первый взгляд кажется, что романтики в большей степени не на Шостаковича непосредственно повлияли, а все-таки на Чайковского.
В.Б.: Весь наш абонемент посвящен Шостаковичу. Когда мы разрабатывали драматургию цикла, то хотели, как сказал примариус, чтобы в нем были лирические и драматические кульминации, контрасты, динамика — одним словом, стройность и законченность формы. Два последних концерта связаны между собой большими третьими квартетами Брамса и Чайковского, которые составляют некую арку, перекинутую от одного нашего выступления к другому. Последний концерт будет посвящен патриарху, основателю нашего квартета Валентину Берлинскому, которого с Нижним Новгородом связывают больше чем просто дружеские отношения. И в память о нем мы сыграем 3-й квартет Чайковского, в котором есть мощь и трагизм реквиема, прощальная интонация, что соответствует теме воспоминания о великом музыканте.
Я вижу еще и сходство формы между произведениями в третьей и четвертой программах вашего цикла. Отбирая одночастные квартеты Шуберта, Шостаковича и Чайковского, вы учитывали именно это?
В.Б.: Одночастные квартеты являются чем-то вроде лирического отдохновения, передышки.
Р.А.: Что касается одночастного квартета Чайковского, мы его исполняем довольно часто, зная при этом, что он относится к неизвестным произведениям русского композитора на Западе и в России. В качестве любопытного факта скажу, что несколько дней назад я общался с известнейшим российским скрипачом Виктором Пикайзеном, и он с удивлением впервые услышал, что у Чайковского есть «Квартет-затц». Он утверждает, что в жизни об этом не знал, а ведь ему уже 80 лет, и он замечательный музыкант.
И.Н.: Ну и 13-й квартет Шостаковича. Поскольку наш концерт посвящен Валентину Александровичу, а квартет Шостаковича тоже посвящен ушедшему человеку, то по содержанию он вписывается в концепцию последнего концерта цикла. Это потрясающее произведение.
Особенно последняя нота меня почему-то поражает… Хочется задрать голову и смотреть куда-то вверх, не знаю куда…
И.Н.: Да, туда, откуда возврата нет… Он тоже написан языком будущего.
Р.А.: Я думаю, мы исполним и 15-й квартет, мы давно его здесь не играли.
Да, ведь эти два произведения написаны в одной стилистике.
И.Н.: Да. Правда, в этом зале 15 квартет будет играть, конечно, очень тяжело.
Р.А.: Мешает ну просто беспощадная акустика.
И.Н.: Точнее, полное ее отсутствие.
Р.А.: Нужно гигантские усилия прикладывать, чтобы сохранить красоту тона, подчеркнуть совместность. Все, что как раз присуще квартету Бородина, показать очень сложно.
Я слышала, что квартеты Шостаковича называют «энциклопедией технических приемов», имея в виду, что он был изобретателем многих новых штрихов. Так ли это?
В.Б.: Про «энциклопедию» я впервые слышу. Но вот когда играть квартеты Шостаковича начали «бородинцы» в составе: Дубинский, Александров, Шебалин, Берлинский, они действительно своим исполнением превратили квартеты в «энциклопедию» технических приемов — специальных, абсолютно ни на кого не похожих. Они много экспериментировали. Они были создателями, родоначальниками своей собственной музыкальной эстетики исполнения именно квартетов Шостаковича. Они тщательно продумывали, как, что и зачем исполнять, обсуждали каждый прием. И если уж говорить про «энциклопедию», то это касается создания собственного стиля квартета при исполнении Шостаковича, который в корне отличался от стиля того же квартета имени Бетховена. Это был, если хотите, невероятный прорыв, который можно сравнить с полетом человека в космос. В этой музыке «бородинцы» вышли на свою собственную космическую орбиту. Вот что они сделали.
Р.А.: Он просто не задавался такой целью — создавать новые приемы. Он много общался с выдающимися исполнителями — скрипачами, виолончелистами, но они не подталкивали его к какому-то изобретательству. Зато можно смело утверждать, что он использовал на все сто процентов то, что было наработано до него. Вознес достижения предшественников на высочайший художественный уровень. «Энциклопедией» можно назвать все его 15 квартетов. Энциклопедией жанра. Видите, как грандиозно он мыслил — в масштабах энциклопедии. А вот, например, такой гигант музыки, как Прокофьев, написал всего два квартета и говорил, что ему этот жанр не близок. Но для Шостаковича это был особый жанр, и поэтому он максимально использовал все, что было до него. Если взять партитуры квартетов, то мы увидим, что там использованы все приемы. Ну, разве что нет двойных флажолетов от Паганини, а все остальное уже имеется.
Новые поколения музыкантов приходят в квартет, а традиции, идущие от самих создателей, не прерываются. Объясните, как вы их сохраняете, ведь время-то идет вперед?
В.Б.: Мы просто бережно относимся к тому, что было создано прежними «бородинцами», то есть не нами и до нас, нашими великими предшественниками, большими музыкантами-художниками и большими людьми. Мы даже в старых нотах ничего не стираем, иногда добавляем лишь что-то свое, но и старые пометки, штрихи остаются. В этих нотах видна музыкальная эволюция нашего общего пути — с чего начиналось исполнение того или иного произведения, как оно менялось, что появлялось новое. К нашим традициям относится честное отношение к своему делу, запрет на халтуру. Естественно, квартет не законсервировался, он живет живой жизнью, меняется, развивается.
И.Н.: Каждый вновь пришедший сначала познает, как играли в квартете до него, в том, старом составе. Его задача — подключиться к тому, что есть сейчас и было раньше, стать составной частью всего этого богатства.
В.Б.: На первых порах у новичка стоит задача «не мешать». И это «не мешать» — уже очень много. Это означает не разрушить ни в коем случае того, что было создано предшественниками. Маэстро Абраменков рассказывал, что когда он пришел в квартет, еще не было никаких магнитофонов, только виниловые пластинки. Времени у него было мало на подготовку к первому выступлению, и, он говорит, засыпал и просыпался под пластинки, под записи квартета, чтобы только вписаться в их стиль, только чтобы им не помешать. С чем это можно сравнить? Ему нужно было войти в состав квартета, как в сложнейший сейфовый швейцарский замок входит ключ со всеми своими гранями — так у них все было филигранно отточено в игре. Даже у такого музыканта, как Абраменков, с его талантом, с его опытом игры у Баршая, стояла задача — не мешать!
И.Н.: Надо было узнать и технологии, и задачи музыкальные, и сами произведения. И каждый из нас через это проходил. И что еще очень важно: музыканты могли меняться в квартете только по одному человеку. Не должно было произойти резкой смены состава. Это всегда происходило постепенно.
Как вы воспринимаете иные прочтения любимых вами произведений у других коллективов?
И.Н.: Иногда бывает очень интересно, и с удовольствием слушаешь, что нашли другие.
В.Б.: Рубен, кажется, вы говорили: главное — это убедительность. Если другая концепция известного нам произведения звучит убедительно, солидно, весомо, тогда почему бы и нет? Пусть будет другое прочтение, хотя мы часто и не согласны с какой-то другой трактовкой. Иногда категорически не согласны. Какие-то «находки» нам кажутся странными, иногда болезненно затрагивают какие-то наши душевные струны…
Р.А.: В общем, принцип тут должен быть такой: уважай, что делают твои коллеги, но все равно свое делай по-своему.
Как молодым музыкантам сыграть Шостаковича без такого багажа за плечами, как у вас?
Р.А.: Есть только один ответ: послушать «бородинцев»!
В.Б.: Абсолютно точно!
Предлагаете молодым скопировать ваше исполнение?
И.Н.: Мы же все тоже у кого-то учились, воспитывались на чьих-то примерах.
Р.А.: Если они испытают наше влияние, если оно будет заметно в их исполнении, значит, они окажутся на верном пути.
В.Б.: Абсолютно точно!
Р.А.: В конце концов, «бородинцы» же тоже испытывали в свое время влияние — и «бетховенцев», и квартета Большого театра.
И.Н.: И западных коллективов.
Р.А.: Пока исполнитель или композитор не найдет своего неповторимого «я», они испытывают влияние своих великих предшественников. Это закон природы, это та самая преемственность.
В.Б.: И, как ни парадоксально это прозвучит, это делает многим исполнителям честь. Расскажу удивительный случай. Однажды я сидел в жюри на одном международном конкурсе квартетов. И один замечательный молодой коллектив исполнял 3-й квартет Шнитке. Мы переглянулись с председателем жюри: нам на сто процентов было очевидно, чье исполнение, чья запись легла в основу этого выступления. Когда они сыграли, я говорю председателю: давайте спросим у них. Мы говорим: ребята, какую вы слушали запись? И оказалось именно так, как мы думали. Но это не было слепым копированием. В их исполнении просто чувствовалось влияние более маститых музыкантов. Им было дано некое направление, показан стиль.
И.Н.: Кстати, в живописи копирование старых мастеров — вообще обязательный этап обучения.
Р.А.: Да, это не возбраняется. Но это не должно превращаться в жизненное кредо, потому что все-таки копия не может быть лучше оригинала. Это тоже закон природы. Надо искать что-то свое.
Кто ваша публика — здесь и на Западе?
И.Н.: У нас есть формула, которую вывел еще Валентин Александрович Берлинский. Мы слышали этот ответ от него, анализировали и полностью с ним согласны в том, что публика на камерных концертах, а особенно — на концертах квартетного жанра — элитная и поэтому никогда не бывает многочисленной. В этом смысле публика в Нижнем Новгороде, в Нью-Йорке или в Сиднее одинаковая. Она такая же элитная. Она не молодая, хотя какой-то процент молодежи всегда есть. Эта категория слушателей не меняется из года в год. Иногда организаторы концертов нам говорят: ваша публика вымирает. Я отвечаю на это, что я в квартете играю уже 16 лет, а публика какой была, такой и осталась. Она не стала ни моложе, ни старше, она прежняя. Камерная музыка особенная, увлечься ею в молодом возрасте вряд ли возможно. Даже довольно культурные люди начинают проявлять интерес к камерной музыке лишь с возрастом. За исключением, может быть, Азии, где любят русских артистов и где просто больше народа и больше всяких музыкальных проектов. По ошибке можно попасть на балет, можно случайно оказаться в опере. Но на концерт квартетной музыки случайно ты не попадешь.
И что с этим делать?
И.Н.: Радоваться, что эта публика есть. Ее немного, но она есть. Вот такая же элитная, особенная публика ходит и на наши концерты в Нижнем Новгороде.
Был ли связан в советское время интерес к камерным произведениям с тем, что крупные музыкальные жанры испытывали идеологическую нагрузку, должны были соответствовать монументальному стилю и масштабам эпохи, и поэтому композиторы и публика начинали искать личностные формы самовыражения?
В.Б.: Так ведь иногда какое-нибудь трио того же Шостаковича скорее можно назвать монументальным произведением, чем симфонию какого-то другого композитора! В нем как раз разрабатываются не менее масштабные идеи, и звучит оно как симфония. Не знаю, можно ли назвать это уходом, бегством от крупных форм.
И.Н.: Да, иногда легче прослушать симфонию Моцарта или даже Чайковского, чем камерное произведение.
Р.А.: Все это нелегко доказать и аргументировать. Потому что творчество — это такая трудно понимаемая субстанция, которая расцветала во все времена и вопреки всему.
Может ли исполнение квартетов Шостаковича в наше время стать крупным событием и не только в музыкальном сообществе? Или, скажем, премьера какого-нибудь нового произведения камерного жанра?
Р.А.: Я отвечу на ваш вопрос. Три года назад мы играли в Нью-Йорке 3-й квартет Шостаковича на 92-й улице, и на следующий день крупнейшая газета мира «Нью-Йорк таймс» вышла с нашей цветной фотографией и со статьей, в которой было подчеркнуто, что «бородинцы» представили «сногсшибательное» исполнение этого произведения, какого там давно не слышали. Отзыв такой газеты говорит сам за себя.
И.Н.: Причем это написал критик, который перестал хвалить практически всех и которого уже перестали приглашать на концерты, потому что он музыкантов только ругал. Пригласишь его — потом только хуже, он всех распугал — и исполнителей, и публику.
Кого из известных солистов за последнее время вы приглашали для исполнения музыки большим составом?
В.Б.: Круг солистов, с которыми мы сотрудничаем, огромный.
Р.А.: Мы и с оркестром играем. У нас есть два произведения, которые мы время от времени играем с оркестром. Концерты Богуслава Мартину и Луи Шпора для квартета с оркестром. Последний раз мы играли Шпора в Ереване в сентябре прошлого года, а в позапрошлом году — в Бонне, в Бетховенхалле, и в Москве. Потом мы играли оба концерта в такой экзотической стране, как Малайзия, в Куала-Лумпуре, столице страны. Там очень приличный симфонический оркестр.
В.Б.: Круг солистов все время расширяется. В прошлом году мы дебютировали в фортепианных квинтетах с тремя выдающимися нашими пианистами. С Николаем Луганским мы играли Франка, с Борисом Березовским — Шостаковича, с Денисом Мацуевым — Бартока. В ближайшее время с Березовским будем исполнять в Москве квинтет Дворжака. Продолжается наше сотрудничество с выдающимся кларнетистом, англичанином Майклом Коллинзом. Это доставляет нам всем необыкновенную радость и редчайшее профессиональное удовольствие. Также мы играли с Андреем Коробейниковым, который, как я знаю, недавно был и у вас.
Р.А.: Понимаете, мы не ставим задачу увеличения количества участников на сцене. Есть такая точка зрения, которая, как правило, озвучивается музыкальными менеджерами, что чем больше артистов на сцене, тем зрелищнее и тем более гарантирован успех концерта.
И.Н.: Уточню: тем более гарантирован финансовый успех концерта.
Р.А.: Так вот, я против такой точки зрения. Мы как квартет вполне самодостаточный и можем заполнить любой зал мира, что мы с успехом и доказываем. Но когда находится коллега — будь то пианист ранга перечисленных, кларнетист ранга Коллинза или альтист ранга Башмета, то это можно только приветствовать. Мы с удовольствием присоединяем его в свою компанию и музицируем с ним. Нам это доставляет огромную радость.
В.Б.: Вот сейчас будут отмечать 60-летний юбилей маэстро Башмета, мы тоже примем участие в музыкальном поздравлении и сыграем вместе с ним.
Исполняете ли вы в других городах и странах музыку вот такими же циклами?
Р.А.: Это зависит от того, способно ли купить цикл из 3, 4, 5 концертов филармоническое общество в той или иной стране. Вот сейчас мы играем цикл «Чайковский и Брамс» из 3 концертов в Бильбао в Испании. В Испании, во Франции, в Германии, как правило, такие циклы раскупаются публикой.
В Германии и Австрии вы играете немецкую музыку?
Р.А.: В Вене мы играли Брамса, в «Музикферайне» мы исполняли всего Бетховена. Мы в Тулу с самоваром приехали.
В.Б.: На ближайшие три года мы имеем статус резидента на фестивале Бетховена в Бонне. Играем все квартеты Бетховена на его родине.
С Нижним Новгородом квартет Бородина связывает…
Р.А.: …50 лет очень интимных, очень близких отношений!
В.Б.: С 1962 года!
И.Н.: Теплые отношения, несмотря на холодную погоду.
Р.А.: Прости, я хочу заострить внимание вот на чем. Ведь для выступления нас должен кто-то пригласить. Нас приглашает Нижегородская филармония. Кто ее возглавляет? Ольга Николаевна Томина, которая сочетает в себе ценнейшие качества — умного, расчетливого менеджера и человека прекрасной просвещенной души. Это редкий сплав, она олицетворяет его, и благодаря такому сплаву у нас такие тесные дружеские и творческие отношения с Нижегородской филармонией. Ольга Николаевна является по-настоящему цивилизованным менеджером, таким же, с какими мы имеем дело в Европе, Америке, везде.
И.Н.: Когда-то эти отношения установились и больше не прекращались. В квартете сменились музыканты, в филармонии — руководство, а отношения сохранились. У Валентина Александровича здесь были друзья, которых уже тоже нет в живых, а теперь уже и дети друзей к нам также привязаны. Это единственный город России, с которым у квартета сложились такие теплые, многолетние, неформальные отношения. Вот сказал и сам задумался: не обижу ли кого? Да, были периоды отношений и с другими городами. Но чтобы вот так, безостановочно, на протяжении десятилетий продолжались контакты и с дирекцией, и с публикой, которая всегда неизменно отвечает нам взаимностью, — это, конечно, исключительный случай.
Р.А.: Да, с Нижним Новгородом случай исключительный. Вот смотрите, скажем, Санкт-Петербург. После долгих лет их молчания нам удалось наладить творческие контакты с фондом Гергиева и с ним самим, и мы стали выступать в Мариинском концертном зале, который принадлежит не филармонии, а совсем другой организации. А в Санкт-Петербургской филармонии мы всего лишь несколько раз сыграли. И потом опять воцарилось молчание. Но мы же не можем звонить и бесконечно предлагать себя.
Вы помните сцену из кинофильма «Титаник», когда уже разгар катастрофы, паника, все пытаются спастись — и только квартет невозмутимо играет на палубе. Нет у вас ощущения, что так происходит и в сегодняшней жизни: все летит куда-то в пропасть с бешеной скоростью, а вы все продолжаете спокойно играть?
И.Н.: Нет-нет, мы бы спаслись. Уплыли бы все вместе на виолончели.
Вы ведь не можете не видеть, как катастрофически падает в стране уровень образования, это же все замечают.
И.Н.: Жизнь переменчива. И сейчас сказать что-то определенное трудно. По-настоящему то, что происходит сейчас в стране, проанализировать можно будет через сто лет, не раньше. Да, сейчас мы наблюдаем деградацию, да, она заметнее, чем когда-либо. Но можно ли делать какие-то столь уж негативные выводы?
Р.А.: Если судить по посещаемости наших концертов в России и в мире, то лично я не могу сказать, что стало хуже, чем раньше. Оттока публики я не наблюдаю.
И.Н.: Вот Рубен вам расскажет, сколько на протяжении так называемого «образованного» культурного советского периода нашей истории он играл сольных концертов в пустых и полупустых залах! И квартет Бородина по всей России играл так же.
Р.А.: Да, любого исполнителя моего возраста спросите, и они вам скажут то же самое. А сколько уехало на Запад талантливых людей, которые бежали от полной бесперспективности жизни и незыблемости, как им казалось, советского строя, которые отчаялись дождаться здесь хоть каких-то перемен.
И.Н.: Одновременно при советской власти расцветала и высочайшего уровня культура. Тут как-то все так перемешано. Всякое было. Трудно очень судить и делать однозначные выводы.
В.Б.: Знаете, Валентин Александрович Берлинский давно сформулировал принцип: сначала квартет, а потом все остальное…
А-а, это который был кровью подписан?
В.Б.: Тут дело не в том, что он был подписан кровью. Это была расстановка жизненных приоритетов — что для музыкантов квартета Бородина важнее всего. Вот если этот принцип изменится, то тогда и произойдет крушение «Титаника». Потому что квартет и есть «Титаник». Это такой корабль, который плывет, несмотря ни на что. И который не хочется потопить или посадить на мель. Маэстро, что вы скажете?
Р.А.: Как только мы засомневаемся в своей правоте, то тогда всё может произойти. Но пока мы вчетвером убеждены в нужности того, что мы делаем, ничто нашему кораблю не угрожает, и он может спокойно плыть дальше.
Беседовала Ольга Юсова
