Кристиан Тилеман в Берлине
Больше недели провел в декабре в Берлине Кристиан Тилеман, наслаждаясь лучшей в мире компанией — Берлинскими филармониками. Он трижды вставал за пульт прославленного оркестра с программой, составленной из духовной и балетной музыки Верди, и четырежды с концертом из произведений немецко-австрийских композиторов-романтиков, куда попал также Моцарт (не по воле случая). Каждый из семи вечеров сопровождали аншлаги. В целом, заслуженные.
В сентябре Тилеман официально заступил на пост руководителя Саксонской государственной капеллы
(«капеллой» в Германии называют главный оркестр города или области, который играет также в оперном театре; капеллы живут примерно по модели Венского филармонического оркестра, чередуют оперы и симфонические концерты, но для них не предусмотрена столь обширная гастрольная программа, да и по количеству музыкантов капеллы значительно компактнее), и теперь зовется капельмейстером «Semperoper». Маэстро вполне устраивает старомодное название его должности, и он даже гордится им. Но при этом не забывает, что капельмейстерские радости сродни скорее домашним радостям, а большому дирижеру, каковым Тилеман себя давно считает и, каковым уже без пяти минут является, надо плыть глубже, то есть максимально часто выступать с двумя главными оркестрами мира — Венскими и Берлинскими филармониками.
Для него лично эти два коллектива особенно важны, поскольку оба связаны с именем страстно им почитаемого Герберта фон Караяна. И если с Веной роман коренного берлинца Тилемана всегда был взаимным, то
из Берлина ему несколько лет назад пришлось бежать.
Он категорически не прижился в берлинской «Deutsche Oper», где служил первым капельмейстером. Маэстро позволял себе неполиткорректные высказывания в адрес берлинских коллег и не только. Годы скитаний он провел в Баварии, дирижируя летом в Байройте, а все остальное время, с 2004 года, исполняя обязанности шефа Мюнхенского филармонического оркестра (в тени гения Мариса Янсонса, главы оркестра Баварского радио, ему приходилось, наверное, несладко).
Но с тех пор как он возглавил Саксонскую капеллу и «воцарился» вместе с ней на Пасхальном фестивале в Зальцбурге, он стал сдержаннее и спокойнее. Впрочем, взглядов в духе «Германия превыше всего» не оставил. Но говорит он теперь об этом исключительно языком музыки. Минувший концерт тому яркий пример.
Тилеман открыл свой дидактический во всех смыслах вечер романтической музыки программной концертной увертюрой Мендельсона «Морская тишь и счастливое плаванье». Первое исполнение знаменитого опуса, вдохновленного так называемой «морской темой» в поэзии Гёте (в названии присутствуют заголовки двух его стихотворений), состоялось в Берлине в 1828 году.
Вообще-то, Гёте не был певцом моря, а Мендельсон в этой увертюре вовсе не романтик.
Но Тилеману, который колдовал над составлением авторской романтической программы, нужны были предтечи чистого немецкого романтизма, каковыми оба патриарха — один от литературы, второй — от музыки — несомненно являются.
Про страшный штиль на море, который на языке моряков означает не что иное, как смерть (отсутствие попутного ветра), Тилеман высказался в возвышенном высокопарном стиле, спокойный как каменный Commendatore, чтобы усилить эффект от изящного фокуса во второй части — allegro — где по сюжету стиха моряки видят землю и предчувствуют скорое возвращение домой. Руки дирижера «поплыли» как у Майи Плисецкой в белом акте «Лебединого озера», звук завибрировал, «затанцевал», «заволновался», накрывая все 2500 голов зрителей филармонии. Тилеман телеграфировал волны через концертмейстера группы первых скрипок колоритного «капитана» Ги Браунштайна (главного сапфира в короне Берлинского филармонического).
Два кларнетиста и два гобоиста приправляли феерический пейзаж солнечными лучами.
Так простенькая, хрестоматийная вещица, которую вместе со Свадебным маршем насвистывают ученики младших классов музыкальной школы, а Берлинскими филармониками исполнялась последний раз целых восемнадцать лет назад (за пультом стоял Иегуди Менухин), как римская матрона водрузилась на пьедестал начала начал немецкой романтической традиции.
Вторым номером шел фортепианный концерт № 21 Моцарта с каденциями Сальваторе Шаррино. Это был выбор Маурицио Поллини, который аккомпанировал Тилеману в этот знаменательный для него романтический вечер. На первый взгляд, моцартовский концерт — квинтэссенция всех барочных излишеств XVIII века (кринолины, панталоны, чепцы, садовники, украденные поцелуи, любовное томление пастушки, и проч.). Не зря вторую часть — andante — так возлюбили хореографы-модернисты. Но
Тилеман, который смог материализовать балет из приземленных тем Гёте, «галопировал» вместе с Моцартом в шопеновский Париж.
В концерте нарисовался лирический герой (Поллини, который давно музицирует где-то за облаками в компании с небожителями, не возражал). В первой части — allegro maestoso — герой отчаянно страдает, скрипки — его нервы, виолончели — дух, рояль — сердце. «Балетная» вторая часть вышла настолько медленная и тихая, что, кажется, сейчас бедный страдалец умрет. Но он выживает, чтобы в бешеном allegro vivace продолжать нести свое романтическое бремя. Эпоха только начинается. На подходе Ференц Лист и его веймарские штучки (еще один город, важный для Тилемана, в котором «встречались» лучшие из немцев).
Парадоксальным образом симфонические поэмы Листа «Мазепа» и «Прелюды», столь популярные и даже заигранные у нас, в Германии исполняются редко, о чем в апологетическом вступлении в программке с растерянностью сообщает Тилеман (с берлинцами последний раз дирижировал «Прелюды» Марис Янсонс в 2004, а «Мазепу» и вовсе в 1994 году — Зубин Мета). Скорее всего, эта изоляция была связана с установками Аббадо и Рэттла, ориентированных на совсем другую музыку.
Тилеману нравится мысль, что Берлин одной ногой стоит в Восточной Европе, как бы возглавляя ее,
а Лист, подданный Австро-Венгрии, не умевший двух слов связать по-венгерски, осмыслил в работах веймарского (то есть немецкого) периода романтическое наследие целой Европы. Есть у него и украинский гетман Мазепа, который «путешествовал» топлесс, привязанный к коню, смущая своим видом местных девушек. Есть сумрачный датско-британский Гамлет, Орфей с Прометеем из колыбели цивилизации и великий итальянец Торквато Тассо.
На «Мазепу» в интерпретации Тилемана надо срочно ставить балет
— с народно-характерными танцами и полетными соло главного героя. В местах, где преобладает национальный окрас музыки, маэстро «слоит» звук по группам инструментов: «слой» медных, затем «слой» деревянных, затем струнных. То же самое в «Прелюдах» полных, как оказалось, национального колорита. Они пронизаны венгерским духом и «выдают» своего создателя почти так же, как прорусские «Времена года» выдают Чайковского.
Финал концерта предсказуемый — поздняя поэма Листа «От колыбели до могилы». Ее здесь пять лет назад интерпретировал Петер Этвеш, поэтому на лицах берлинских музыкантов не было такого детского умиления (прелестью простоты) как во время исполнения двух предыдущих вещей. Обычно эту поэму воспринимают как лебединую песню престарелого композитора. Конец жизни, воспоминания, ностальгия, диалоги со смертью. Но у Тилемана своя история, поэтому он заканчивает пьесу на приподнятой мажорной ноте. Кончается романтизм, но продолжается музыка.
Фото Маттиаса Кройтцигера
