Анджей Вайда — легендa европейского кинематографа, один из последних выдающихся режиссеров польской школы. Этот художник верит, что кино может изменить мир к лучшему. Его называют гением за философию личности, которая определила художественное и социальное явление — «кинематограф Анджея Вайды». 6 марта ему исполнилось 83 года, а он, как всегда, демонстрирует молодую энергию и творческую свободу.Он снял около 50 фильмов, поставил несколько десятков спектаклей. В его коллекции — премии Лукино Висконти, награды Онассиса, театральная премия имени Луиджи Пиранделло, японская награда Киото, европейский «Феликс» за вклад в искусство, польская «Cracovia Merenti» за создание Центра Японского искусства в Кракове, Почетный «Оскар»-2000. В 1999 году компания «Филипп Моррис» учредила ежегодный киноприз имени Анджея Вайды... Своего «Оскара» за вклад в киноискусство, как и другие награды — каннскую «Золотую пальмовую ветвь», венецианского и «Золотого Льва», — Вайда передал на вечное хранение музею Ягеллонского университета в Кракове.
— Не жаль было расставаться с такими наградами?
— В музее Ягеллонского университета хранится глобус и записи самого Николая Коперника.
— Вы, пан Анджей, собирались быть художником, учились этому и успешно, но переключились на кинорежиссуру...
— Искал собственное место в послевоенном мире. Хотелось действовать. А кино — это движение, действие.
— Два ваших шедевра «Человек из мрамора» и «Человек из железа» в свое время обвиняли в политической сиюминутности. Но разве политика в этих картинах — на первом плане?
— Отвечу вопросом: можно ли сказать о «Человеке из мрамора», что он был снят на злобу дня, если сценарий этой картины ждал своего часа целых 12 лет? Тогда немало фильмов десятилетиями лежали на полках, не имея шансов выйти на экран. Снимал я их с мыслью не о политике, а о людях, которые зависят от политики. И, как видите, оба фильма смотрятся и сегодня.
— Какое место, пан Вайда, на ваш взгляд, занимает в жизни нации знание собственной истории?
— Прошлое нас обязывает, учит и предостерегает. Общество без истории — это толпа, которая возникает и распадается. А общее прошлое — то единственное, что способно объединить нацию, объединить всех. Работая над «Катынью», я выбрал путь максимальной достоверности. Тем, кто пытается обвинить меня в антироссийских настроениях, отвечу, что меньше всего хотел бы участвовать в политических играх. Я был уверен, этот фильм не может разобщать людей, не должен настраивать один народ против другого. Произошедшее в Катыни — факт, который принадлежит истории наших народов, истории Польши и СССР. Это мой последний фильм о войне. Пора идеализации проходит быстро, поскольку застарелые болезни напоминают о себе. Благодаря «Катыни» я наконец произвел переучет собственных обязанностей не только по отношению к нашей общей истории, к зрителю, но и по отношению к моим прошлым фильмам.
— Ваши фильмы почти полвека сопровождают польский народ...
— Полагаю, мне было и есть что сказать полякам, и именно к ним я всегда обращался. Хотелось, чтобы мои картины заставили зрителя задуматься и понять, что формирует польскую политику, культуру и судьбу.
— Связав свое имя с «Солидарностью» и став политической фигурой, сенатором польского Сейма, вы заявили, что художник должен расчищать дорогу для искусства.
— Думаю, что в жизни художника наступает момент, когда он должен влиять на настоящее и будущее своей страны не только своими произведениями, а и непосредственным участием в столкновениях, спорах по поводу тех или иных политических вопросов. Я по мере сил старался изменить тогдашнюю действительность. Только это могло сделать Польшу новой и свободной.
— И разочаровались, ушли из политики...
— Как ни странно, желанная свобода привела к тому, что польское общество избрало таких своих представителей, каким было само.
— Вы действительно намерены снимать картину о Лехе Валенсе?
— Да. Собираюсь сделать фильм о лидере движения «Солидарность». Он сыграл важнейшую роль в нашей истории. Я буду защищать героя «Солидарности» от несправедливых нападок, которым он подвергается в последнее время со стороны части поляков. Меня заинтересовал сценарий Агнешки Холланд, написанный еще в лихие 80-е годы. Мы представим разные этапы жизни человека, который был, в свое время, первым демократически избранным президентом Польши. Возможно, повествование в этой ленте пойдет от лица жены Валенсы Дануты. Это будет ретроспектива, увиденная ее глазами, что, надеюсь, сделает картину более человечной.
В недавнем 59-м кинофестивале в Берлине Вайда представил новый фильм «Татарак» («татарак», или «татарская сабля», — речное растение с крупными водянистыми стеблями), название картины по-русски перевели как «Сладкая погоня». Она посвящена памяти друга Вайды — Эдуарда Клосинского, известного польского оператора, снявшего несколько картин с Вайдой. Так вот ленту, о которой идет речь, режиссер задумал давно. Однако работа была приостановлена: у исполнительницы главной роли актрисы Кристины Янды во время съемок смертельно заболел муж. А когда, завершив эпопею «Катыни», Вайда вернулся к прозе любимого автора Ярослава Ивашкевича, он понял, что новелла, сюжет которой выбрал для сценария, коротковата для полнометражной ленты. Но тут сама жизнь вмешалась и подсказала выход. Кристина Янда, тяжело пережившая потерю близкого человека, принесла Вайде свои документальные записи — трагическую исповедь. Это и дополнило сценарий нового фильма, в котором Янда сыграла две роли — героиню новеллы Ивашкевича, погибающую от той же страшной болезни, что и оператор Клосинский, и свою собственную. Так Вайда ввел в ткань художественного фильма документальные съемки. Сочетание игрового кино и скорбной реальности сделало картину еще достовернее.
— Я и прежде считал, что актеры — не только исполнители, а творцы. Всегда прислушивался к их мнению. Думаю то, что получилось в «Татараке», было достигнуто благодаря полному взаимопониманию, ведь многих актеров я знал, когда они были еще совсем молоды. Кристина Янда, к примеру, дебютировала еще в «Человеке из мрамора». Сочетание игрового кино и скорбной реальности сделало картину еще достовернее. Для меня лично работа над «Татараком» стала возможностью уйти от тяжелой военной тематики. Это был фильм просто о нас, людях, наших радостях, горестях и любви. И мне кажется, что эта картина помогла мне прийти к самому себе.
Хотелось бы упомянуть о забавном эпизоде на берлинской пресс-конференции после показа фильма «Татарак». Ян Энглерт, один из постоянных актеров Вайды (он снимался еще в картине «Канал»), отвечая на вопрос журналиста по поводу трагических кадров фильма, связанных с гибелью персонажа картины, говорил об интуиции, которая должна подсказывать человеку, как вести себя, ибо время нашей жизни ограничено. А 82-летний Вайда, заметив, что такая интуиция ему не по нраву, рассказал, древнюю хасидскую притчу о старом человеке, к которому стала наведываться смерть. Как ни придет, как ни заглянет смерть: он то пишет, то читает, то бежит куда-то. Никак не застигнет его врасплох. Посмотрела смерть и подумала: нет у этого человека времени, приду в другой раз. «Такой подход мне больше по душе», — заключил Вайда.
— Каким вы видите будущее кино?
— Уверен, что будущее кино — в соединении вымысла с реальными документальными событиями.
— Недавно вы побывали в Санкт-Петербурге, где в музее Достоевского развернута экспозиция фотоматериалов к вашим спектаклям и фильмам «Идиот», «Бесы», «Преступление и наказание» и эскизов вашей супруги, художницы Кристины Захватович.
— Да, наша с Кристиной экспозиция названа так же, как и моя книга, — «Достоевский. Театр совести», переведенная на русский. Теперь, они хранятся в коллекции музея, мы подарили их. Было приятно узнать, что в книге «Образ Достоевского в живописи, графике и скульптуре», которая вот-вот выйдет в Петербурге, будет и портрет писателя, написанный мной. Думаю, если я что-то и сделал в театре, то это спектакли по Достоевскому. «Бесы», которых я поставил в 1971 году, 13 лет оставались в репертуаре Старого театра в Кракове. Именно в «Бесах» Достоевский предвидел ту идеологию, свидетелем которой довелось быть всю мою долгую жизнь: везде и всегда, во все времена, государство стремилось навязывать нам свое понимание нашего счастья для всех. Но меня интересовало в Достоевском не это. Меня привлекла фраза, которую произнес, обращаясь к Раскольникову Порфирий Петрович: «У кого есть совесть, тот будет в этой совести видеть свое наказание». Именно совесть — самое главное, что я вижу и ощущаю в великом Достоевском.
Светлана Березницкая
