Выступление ведущих органистов мира — уже не новость для московской публики. Тем не менее приезд Ханса-Олы Эрикссона (Швеция), организованный Благотворительным фондом «Искусство добра», привлек внимание.
Органист и композитор, он учился в Стокгольме и Фрайбурге, стажировался в США и Италии. Среди его учителей — такие выдающиеся музыканты, как Оливье Мессиан, Клаус Хубер, Брайан Фернейо и Луиджи Ноно. В настоящее время Эрикссон — член Шведской королевской академии музыки (2000), приглашенный профессор (Рига, Копенгаген, Хельсинки, Амстердам, Бремен). Постоянно участвует в международных фестивалях и симпозиумах как с теоретическими лекциями, так и мастер-классами по органному исполнительству и композиции.
В его дискографии значительное место занимает именно современная музыка, и особенно интересно то, что Эрикссон сделал запись всех органных сочинений Мессиана, пройдя их с ним и пользуясь бесценными авторскими советами по интерпретации. Поэтому программа — «Бах и Мессиан», сыгранная Эрикссоном в Римско-католическом кафедральном соборе Непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии в Москве, в известном смысле может считаться демонстрацией прямых исполнительских традиций. Подзаголовок серии концертов, посвященных 100-летию со дня рождения Мессиана, — «музыка как таинство» — как нельзя лучше выражает сущность творчества обоих композиторов, для которых музыка была способом выражения и утверждения христианской веры.
Органист выстроил последовательность пьес двух композиторов по принципу чередования, стремясь прежде всего найти общие точки соприкосновения. Например, после «Птичьего пения» из «Органной книги» Мессиана совершенно по-иному воспринималась Фантазия соль мажор («Piece d’orgue» BWV 572) Баха, в которой Эрикссон также выявил некие «птичьи» мотивы. Нашлись пересечения и между знаменитой баховской Пассакальей до минор и «Воскресением Христа» из «Книги Святого Причастия» французского классика XX века. В данном случае — за счет массивной, «громкой» регистровки.
Манера исполнения Эрикссоном Баха, с одной стороны, впечатляет техничностью, ясным слышанием полифонии (фрагменты из «Искусства фуги»), с другой — кажется несколько однообразно напористой, вплоть до брутальности в Пассакалье. Конечно, здесь сказывается разность менталитетов: в России Бах является средоточием всего самого духовного, «высокого», содержательного, что существует в искусстве всех времен и народов. У Эрикссона, пожалуй, такой пиетет в игре отсутствовал: это было очень добротное, осмысленное, но в чем-то ремесленное отношение к исполняемым произведениям.
Что касается опусов Мессиана, то было очень интересно услышать их именно в соборе, в акустическом пространстве, близком тому, что «вдохновляло» композитора. И убедиться, что для их адекватного восприятия необходимо донести до публики (хотя бы в виде аннотации в программке) словесные комментарии, сопровождающие эти произведения. Ибо без осмысленного понимания сложной мессиановской символики — религиозной, музыкальной — эта музыка становится зачастую абстрактным набором звуков. Таков удел многих сочинений XX века, апеллирующих прежде всего к разуму, а не к чувству.
Евгения Кривицкая
