24-го мая Ильдар Абдразаков и его давний творческий соратник концертмейстер Мзия Бахтуридзе представили в Концертном зале им. Чайковского сольную концертную программу, посвященную 185-летию Мусоргского (1839-1881).
Концерт состоял из двух отделений, но условно был разделён на три части: лирическую, комическую, драматическую.
Начать именно с чистой лирики было логично. Только выйдя перед публикой, певец не стал делать ставку на громкие эффекты, а пленил звуком глубоким, затаённым, фирменным абдразаковским пиано-шёпотом. В зале была создана доверительная интимная атмосфера разговора по секрету, и захотелось прислушаться. Прозвучали романсы: «Что вам слова любви» (1860, слова Александра Аммосова), «Желание» (1866, слова Генриха Гейне в переводе Льва Мея), «Ночь» (1864, слова Александра Пушкина в редакции Модеста Мусоргского), став наслаждением для истинных эстетов.
Намного проще прокричать популярную арию, чем так тонко, как это умеет Ильдар, выстроить все мелодические линии, искусно, вдумчиво расставить акценты в каждой музыкальной фразе, продемонстрировать предельную плавность голосоведения. По-настоящему умеют заворожить пиано только большие мастера: не всем певцам под силу быть нескучными в медленных темпах, в легато, в звуках тиши любовной, да и дыхание от пиано, порой, устаёт сильнее, чем от форте, и любая интонационная ошибка очевиднее — это, как лебединая кантилена в балете, как тончайший узор, где любое небрежное движение губительно.
Фантазия «Ночь» выгодно продемонстрировала роскошь низкого регистра певца и особый мягкий соблазн, таящийся в его голосе.
В сельской песне «Где ты звёздочка» (1857, слова Николая Грекова) очевидно подражание старорусским былинным распевам-причитам под гусли. Здесь певец показал красивое вибрато, широчайшее дыхание, дающее эффект волнового, раскатистого, стремящегося окутать даль невиданную неспешного задушевного повествования.
Самое сильное впечатление в «лирическом блоке» концерта произвёл выстроенный на контрасте лирико-драматический романс «Много есть у меня теремов и садов» (1863, слова Алексея Кольцова). Начинающийся с интонации довольства, превосходства над другими одарённого всеми земными благами щедрого властелина закачивается он трагической интонацией безысходного одиночества. Артист сумел показать это эмоциональное переключение очень остро, пронзительно.
В середине первого отделения, чтоб публика не испытала пресыщение романтикой певец перешёл к комическим вокальным номерам, и здесь на первый план вышел его актёрский дар, его природная способность чувствовать любой зал и взаимодействовать с ним. Ильдар Абдразаков обыгрывал песни ловко и со вкусом — тонким уместным жестом, изящно и вовремя измененной интонацией, выразительной мимикой.
Среди лидеров зрительского внимания оказалась актуальная во все времена сатирическая «Песнь о блохе» (1879, песня Мефистофеля в погребке Ауэрбаха, слова из «Фауста» Иоганна Вольфганга фон Гёте, перевод Александра Струговщикова — презентационный номер многих знаменитых басов, в том числе Фёдора Шаляпина). Ильдар Абдразаков музыкально смеялся на все лады, красочно живописуя комическую ситуацию: перевоплощался то в образ короля-самодура, то в образ лица неприкосновенного, особо приближенного к сильному мира сего — Блохи Его Величества, то в погибающий от чесотки двор, не смеющий сказать ни слова размножающемуся во дворце «мелкому злу», и, наконец, в образ автора, который безжалостно, одним махом душит на корню потерявшее чувство меры, разгулявшееся подобострастие. Послушаешь — скажешь: детская сказочка. Но нет. Этой смешной песенкой Мусоргский борется с лицемерием — неизлечимой болезнью всех веков.
Не стеснялся певец страшить публику чертовщинкой в голосе, с сарказмом рассказывая светскую сказочку «Козёл» (1867, слова Модеста Мусоргского).
Музыкальный памфлет «Классик» (1867, слова Модеста Мусоргского) в исполнении Абдразакова — образец деликатной, но меткой актёрской игры. Как нельзя кстати пришлась здесь специфическая башкирская мягкость манер баса, его способность к подкупающей любого умильности мимики. На мгновение смущенно и трогательно отставленной ножкой (во время исполнения слов: «я чистый классик, я стыдлив») Ильдар обаял и влюбил в себя весь зал.
Разудалую мощь голоса, славянскую открытость темперамента певец продемонстрировал в застольной песне «Весёлый час» (1858, слова Алексея Кольцова) и в «Гопаке» (1866, слова из поэмы «Гайдамаки» Тараса Шевченко в переводе Льва Мея).
Второе отделение вечера целиком было отдано вокальному циклу «Песни и пляски смерти» (1875-1877, слова Арсения Голенищева-Кутузова), где артист создал образ смерти — благородной, непреклонной и справедливой. По нюансировке, эмоциональной прорисовке каждой фразы и количеству меняющихся драматических настроений на единицу времени выделялась среди прочих частей цикла «Колыбельная».
Но всё же, наиболее близка индивидуальности певца оказалась последняя часть («Полководец»), по своей сути глубоко философичная. Главная мысль её заключается в том, что для людей, погрязших в раздоре, бессмысленных распрях, только смерть становится избавлением от жизни неправедной, судьёй примиряющей — единственным выходом к покою их неугомонных, потерявших Бога душ. Каждый певец, берущийся исполнять этот цикл, имеет индивидуальное к нему отношение. Ильдар Абдразаков практически стёр черты камерности с произведения, масштабировал чувства и мысли в нём изложенные, усилил черты героики, наполнил каждое слово мудрым духом бесстрашия перед сознанием неизбежности, неотвратимости и непоправимости конца.
Исполненный вслед за этим на «бис» предсмертный монолог царя Бориса (из оперы «Борис Годунов») стал подлинной трагико-драматической кульминацией вечера, слушался уже с особым серьёзным вниманием, воспринимался острее — «Песнями и плясками смерти» певец подготовил почву для максимального зрительского душевного сосредоточения.
В огромной сольной программе не было слабых мест, алогичности, случайности. Отдельные произведения объединял крепкий режиссёрский замысел. Формула беспроигрышного восприятия, взятая за основу в составлении программы вечера, неизбежно вела к катарсису.
С одной стороны, концерт, представлявший исключительно произведения Модеста Мусоргского, смог передать подлинный масштаб личности композитора, широкий, разнообразный круг образов, волновавших его душу, с другой — стал возможностью яркого всестороннего артистического выплеска для мирового баса именно в русской музыке и перед родной аудиторией.
Во время исполнения монолога царя Бориса («Прощай, мой сын, умираю») на сцене не было декораций, исторического костюма, трона, но царь Борис жил внутри души Ильдара Абдразакова, и образу его нельзя было не верить от первой до последней ноты, от первого до последнего жеста — когда артист застыл «замертво» и оставался недвижным даже ещё некоторое время после начала аплодисментов, доказав, что Шаляпиным наших дней его именуют совершенно заслуженно. Подлинность жизни сценических героев Ильдара Абдразакова подтверждает, что не зря его знаменитый предшественник, не боясь скандалов внутри императорского театра, боролся с оперным формализмом. Наш сегодняшний день, певцы идущие по его стопам доказывают естественность и правду той борьбы.
