В ноябре 2020 года директором Московского государственного академического камерного хора стал известный музыкант, продюсер, лауреат Премии города Москвы в области литературы и искусства Дмитрий Сибирцев. О том, каким он видит настоящее и будущее коллектива, Дмитрий Сибирцев рассказал Михаилу Сегельману.
— Прошло почти 100 символических дней с того момента, как вы стали директором Минин-хора. До этого были 8 лет директорства в Новой Опере. На первый взгляд кажется, что продюсерские, менеджерские задачи театрального директора сложнее, чем в Минин-хоре. Ведь даже такой небольшой (по оперным меркам) театр, как Новая Опера, — это огромный штат, певцы, оркестр, хор, многочисленные условности и факторы, которые нельзя не учитывать. Иногда театр еще с фабрикой или заводом сравнивают. Верно ли мое предположение? И в чем специфическая сложность задач, вставших перед вами 3 месяца назад?
— И там, и здесь, фигурально выражаясь, приходится лес рубить. В театре «щепок» гораздо больше. И они крупнее. А в хоре, в каком-то смысле, нужна более ювелирная работа. Мы привыкли, что хор — это масштаб, а в Минин-хоре артистов в два раза меньше, чем одних солистов в оперном театре. Я и там старался, насколько это возможно, индивидуально относиться к людям — солистам, артистам оркестра, хора, специалистам. А здесь совершенно точно нужно знать каждого солиста по имени (или по имени и отчеству), понимать их проблемы. А главное — в этот хор абы кого не примут. По производственной необходимости я уже присутствовал на нескольких прослушиваниях и поразился той невероятной тщательности, с которой отбирается каждая кандидатура. И мне такая ситуация по душе и очень интересна. При этом скажи мне 10 лет назад, что я буду руководить оперным театром, — мог бы это представить, но точно не хотел. Та же ситуация с хором. Но если ты честно относишься к делу, в конце концов, люди получают из самых дорогих вещей — эмоции. Ведь человек, лишенный эмоций, не может быть счастлив.
— В одном из наших интервью вы сказали: «До прихода в оперный театр я думал, что современные композиторы оперой не интересуются. Теперь я понимаю, что их пишут все». Кабинет был завален «приношениями». А в Минин-хор, как говорится, несут?
— А то же самое происходит! Здесь я сразу оговорюсь, что репертуарная политика хора определяется, прежде всего, его президентом Владимиром Николаевичем Мининым и художественным руководителем Тимофеем Юрьевичем Гольбергом. Вообще мы же помним, сколько новых сочинений инициировал Владимир Николаевич. А нынешний художественный руководитель принадлежит к тому поколению молодых музыкантов, которым интересна новая музыка в широком смысле слова. И он понимает, что она жизненно необходима хору. Несколько наших премьер последнего времени говорят сами за себя; особенно, конечно, это относится к Реквиему («Девять шагов к Преображению») Эдуарда Артемьева. Недавно Концертный зал «Зарядье» предложил хору участвовать в мировой премьере нового сочинения Сергея Ахунова. У Тимофея Юрьевича есть идея объединить в концерте несколько сочинении под названием Stabat Mater. И это не Перголези, Россини, Верди, как многие подумают, — а Россини, Карл Дженкинс и Алемдар Караманов. Очень интересный подход! В дни, когда мы беседуем, Минин-хор на Мосфильме пишет Реквием Альфреда Шнитке. Я открываю огромный пласт совершенно замечательной музыки. И не боюсь признаться, что в какой-то степени учусь, вспоминаю студенческие времена (я о состоянии души, о жажде познания). Мне ведь и слушатели нравятся пытливые — те, кто приходят, допустим, в оперный театр не только на знакомые названия.
— Естественно, не уйти от вопроса о задачах, — и самого коллектива, и ваших, — на новом посту.
— Мы находимся на том этапе, когда коллективу нужна определенная перезагрузка. Нужно научиться жить в новых реалиях — год назад мы поняли, как всё поменялось. В этих реалиях нужно дорожить каждым концертом. Мы должны возвращать публику в концертный зал, несмотря на то, что ей талантливо рассказали, что очное общение с музыкой в наш век совсем не обязательно. А возвратить ее можно или чем-то новым, или «старым», — но неизменно в высочайшем качестве исполнения. Я всегда понимал, что Московский государственный академический камерный хор — это марка! И, в какой-то степени, сейчас наступило примирение с самими собой. Вот в большом коллективе, таком, как театр, которым я руководил, неизбежны компромиссы. Мы об этом много с отцом говорили. Он, как вы знаете, довольно критичен и иногда даже безапелляционен. Но это можно понять: в его время кого попало на оперную сцену не выпускали. И вот он мне говорил: «Как ты можешь, чтобы вот этот (или вот эта) выходил на сцену? И я объяснял, что «вот этот» поет на сцене, потому что трое других — там-то и там-то. А чтобы сохранить их в театре, нужно, чтобы они там бывали! Нужна замена, ротация, поддержание некоторых солистов в определенной форме. И тогда твои вкусовые пристрастия уходят на второй план. А в этом коллективе компромиссы, подобные описанным, неуместны. И мне нравится, что и Владимир Минин, и Тимофей Гольберг стараются их не допускать. И моя задача — помогать им в этом.
— Зримое отличие театра от хора — количество событий, не так ли? Простите за прямой вопрос: вы хотите, чтобы хор выступал чаще?
— Недавно мы как раз разговаривали с Владимиром Николаевичем Мининым. Мы знаем, что в некоторых театрах оперы идут блоками (несколько спектаклей подряд), да и хоровые сочинения (прежде всего «Кармина Бурана» Орфа) иногда прокатываются по такому же принципу. И вот мы стали обсуждать с В.Н., как быть, если поступит такое предложение (допустим, 3 вечера подряд). И он сказал: «Мы не имеем права этого делать». Вы же понимаете, что организм требует отдыха и настройки. Выступление в тот же вечер или на следующий день — это компромисс с качеством. Или же мы начнем экономить, говоря футбольным языком, убирать ноги. Недотянул, схимичил — и уже не то, ведь в хоре-то 42 человека. Это усложняет мою задачу как продюсера. Но как музыкант я знаю, что бывают ситуации, когда ты не готов к выступлению на все сто, — и соглашаюсь с Владимиром Николаевичем. Нам по государственному заданию положены 56 выступлений в год. Кажется, это не 250 мероприятий театра или концертного зала? На первый взгляд, мало. Но моя задача сделать так, чтобы те залы, в которых мы поем, оркестры, дирижеры, солисты, с которыми сотрудничаем, и вообще все составляющие этих концертов были самого высокого качества. И я уже был на концерте, в котором несколько составляющих выпало, мы, в какой-то степени, потеряли хороший вечер. Это похоже на ситуацию на вокальном конкурсе: выходит певец и попадает на дежурного концертмейстера, который не может сыграть так, как нужно.
— Оперный театр, как говорится, играет на своем поле: акустические условия, параметры сцены известны, потенциальные проблемы предсказуемы. Более того, эти конкретные особенности всегда учитываются при приемке новых спектаклей. В ситуации с хором речь идет о сцене, которая предлагается для выступления, и не всегда всё о ней известно. Насколько допустимы компромиссы?
— Опять же, и президент, и худрук достаточно щепетильны в отношении залов, в которых мы выступаем. Другое дело, что сейчас принято выводить музыку на природу, а это требует уже профессионального звука. И мы понимаем, что при должной работе ничего страшного в этом нет. Но выступать в «коробке» для эстрадных звезд я смысла не вижу. И в Москве, и в других городах есть залы, которые способны нас принять. Мы, конечно, помним турне Святослава Теофиловича Рихтера по России, когда он мог играть на инструментах абсолютно разного качества. А кто-то возил с собой рояли. Я тоже, выходя на сцену в составе инструментальной группы, хочу играть на более или менее нормальном инструменте, а не на жутком синтезаторе на треноге. И я всецело согласен с тем, что хотелось бы выступать (пусть даже без излишнего пафоса) в тех залах, в которых мы можем показать все, на что способны, а не мучиться. Когда зал тебе помогает — это огромное удовольствие.
— Следующий вопрос, как говорится, — на вырост. Он возникнет, когда закончится пандемия и «оживут» зарубежные гастроли. Однажды у меня зашел разговор с генеральным менеджером одного зарубежного театра. Меня спросили: «Что порекомендуете взять у вашего театра, кроме вот этой русской оперы?» Я сказал: ««Ромео и Джульетту» Гуно». «Нет! Это мы возьмем у французов. А, допустим, Бриттена у англичан. А у вас — русскую оперу». А дальше — расхожий стереотип: русские певцы приглашаются для русских партий. По этой логике русский хор — для русской музыки? И там мы поем знакомый набор из (условно) Бортнянского, Чайковского и Рахманинова?
— Замечательно, что затронут этот вопрос. Оставим в стороне камерную инструментальную музыку — с ней легче, потому что она не связана со словом. Но русские певцы всем всё давно доказали. И русские хоры, кстати, тоже. Столько исполнений, которые признаны не просто прекрасными, но даже эталонными! Вполне возможно, что ни один русский хор не споет так спиричуэлс, как американский. Но когда мы остаемся, условно говоря, в академических рамках, русский хор — я в этом убежден — способен великолепно представлять музыку разных стран, эпох и стилей, и это будет интересно не только российскому слушателю. И если мы говорим о международных гастролях, которые рано или поздно состоятся, Минин-хор потенциально не ограничивает себя музыкой на русском языке. Мне бы, например, очень хотелось, исполнить «Креольскую мессу» Ариэля Рамиреса там, где она была написана. Есть и вещи, в которых русские музыканты чувствуют себя единственными и неповторимыми, носителями истинного знания. К этому еще добавляются мнения публики, критики (той ее части, которая «всё, всегда и лучше всех» знает). Но, к примеру, в Новой Опере британец Ян Латам-Кениг зашел на территорию русской исторической оперы («Князь Игорь» Бородина), и это было очень свежо и интересно! Есть и другая сторона вопроса: мы же помним, как в доинтернетную эру, до, так сказать, глобализации к нам оттуда иногда приезжали полупрофессиональные артисты, и кое-где их прямо за откровение принимали.
— Почти 50 лет назад революцию в мире камерной и — шире — классической музыки произвел Кронос-квартет. Я говорю о соединении высочайшего академического качества и современных на тот момент возможностей звука, света и т.д. Можно ли сказать, что хор как исполнительский феномен в этом смысле пока остался несколько в стороне?
— С одной стороны, — да, если мы остаемся в академических рамках. С другой, — ну мы же видим всякие там битвы в телевизоре и подобные вещи. Сейчас «упаковать» — не проблема. Проблема именно академическое качество сохранить. Вот в мае в «Зарядье» мы в рамках Чеховского фестиваля будем участвовать в очень симпатично российско-испанском проекте «Сотворение мира» (вместе с Государственным академическим симфоническим оркестром). В основе — оратория Гайдна. Недавно мы подали заявку в Департамент культуры на исполнение произведения Ильи Демуцкого, специально написанного для Минин-хора. Идея в том, чтобы превратить это в некое мультимедийное действо. И недавно в разговоре с Владимиром Николаевичем Мининым мы касались прошлых лет, когда хор участвовал в подобных вещах.
— В тот период, когда вы руководили Новой Оперой, театр уделял большое внимание творческому развитию хора. Я говорю и о фестивале Камерного хора «Иное» (там было много интересного), и, например, о триаде спектаклей в Зеркальном фойе («Черное» — «Белое» — «Красное»), связанных с идеей хорового театра. Воспользуетесь этими «подсказками» в новой ситуации?
— Тут вот что забавно. Меня ведь иногда упрекали в некотором консерватизме. Хотя, если посмотреть, и современные оперы были, и фестиваль «Иное», о котором вы упоминали. И позднего Стравинского «подняли», и «Страсти по Луке» Пендерецкого. Если вспоминать о триаде спектаклей, я особенно переживаю за «Красное», музыку к нему написала Татьяна Шатковская-Айзенберг. Исключительно талантливая вещь! Я недавно сказал, что камерная музыка — витамин для мозга оперного певца. А вот такая музыка — витамин для мозга оперного хора. Что касается востребованности прошлого опыта, о буквальном переносе речь не идет, — есть некий этический момент. Другое дело, что появляются определенные мысли о развитии данного направления. Очевидно, что у такой музыки и формы подачи хора есть перспективы. И сами композиторы должны это пропагандировать. Только кому попало нельзя давать! А то будет, как в книге Кирилла Веселаго: «Записал все романсы такого-го композитора, чем окончательно их похоронил». Музыка вообще должна звучать в первоклассном исполнении, а новые сочинения — особенно! И опять встает тот же самый вопрос: недопустимость художественных компромиссов. На этом стоял и Владимир Николаевич Минин, и, кстати, Евгений Владимирович Колобов!
— Вот мы и вернулись к началу разговора. В свое время Минин поднял исполнительскую планку на невероятную высоту. Как до этой планки дотянуться?
— Продолжу аналогию. Рекорд Боба Бимона в прыжках в длину продержался больше двадцати лет. А рекорды Сергея Бубки в прыжках с шестом? Один — 20 лет, а другой — все 25! Но побили же! Так что нужно стремиться, делать все возможное. По крайней мере, через какое-то время с этой точки зрения нам будет не в чем себя упрекнуть.
Фото Петра Колчина
