«Лоэнгрин» в Баварской Опере
Это тот случай, когда хочется закрыть глаза и не смотреть на сцену. Несовпадение слышимого и видимого столь чудовищно, что рождает почти физическую боль. Невозможно наслаждаться чудесным звучанием пышного вагнеровского оркестра, мягко волнующегося под руками Кента Нагано, радоваться чистому, идеально ровному звуковедению красавицы Ани Хартерос — Эльзы — и при этом созерцать тотально дисгармоничное, раздражающе суетливое зрелище индустриальной стройки. В углах застыли бетономешалки, зеркало сцены прорезано фермами грязно-зеленого, облупленного железного моста, а под мостом — сущая свалка: пространство завалено мешками, контейнерами, грудами кирпичей, так что ногу некуда поставить. Теснота заведомо сужает возможности сценического маневра, вынуждая режиссера Ричарда Джонса строить массовку строго фронтально: либо на мосту, либо на авансцене, что придает «картинке» излишнюю дидактичность, а мизансценам — тягостную лапидарность.
Ясно, что Джонс тщился придумать оригинальную сценическую версию волшебной истории о рыцаре Лоэнгрине, приплывшем в Брабант по озеру на ладье, влекомой белоснежным лебедем. Но, как всегда, когда телега ставится впереди лошади, то есть когда намерения отличиться довлеют над важной задачей приращения смыслов, — получился полный пшик. Грубое, полное несуразиц зрелище, с беспомощной и однообразной расстановкой массовых сцен. За что отдельное спасибо художнику Ультцу, попросту не оставившему места, где развернуться народу. Поэтому все торжественные шествия, свадебный марш, поединки происходят в ужасной тесноте, безо всякого величия и степенности.
Спектакль основан на примитивной идее, которая излагается в трех словах. Вот они: строительство семьи сходно со строительством дома. Потому все три акта хор носится с тележками, машет лопатами и мастерками, а прилежней всех трудится Эльза — девица с туго заплетенными, черными, как смоль, косицами, облаченная в бесформенный рабочий комбинезон. А когда появляется ее партнер — немыслимый красавец-мачо, кумир немецкой публики Йонас Кауфман, она бросает работу, и после волшебных и банальных слов: «Я люблю тебя», — парочка мирно усаживается рядом, как два мышонка из мультфильма. Месят раствор и кладут кирпичи с умильными улыбками, пребывая в полном согласии. За три акта дом построен, и новобрачные обживают его: ставят наверху колыбельку, осматривают супружескую постель, вешают на стену картину — чертеж, по которому выстроен дом. Однако Кауфман, жгучий кудрявый брюнет средиземноморского типа, менее всего походит на рыцаря-арийца Лоэнгрина, пришельца со священной горы Монсальват. И это еще можно объяснить режиссерским замыслом: герой Кауфмана — земной и страстный, похоже, забыл о своей небесной природе. В спектакль знаменитого тенора явно пригласили «для кассы» и вящей сенсационности: как-никак, мегазвезда. А «Лоэнгрин» — главная фестивальная премьера, значит, нужно обеспечить верный успех. То, что голос певца совсем не вагнеровский, никого в данной ситуации уже не интересовало.
Мюнхенская публика, конечно, оценила вдохновенную игру оркестра и композиционное чутье Кента Нагано, изумительно освоившего технику типично вагнеровских разрежений и сгущений музыкальной энергии. Ни к Нагано, ни к Ане Хартерос, на харизме и обаянии которой держался весь спектакль, претензий нет и не могло быть. Равно как и к великолепному Тельрамунду — Вольфгангу Коху, драматично и эмоционально спевшему партию и мастерски прожившему роль малодушного злодея, корчащегося в собственных пороках.
Для баварцев «Лоэнгрин» — культовая опера. Любимый народом король Людвиг Баварский, истовый почитатель Вагнера, мыслил себя и весь свой род потомками Лоэнгрина: и некоторые основания к тому у него имелись. «Лебединое происхождение» Виттельсбахов подтверждало изображение лебедя на замковом камне родового замка Хоеншвангау. Да и название долины — «Лебяжья», — посреди которой раскинулось живописное озеро, питало романтические мечты полубезумного юноши. Недаром он выстроил неподалеку от старого замка новый и приказал украсить его стены картинами и росписями по мотивам вагнеровских опер. Там есть зал Лоэнгрина и зал, посвященный святому Граалю и истории Парсифаля. Постановщики урбанизированного «Лоэнгрина» явно побывали в этих местах. Посетили замок Нойшвайнштайн, осмотрели окрестности, изучили гербы, лепнину и вообще всю эмблематику, коей обильно изукрашены интерьеры замка. Элементы гербов и старинных рун проникли в оформление спектакля: вереница эмблем украшает суперзанавес, который то и дело отделяет пространство сцены от зала, в качестве некоей пространственной «цезуры» между фрагментами оперы. И здесь, на узкой полосе между рампой и супером, сидя на дощатом помосте-насесте, рыжий глашатай с завитым чубом (наш Евгений Никитин) звучно оглашает веления короля Генриха Птицелова.
Там и сям разбросаны в спектакле намеки на «коричневое» прошлое Мюнхена. Гвардия Тельрамунда одета в военизированную форму горчичного цвета. Ближайшее окружение — типичные партийные функционеры-толстячки в строгих костюмах. Сам граф Фридрих Тельрамунд носит сюртук баварского покроя. Лишь потерпев поражение от руки Лоэнгрина, он падает духом, шляется в мятой рубахе навыпуск и примеряется, как половчее засунуть в рот дуло пистолета, за каковым занятием и застает его Ортруда (Михаэла Шустер) и отнимает у мужа орудие самоубийства. В финале неистовое стремление к самоуничтожению обуревает всех жителей Брабанта — или нацистского Мюнхена? Когда Лоэнгрин скрывается в туманной дали, а на деле самым банальным образом удаляется за кулисы, люди в голубых футболках усаживаются на скамьи друг против друга и, глядя глаза в глаза, дружно засовывают себе в глотки пистолеты. Массовое самоубийство, вызванное потерей идеала. Свет гаснет, и на том спектакль заканчивается.
Подобными благоглупостями мюнхенский спектакль нашпигован, как гусь — яблоками. Порой аж челюсти сводит от неловкости за происходящее на сцене. Хорошо, что постановщики не вышли на поклоны, — в Европе это принято делать только после первого спектакля, а я была на третьем. А то бы получили полновесной мерой оглушительное «Бу-у-у!» Однако исполнителей и дирижера наградили заслуженными аплодисментами. Они же не виноваты, что пришлось участвовать в таком спектакле.
