Обладателя серебряной медали Международного конкурса имени П. И. Чайковского, Александра Рамма, сравнивают с выдающимися виолончелистами современности. Зарубежные критики неустанно восхищаются его мастерством и профессионализмом. История о письме Мстислава Ростроповича юному музыканту стала своего рода притчей во языцех. В интервью порталу Belcanto.ru музыкант рассказал о своем отношении к успеху и славе, о трех главных заветах Н. Н. Шаховской и о неподсудности гениев.
— Мне очень близка цитата В. Франкла из книги «Человек в поисках смысла»: «Не ставьте себе целью успех – чем больше вы будете стремиться к нему, сделав его своей целью, тем вернее вы его упустите. За успехом, как и за счастьем, нельзя гнаться; он должен получиться – и получается – как неожиданный побочный эффект личной преданности большому делу, или как побочный результат любви и преданность другому человеку». Вместе с тем в одной из наших бесед Валентин Жук сказал: «По-моему априори музыкант должен стремиться к успеху. Иначе зачем тогда? Для родственников играть?» Какая позиция вам близка? Музыканту нужно стремиться к успеху?
— На мой взгляд, если у исполнителя есть своя публика, он востребован у аудитории, то он успешен. Все остальные параметры, как-то: размер гонорара, количество концертов, известность, ни о чем не говорит.
Можно работать и заниматься дома сколько угодно. Но если не выносить это на сцену, то грош цена этим занятиям. Надо стремиться к успеху, потому что тогда есть возможность делиться как можно с большим количеством людей своим прочтением великой музыки. Если оно находит у них отклик, значит, движемся в верном направлении.
Кроме того, мой небольшой жизненный опыт говорит о том, что достигнутая цель не делает счастливым: увлекательным оказывается как раз путь к цели. Поэтому мне гораздо интереснее было играть в финале конкурса Чайковского, чем осознавать, что получил высокую премию.
— Возможно ли одновременно стремиться к успеху и думать о творчестве?
— Дело в том, что есть гении, неординарные личности, как например, дирижер Максим Емельянычев. На мой взгляд, это человек, который занимается искусством, занимается музыкой и не думает об успехе, который к нему приходит. А есть обычные люди, у которых нет прямой связи с космосом. Поэтому я, как обычный человек, не могу не задумываться о критериях успешности и о том, как ее достичь. Безусловно, хочется заниматься творчеством, музыкой, наслаждаться общением с семьей и с друзьями, путешествовать и всем этим вдохновляться. Но у меня есть обязанности, и есть ответственность перед собственной семьей, я не могу не думать о том, что будет завтра.
— Говоря об успехе, нельзя не затронуть тему славы. Очень многие люди зависят от славы и нуждаются в чужом одобрении. Почему так получается?
— Это природа человека. Если кто-то говорит, что он не зависит от чужого мнения или одобрения, то, конечно, лукавит. Это идет из детства. Мы стараемся сделать так, чтобы родители нас похвалили, и расстраиваемся, когда нас ругают, и стараемся больше так не делать. Это абсолютно нормальная психологическая составляющая личности. Много ли мы знаем музыкантов, которым абсолютно все равно, что о них подумают и что о них скажут? Во-первых, таких мало. А во-вторых, у них за плечами огромное количество времени по «добыванию» репутации, и теперь им можно все, потому что они добились такого уровня. Они могут даже вести себя по меркам цивилизованного общества немножко некрасиво. То тут, то там раздаются голоса: «Вообще-то он гений. Вы послушайте, как он играет, а потом осуждайте».
— Но не все же гении были такими!?
— А кто сказал, что человек должен быть хороший? Это стереотип. Мы идеализируем любого артиста, который на слуху у всех. Почему-то считается, что если актер играет положительного персонажа, то он и сам такой положительный. Например, С. С. Прокофьев был не сахар человек, очень любил пройтись по своим коллегам. Игорь Стравинский – тоже. Умерли все те, кто их знал, ненавидел, а их гениальная музыка живет! Сейчас, когда травят какого-нибудь творца за то, что он не очень правильно себя ведет, мне сразу думается о том, что мы все уйдем, а то, что он сделал, написал, снял, исполнил, останется на века, покуда будет человечество.
— Вас нередко сравнивают со Стивеном Иссерлисом, с Мстиславом Ростроповичем. Это приятно или обидно?
— Стивен Иссерлис – знаковый виолончелист и большой музыкант. И сравнение с ним после моего дебюта в Кадоган-холле в Лондоне я считаю лестным. Про Мстислава Ростроповича мы даже говорить не будем. Это Бог.
— Вы себя ощущаете известным человеком? На ваш взгляд, справедливо ли утверждение, что с приходом известности неизбежно меняется круг общения человека, уходит искренность и бескорыстность?
— Я себя известным человеком не ощущаю. Наоборот, классическая музыка хороша тем, что она элитарна, ее почитают немного людей. Поэтому, являясь известным в этих кругах, можно жить нормальной жизнью. Я могу сходить в магазин и не быть узнанным, и это прекрасно! Надо понимать, что мы живем не в мире розовых пони, бескорыстных людей, особенно в Москве, мало. И, конечно, таких людей я держу как можно ближе к себе. В целом человеческие взаимоотношения носят бартерный характер, и это нормально.
— Вы неоднократно признавались в интервью, что Симфония-концерт С. С. Прокофьева – ваше самое любимое произведение, которое вы исполняете. Это по-прежнему так?
— Это мое самое-самое любимое произведение. В этом сезоне я его играл уже несколько раз. И каждый раз это счастье от встречи с гениальной музыкой Прокофьева. Симфония-концерт обо всем, в ней есть вся жизнь. Мстислав Ростропович сказал, что это «кусочек музыкального солнца». Тут я с Мстиславом Леопольдовичем не очень соглашусь. Кроме солнца, я вижу тьму, и довольно много. Для меня это сочинение в первую очередь о смерти. Как известно, финальный вариант Прокофьев закончил незадолго до своей кончины. Кстати, Симфония-концерт до сих пор остается крепким орешком даже для больших профессиональных дирижеров. Это очень трудное сочинение. Но так как я его очень сильно люблю и хорошо знаю партитуру, надеюсь, что своим энтузиазмом я заражаю всех участвующих в исполнении этого сочинения, и получается всегда интереснее, чем это представлялось оркестру изначально.
— А в чем заключается «опасность» Симфонии-концерта для солиста?
— В этом произведении Прокофьева очень легко скатиться в рапсодийность, потерять чувство формы, а форма там необычная. Симфония-концерт – это одно большое трудное место, с первой и до последней ноты. На протяжении какого-то времени это сочинение мог сыграть только Ростропович. Сейчас его могут играть все! Сегодня средний технический уровень виолончелистов, позволяющий сыграть хотя бы все ноты, что немаловажно, очень высокий. Я могу об этому судить по молодым коллегам, участвующим в последних международных конкурсах: в конкурсе имени королевы Елизаветы и в последнем конкурсе имени П. И. Чайковского. В большинстве своем все конкурсанты – это играющие, умные ребята, которые не только умеют играть на виолончели, но и понимают, что они играют.
— У вашего педагога Н. Н. Шаховской было три главных завета: слушать себя, дослушивать, досказывать и быть артистом. Как вы их понимаете?
— Для меня лично быть артистом – это быть артистом в полном смысле этого слова. Когда мне предстоит сыграть трудное сочинение, например, ту же Симфонию-концерт С. Прокофьева, я волнуюсь страшно, но выхожу с широкой улыбкой. Если по-настоящему убедить публику, что я выхожу на встречу с прекрасным и не волнуюсь, то есть я волнуюсь, но я не боюсь, то и сам себя убедишь. Эти актерские приемы работают и на внутреннее состояние. Тут речь не об игре, а о мгновениях до игры. Потому что практически все музыканты волнуются, и первые три минуты идет освоение на сцене. Я не знаю как у других, но мне кажется, если готов плохо, или просто не пошло, то весь концерт проходит, как на иголках. Но поскольку ниже определенного профессионального уровня играть я уже не могу, то это заметно только мне. Как однажды сказал Филипп Копачевский, когда такие выступления кажутся провальными, на самом деле это твое собственное впечатление, которое может быть обманчивым. А на самом деле в зале был нерв, чувствовалась настоящесть, то, что заставило тебя слушать, и публика посчитала этот концерт очень удачным.
Я не могу не затронуть тему перелома руки. Один из позитивных моментов в этой истории – это моя внутренняя трансформация. Я по-настоящему оценил, что у меня осталась возможность выходить на сцену и играть ту музыку, которую я люблю, и делиться с публикой радостью.
— Какой смысл вкладывала Наталья Николаевна в завет «слушать себя»?
— Завет слушать себя я слышал на протяжении всех лет обучения у Натальи Николаевны. Но понял и стать применять это относительно недавно, когда уже нарос каким-то серьезным концертным опытом игры в экстремальных условиях. Все знают, что на сцене происходит переход в какое-то другое метафизическое состояние, где время, ощущения, все другое. Но если научиться контролировать себя во время этого состояния, то получается гораздо больше вещей. Уже не возникнет тот юношеский захлест, когда на сцене происходит что-то незапланированное в самом плохом смысле. Например, планировал выстроить кульминацию постепенно, а на выступлении очень быстро дошел до форте, и дальше уже некуда идти. И что делать? И все. И скучно. Потому что нет развития, движения, какого-то сторителлинга.
— Иными словами, необходим строгий контроль разума над эмоциями?
— Сердце должно быть горячим, но голова холодная. Есть такие музыканты, у которых все на месте. Умно сделано, интересные идеи, но в сердце ничего. Либо наоборот: очень ярко и эмоционально, но быстро надоедает, потому что одинаково, одинаково эмоционально. Поэтому необходим баланс между земным и небесным.
— А как вы понимаете последний завет Шаховской «дослушивать и досказывать»?
— Если не дослушать ноту перед следующей, будет эффект кубарем, все пойдет слишком быстро и с захлестом. Если ты дослушиваешь свою ноту, то ты и досказываешь ее. Я ранее упомянул сторителлинг. На мой взгляд, это обязательный момент. Мы же не просто играем абстрактную музыку, а люди абстрактно ею наслаждаются, мы рассказываем историю, разговариваем с публикой. Ноты – это невербальный текст. Когда во время исполнения рассказываешь историю, ее всегда интересно слушать. Например, скрипичная соната Франка в переложении для виолончели – это же великая история, где все без единого слова понятно. Но каждый музыкант рассказывает ее по-своему, и публика ее тоже воспринимает по-своему. Если истории нет, то становится неинтересно. Я это так понял для себя. И моя каждодневная работа направлена на это.
— В период обучения музыке невозможно не говорить о влиянии педагога на ученика, которое уже взрослый профессиональный музыкант неосознанно испытывает. В своей книге итальянский виолончелист Марио Брунелло описывает случай, когда ему предстояло исполнить концерт Шумана. У него сохранились ноты с многочисленными пометками маэстро Янигро, проставленными штрихами, точной аппликатурой чуть ли не каждой ноты, темпами метронома и так далее. Но, возможно, впервые в жизни музыкант захотел открыть для себя Шумана заново, свободным от указаний любимого педагога. К сожалению, Антонио Янигро не смог услышать его интерпретацию, поскольку он умер за десять дней до концерта, будто отпуская ученика идти своей музыкальной дорогой. Когда вы почувствовали себя самостоятельным, независимым музыкантом?
— С момента окончания Московской консерватории и аспирантуры в Берлинской высшей школе музыки я чувствую себя взрослым музыкантом, который уже должен сам отвечать за свои изыскания и интерпретации. Например, сюиты Бриттена я сделал самостоятельно. Но первую сюиту я показал Наталье Николаевне Шаховской еще в начале 2014 года. Я помню, что она нигде меня не останавливала и потом сказала: «Ну, лапуль, ничего». Я тогда понял, что она меня уже потихонечку отпускала в свободное плавание.
На протяжении последних лет у меня были теплые человеческие отношения с Натальей Николаевной, далеко не как строгий профессор и дурак-ученик. Как педагог она была, конечно, строгая, и первые два с половиной года ее давление на меня было колоссальным. Но с моим характером, я считаю, это было оправданным. Она заставила мой слух работать приблизительно так же, как и ее, не спускать себе ничего и стараться услышать себя, дослушать, досказать и так далее. Именно это впоследствии мне помогло работать самому.
— В 2018 году на лейбле «Мелодия» вы записали знаменитые три сюиты Б. Бриттена для виолончели. В последующие годы и до сегодняшнего дня вы стараетесь как можно чаще исполнять эти сюиты. Их исполнение для вас – это миссия?
— Я склонен считать, что да. Моя миссия – делиться с людьми такой музыкой. Уже не зря я это делаю, если ко мне после концерта подходят люди, благодарят и признаются, что находятся в состоянии шока и от возможностей виолончели, и от того, что есть такая музыка, которую интересно слушать. Три сюиты подряд звучат чуть больше часа с моим или чужим вступительным словом к каждой сюите и проходят незаметно. Для меня это показатель того, что эта публика – точно не дура. Но челлендж не только слушать, но и играть, потому что нужно сохранить в голове огромное количество нестандартной музыки, при этом попутно преодолевая нетривиальные технические задачи. Ростропович сказал, что Бриттен там такого наворотил, что пришлось заново проходит своеобразный курс игры на виолончели. Это действительно так. Я помню, что в самом начале работы над партитурой мне было непонятно, как это вообще можно сыграть. А сейчас я выгрался, получается.
— Вас можно поздравить с прохождением своеобразной вехи, очень важной в жизни любого виолончелиста: вы сыграли все шесть виолончельных сюит Баха на сцене Концертного зала Мариинского театра. Вы не находите это достаточно символичным, если провести параллель с исполнением вами сюит Бриттена?
— Бах – это величайший композитор номер один, это глыба! Действительно, я прошел веху в своей творческой жизни, охватив все шесть сольных сюит Баха. Я никогда не думал о том, что настолько внезапно приду к погружению в эту музыку. Мне поступило предложение от Концертного зала Мариинского театра исполнить сюиты Баха. Мы договорились, что я сыграю в один вечер первую, третью и шестую сюиты, а остальные три сюиты – через два месяца. Таким образом, первый концерт состоялся 4 ноября 2019 года, а второй концерт – 7 января уже этого года. Для меня было приятной неожиданностью, что оба концерта были «sold out» Так люди любят Баха. Я прекрасно понимаю, что они пришли на Баха, нежели на меня. В любом случае было невероятно приятно играть в зале с шикарнейшей акустикой, сделанной Ясухисой Тойотой. Необходимо понимать, что это сольная виолончель, а не орган, который может заполнить все пространство своим широким звуком. Тем ценнее были комментарии слушателей о том, что виолончель звучала разнообразно и мощно.
— Вы согласны с тем, что в музыкальном исполнительстве присутствует такая необходимость, как человеческое самовыражение. Иными словами, исполнителю важно что-то отдать. При этом получить какую-то обратную связь так же необходимо? В чем она для вас выражается?
— В энергетике. Если во время исполнения отдал полностью себя, то тебе возвращается энергия в тысячекратном размере. Овации – это прекрасный старинный способ поблагодарить артиста на сцене. Вялые аплодисменты вряд ли кого-то порадуют. Но когда слушатели в зале на 1200 мест искренне вкладывают в это энергию, то после концерта какое-то время чувствуешь себя даже лучше, чем до.
— Баренбойм в своей книге «A Life in Music and Everything is Connected» поднимает вопрос о неспособности современного человека во время концерта сконцентрироваться на моменте здесь и сейчас, иными словами, не просто слушать, а слышать музыку. Вы отмечаете это в своей концертной деятельности?
— Возможно, он прав. Но мне кажется, что в первую очередь это задача музыканта заставить себя слушать. И это либо есть, либо – нет. Научить этому невозможно, как, например, и средству выразительности на струнных инструментах вибрато, это зеркало души.
Вообще я считаю, что русские слушатели очень подготовленные и фанатичные. По крайней мере, я это встречаю на концертах. Ко мне подходят люди, демонстрирующие своими высказываниями то, что они действительно разбираются в музыке. Для русского человека концерт является духовным событием. Мы идем в концертный зал слушать музыку, как в храм. Я редко это делаю ввиду большой концертной занятости. Но когда это происходит, я чувствую атмосферу чего-то возвышенного. Тогда как на Западе у меня возникает ощущение скорее светского мероприятия, обязательным условием которого должно быть серьезное имя на сцене. Несмотря на то, что и там люди воспитанные, образованные, они действительно знают, что идут слушать.
— У известного итальянского виолончелиста и педагога Антонио Янигро учились Марио Брунелло, Энрико Диндо и Джованни Соллима, музыканты, обладающие неповторимой индивидуальностью, настолько отличные друг от друга. Не может не удивлять тот факт, что они учились у одного педагога. Но часто бывает и наоборот, верно?
— Есть такие профессора, после которых немножко все одинаковые. Мне трудно комментировать. Тут есть важный момент. Я считаю, что сначала научись как надо, а потом будешь искать свой путь. Потому что в искусстве без базы, воспитания вкуса нельзя достичь чего-то большого своего. Как в одном интервью Николай Цискаридзе сказал: «Вы не делайте новое, вы хотя бы старое научитесь делать». А Сергей Павлович Ролдугин очень любит вспоминать цитату Баниониса: «Да, если надеть штаны вместо свитера это будет очень ново, но глупо!» Придумайте прикольные штаны, а не надевайте их на руки. Вечное найти сложно.
Беседу вела Елена Белова
Фото автора
