О хорошем, точнее, бесспорно хорошем, писать всегда сложнее, чем о плохом. Лишний раз восторгаться неоспоримым превосходством кажется банальностью. К счастью, хорошее многолико, и эту аксиому уже в седьмой раз подтвердил ежегодный фестиваль Российского национального оркестра.
Для меломанов сентябрь, на протяжении которого разворачивалось это шестисерийное действо, стал настоящим праздником. Тому сопутствовало всё: уровень исполнителей, репертуар, умный и многозначный «сценарий» фестиваля, прекрасная работа организаторов и даже божественная сентябрьская погода. Словом, Большой фестиваль РНО доставил много радости.
Подобно живописцу, выставляющему на суд публики галерею своих полотен, РНО продемонстрировал различные стороны своего мастерства, представ как солист, как оперный оркестр, как аккомпаниатор тому или иному инструменту. Кроме того,
каждый из шести концертов получился тематическим:
русская народная сказка; парад медных духовых; зажигательный бразильский карнавал со скрипкой в главной роли (на сей раз РНО был в роли радушного хозяина, предоставившего слово именитым гостям); «упоительный Россини»; не менее упоительный Скрябин; и, наконец, золотые шедевры рахманиновской музыки.
О Россини и его великолепной и грозной «Семирамиде» (дирижировал знаменитый «россинист» Альберто Дзедда), к сожалению, ничего не могу сказать, ибо в тот вечер пришлось переметнуться в БЗК на концерт Люка Дебарга, но всему остальному мне посчастливилось быть свидетельницей.
По одному перечню этих программ видно, что организаторы фестиваля старались угодить любому вкусу.
Самая многочисленная публика собралась, разумеется, на выход художественного руководителя РНО Михаила Плетнева в качестве солирующего пианиста в двух последних концертах. И до начала проекта я разделяла её интересы, но после с радостью убедилась, что все события фестиваля заслуживали слушательского внимания практически в равной степени.
К примеру, кому известны валторновые концерты Х. Х. Коломера и Р. Глиэра и концерт для трубы А. Арутюняна? Скорее всего, только самим «медникам» и горстке особенно любознательных меломанов. Рядовой слушатель редко соблазняется блеском инструментальной меди, предпочитая ей струны и клавиши, а от творчества малознакомых композиторов его уже заведомо бросает в дрожь.
Но РНО не был бы РНО, если бы не припас для своего фестиваля несколько забытых или «нераспробованных» сочинений.
И вот, на почётном месте солиста оказались завсегдатаи задних рядов оркестра: валторна и труба. Оба исполнителя — испанский валторнист Хавьер Боне и трубач Владислав Лаврик — продемонстрировали, во-первых, блестящую виртуозную технику и чистоту исполнения, что от духовиков приятно вдвойне, а во-вторых, — подкупающую скромность, какой отличаются музыканты, не заражённые уделом большинства солистов — «звёздной болезнью».
А сама музыка? Концерт Коломера «Человеческая природа» (была исполнена вторая часть «Пустота») — удачный сплав привычной романтической гармонии и репейных, джазотягучих диссонансов с богатейшей приправой валторновых обертонов, что в целом оставляет впечатление красоты и свежести звучания.
Сочинение Арутюняна напомнило саундтрек к советским кинофильмам с их побудительно-оптимистичным духом, но были в нём и фрагменты непередаваемой лирики, в которых тембр трубы из открытого, глянцевого и блестящего становился матовым, тёплым. И той же солнечной энергетикой был заряжен концерт Глиэра.
Шквал бразильских мелодий обрушился на третьем концерте фестиваля.
Исполнители — ещё не забытая и по-прежнему любимая в России Виктория Муллова и её ансамбль с нетривиальным составом: скрипка, виолончель, гитара и ударные. Академизм симфонических концертов на вечер уступил место зажигательным ритмам, свободе, раскованности, рефлекторному движению плечами под музыку.
Концерт вышел очень приятным, тёплым, хотя кое-кто из слушателей поговаривал, что Муллова сейчас и Муллова в прошлом — две абсолютно разные Мулловы. Очевидцам, конечно, виднее, но если кто-то ожидал от подобной программы глубины, технических изысков и проникновенности, то, думаю, — искали не там. Максимум, на что можно было делать ставку в данном случае, — это кураж, и он, безусловно, был, даже если новый «массовый» репертуар Мулловой является ширмой, за которой скрывается сниженная исполнительская планка. Но, повторюсь, судить по этому концерту невозможно, а удовольствие слушатели получили большое.
Центральной фигурой фестиваля, его магнитом являлся, конечно, Михаил Плетнев, представший перед публикой в двух ипостасях: как дирижёр и как пианист.
В качестве первого он заявил о себе на Открытии фестиваля, а также в Шестой симфонии Прокофьева — одном из самых трагических и сильных по воздействию сочинений композитора. В политической кампании 1948 года, мишенью которой стал и Прокофьев, Шестую симфонию бичевали.
Её финал всех поверг в недоумение, а между тем, по замыслу композитора, — это «вопрос, брошенный в вечность». И вопрос этот: «Что же такое жизнь?». Скажу, что финал в трактовке РНО прозвучал на пределе человеческих эмоций, и как обухом по голове после раздался грохот аплодисментов, а так нужна была пауза — прийти в себя, прислушаться к этому вневременному вопросу, просто отдышаться…
Когда пересекаются гений композитора и талант исполнителя — это действительно мощное оружие.
В память 100-летию со дня смерти Скрябина, предпоследний вечер фестиваля был полностью посвящён ему.
Минуя проторенные дорожки, художественный руководитель РНО обратился к раннему, менее популярному творчеству композитора. Все произведения сплошь в миноре, столь презираемом Скрябиным в дальнейшем. На дирижёрской подставке в этот вечер красовался Хобарт Эрл, который вышел из-за кулис с голливудской улыбкой и распростёртыми руками, желая, видимо, объять весь зал. И по контрасту с этим глянцем за роялем — Михаил Плетнев, как всегда невозмутимый и немножко угрюмый.
Так уж вышло, что моим предыдущим фортепианным впечатлением был уже упомянутый Дебарг, на которого пришлось променять «Семирамиду», и вот сразу через несколько дней — Михаил Плетнев.
Разница — просто небо и земля, хотя, в данной расстановке, скорее земля и небо.
Плетнев играл очень просто, спокойно, сдержанно. И безупречно тонко. Скрябинская ткань предстала перед слушателями красочным полифоническим полотном, и у каждой мелодической линии, каждого подголоска, каждого отдельно взятого звука был свой тембр, своё слово. Про артикуляцию я и не говорю, — здесь придраться не к чему: чёткость, аккуратность и лоск что в пассажах, что в крупной технике. И никакой механистичности, — напротив, очень чувственно.
В конце концерта два фа-диез-мажорных фортепианных аккорда прозвучали как колокола, как снопы солнечного света, после которых — опять контрастом — был сыгран до-диез-минорный этюд Скрябина (ор.2 №1) «на бис»: невероятно трогательно.
Интересно наблюдать, как дирижёр, на вечер променявший дирижёрский пульт на фортепианную клавиатуру, пристально следит за своими подопечными
в фортепианных паузах, как непроизвольно жестикулирует головой, мыслью продолжая быть там, в партитуре. Не знаю, удовлетворила ли Плетнева трактовка Хобарта Эрла. Лично мне не слишком импонирует излишняя энергичность и «прыгучесть» дирижёров, но когда это не сказывается на исполнении — что ж, пусть так. Во всяком случае, Эрл достаточно бережно подошёл к прихотливости скрябинского письма, жаловаться не приходится.
Последний вечер — единственный (на удивление), когда в зале творился настоящий аншлаг. Заявленные произведения замыкали «серебряновековой» круг, на оси которого прошёл и старт Большого фестиваля РНО. Только теперь, в качестве подарка слушателям к 25-летнему юбилею оркестра, исполнялись шлягеры из шлягеров — Второй концерт Рахманинова (Плетнев за роялем) и «Симфонические танцы». Что и говорить, — шла в КЗЧ как на праздник.
Заслушанное вдоль и поперёк произведение величайшие исполнители могут преподнести так, что ты и узнаёшь его, и не узнаёшь, — и влюбляешься заново.
Так произошло и со Вторым концертом. Заворожило уже начало: едва пианист опустился на сидение, как руки взлетели к клавишам, и без всякой паузы, «с наскока» раздался первый звук. Почти не было обязательного крещендо на колокольном вступлении фортепиано. «Колокола» прозвучали как набат.
На моей памяти это была одна из самых трагических трактовок Второго концерта. Плетневская сдержанность, графичность исполнения стали своеобразной сурдиной для скорби, прорывавшейся в замедленных темпах в репризе и коде, в ограниченной динамической шкале, тяготеющей скорее к тихому спектру. А вся лирика второй части стремилась, казалось, только к миниатюрным минорным вкраплениям.
Иными словами, концерт стал исповедью, которую нельзя рассказать; слезами, которые нельзя выплакать.
Кстати, впервые я сумела очень отчётливо прослушать всю ткань сочинения — оркестровую и фортепианную. Допускаю, что заслуга в этом не столько исполнителей, сколько акустически-удачного расположения моего сидения. И всё же очевидно, что музыканты сумели создать идеальный звуковой баланс солиста и оркестра.
В «Симфонических танцах» слушатели, горюя об отсутствии Плетнева за дирижерским пультом, при звуках фортепиано начали тянуть шеи в сторону оркестрового пианиста. Признаюсь, и у меня на миг мелькнула шальная мысль, что, возможно, бессменный руководитель РНО в этот последний фестивальный вечер испытает себя и в третьем амплуа —музыканта оркестра. Но, конечно, эта была невероятная идея, вызванная только одним желанием: хотелось слушать его ещё, и ещё. И ещё.
Напоследок скажу только, что после таких концертов находишься не в экстазе и не в истерике, но уходишь с чувством, что вот это — Настоящее.
И если руководствоваться этим чувством, — как сразу ярко проступают отличия живописного подлинника от намалёванной подделки! Последнее становится бесценком, первое становится бесценным. Уверена, что будущий, Восьмой фестиваль РНО только упрочит это впечатление. Как жаль, что до него ещё целый год!..
- «Кащеем» и «Жар-птицей» открылся VII Большой фестиваль РНО →
- Большой фестиваль РНО представил «Семирамиду» Россини →
