Узнала, что в Михайловском снова ставят до боли знакомую оперу, и захотелось закричать: господа режиссёры, оставьте в покое «Евгения Онегина» хоть на время! «Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану»!
Но, по профессиональной неволе попав на спектакль Василия Бархатова, «зацепилась». На следующий день пошла на другой состав. Спектакль показался мне явно интересным.
Тандем Бархатов — Марголин приносит режиссёру удачу не всегда. На сей раз почти всё срослось. Красивый сценический декор двух первых актов какой-то совсем «не онегинский»: излучина сверкающей реки, крутой спуск, деревянный настил, лодки. Однако всё это не тряпичный оперный «реализм» — картинка выглядит как классная дизайнерская работа. Цвета изысканно сочетаются — мерцающий светлоголубой, охристый и чуть более тёмный деревянный в левом углу, занятом застеклённой верандой дома Лариных.
Неладно в этом доме: все раздражены, взвинчены и недобры друг к другу.
Одна из сестёр мается тоской одиночества, другая полна желчи и с издёвкой произносит фразу «меня ребёнком все зовут»... Мать тщетно пытается наладить контакт с домочадцами, и главное — чтобы любопытные соседи чего плохого не заметили. А соседи — наверное, бывшая дворня Лариных и её потомки — это уже выродившееся, сильно пьющие деревенское население. Всё они подглядывают — подслушивают, и очень уж им водки да скандала хочется!
Но природа ещё не изгажена, река ещё чиста, и Татьяна по ночам бегает к воде намочить ноги и погрустить. Ностальгическая нота спектакля звучит в унисон с тоскующей лирикой музыки.
Время, выбранное постановщиками — примерно конец 30-х годов прошлого века. В обветшалом господском доме не изжиты старые привычки — проветривают, пересыпают пахучими лепестками и укладывают в старые чемоданы одежду, бывшая барыня хозяйничает в митенках, сёстры играют на фортепиано и поют чувствительные дуэты; но няня агрессивна, Ольга вовсю носится на велосипеде в безвкусном розовом платье с блёстками.
А лихие катания с горки в день рождения Татьяны перетекают в грубую попойку с серией потасовок,
в результате которых и погибает Ленский, спиной упавший с откоса на лёд катка.
Случайность, спровоцированная толпой, жаждущей драки между Онегиным и его другом. Трюк сделан очень качественно и впечатление производит прямо-таки не оперное.
Уровень среды Лариных в этом прочтении дворянского романа сознательно снижен по всем статьям.
Ленский, хотя и поэт, но какой-то не слишком умный.
Подчёркнутая неуместность его возвышенного романтизма очевидна всем, кроме него самого, а Ольга просто не знает, куда деваться от стихов: что бы ни говорил её возлюбленный, всё по бумажке, на которой только что накропал очередной опус. Иногда он вдруг становится нормальным мальчишкой и со страстью приступает к девушке «Я люблю тебя», но тут же спохватывается и нащупывает бумажку. Он и перед поединком всё пишет, из кармана его пальто, оставшегося в руках Онегина, торчат поэтические листки. Но сквозь эту литературщину проглядывает чистая непосредственная натура, и потому не слышится диссонанса между сценическим рисунком и такой дорогой для каждого щемящее-нежной музыкой.
Оба исполнителя — и Дмитрий Корчак, и Сурен Максутов — интересны. Вокал Корчака близок к эталонному, да и эмоционально он чрезвычайно ярок. Персонаж Максутова более рефлексирующий, а постепенно нарастающий драматизм в голосе выводит его из образа нелепого простака к значительности героя-жертвы.
Очень необычен Онегин.
Появившись у Лариных, неуверенный в себе интеллигент в очках (Владислав Сулимский) чувствует себя жутко неловко с огромным тортом, который ему в руки в последний момент сунул Ленский. Забавная провинциальная деталь: торт не на именины принесён, а так, чтобы друга «не с пустыми руками» представить.
Постепенно «расправляя хвост», Онегин начинает фанфаронить и даже слегка ухаживает за Татьяной, никак не предполагая серьёзных последствий. И потому возвращение в дом Лариных для объяснений — ему сущее мучение. Местечковые девицы-красавицы, расположившись на берегу реки в лёгких рубашках, явно демонстрируют себя, и когда появляется смущённый «барин», без малейшего беспокойства, обращают на него ленивое внимание лукавых, деланно-равнодушных глаз. И вся сцена объяснения с Татьяной проходит под их взглядами.
Онегин не читает вальяжно нотации; не журит мягко милую девушку — он старательно оправдывается!
А потом стыдливо сует ей в ладошку скомканное письмо и бросается в бегство. Но, услышав припев девушек-красавиц, предлагает Татьяне руку и, сгорая от неловкости, чинно-благородно проводит её «сквозь строй» жадного любопытства.
Сулимский очень точен в прорисовке предложенного характера и пластики. Как актёр он беспощаден к привычной героической природе своих прежних персонажей и не боится быть иным. Но его красивый полнокровный голос звучит здесь чуть глуховато — возможно, певца всё же связывает необычное для него амплуа.
Другой исполнитель Борис Пинхасович — обладатель очень качественного, звучного голоса, правда, ещё не вполне облагороженного мягкой фразировкой и кантиленой. Его Онегин, внешне привлекательный и менее нервный, тяготеет скорее к традиционному образу «рокового соблазнителя». Но спектакль построен так целенаправленно, что сценический текст всё равно выводит актёра на смыслы, которые имел ввиду режиссёр.
А загвоздка в том, что Онегин в этом спектакле — не личность из пантеона загадочных аристократичных Чайльд-Гарольдов.
Он из категории «маленьких человеков», способных на маленький бунт. Таким бунтом для этого Онегина становится его внезапная страсть и борьба за Татьяну практически на глазах её мужа.
Последняя часть спектакля Бархатова-Марголина происходит в вестибюле вокзала,
где проездом оказываются «значительный человек» Гремин и его жена Татьяна, изысканная, уверенная в себе женщина. Короткий светский раут в наскоро ограждённом пространстве с красиво накрытыми столиками, вышколенными официантами и строгим распорядителем. Манерные дамы, беспардонные господа провинциального высшего общества.
Попытка Онегина присоединиться к компании кончается плачевно — от него просто отмахиваются и выталкивают за ограждение. И тут в центре всеобщего внимания он видит Татьяну. В тёмно-серебристом облегающем платье, с идеальной короткой стрижкой, она очень стильна. Её красавец-муж, на голову возвышающийся над всеми, приветливо снисходителен.
Солист Венской оперы эстонец Айн Ангер со своей генетической прибалтийской элегантностью оказался настолько неожиданным Греминым, что захватил зрительское внимание целиком. В знаменитой арии его герой с доверительной улыбкой, но очень определённо предупреждает Онегина — не суйся. Особенно в третьей части арии, когда забирает у него тарелку и бокал, мягко берёт за плечи и вежливо так заканчивает внушение. Потом возвращает тарелку и бокал. И хотя отличный голос Ангера кое-где всё-таки выдал интонационную фальшь, одно только присутствие этого великолепного Homo sapiens рядом c явным неудачником решило судьбу Онегина единым росчерком. Вот тут-то и стала бесконечно уместной финальная фраза Онегина «О жалкий жребий мой!»
А что же Татьяна — прекрасное сопрано Асмик Григорян?
Драма Татьяны в этом спектакле — в её ошибке. «Пора пришла, она влюбилась. Душа ждала кого-нибудь и дождалась»... не того. Похоже, уже на деревенском гульбище она понимает, что такое её предмет. И страдает теперь не столько из-за неразделённой любви, сколько от собственной ошибки, что её страданий никак не уменьшает, поскольку эта цельная душа действительно полюбила. И когда она, стальная леди, в финальной сцене очень жёстко объяснив свою позицию, всё же говорит — «я плачу... я вас люблю, к чему лукавить» — она искренна.
Григорян поручили спеть все премьерные спектакли, что не способствовало ровности звучания её голоса, плотного, обаятельного, но без надёжной стабильности на верхах. Однако в актёрско-вокальном комплексе Григорян достаточный потенциал, чтобы задеть за живое, заставить верить и сопереживать.
Её героиня — интересный, умный, хотя и очень закрытый человек уже ХХ века,
и потому эмоциональные откровения сцены письма — это подлинный крик измученной одинокой души.
В относительно недалёком прошлом оркестр театра им. Мусоргского частенько звучал как набор не самых дорогих кастрюль. Петер Феранец, дирижёр, пришедший уже в Михайловский театр, довёл коллектив музыкантов до среднестатистического европейского уровня. Последние время это качество временами утрачивается. Василий Петренко, ответственный за музыкальную сторону нового спектакля, вернул оркестру сбалансированное, вполне корректное звучание, но
сказать то-то определённое об индивидуальном прочтении партитуры трудно. Боюсь, его просто нет.
Что касается спектакля, то к нему можно предъявить немало претензий. Как пример — в последней картине на вокзале возня Онегина и Татьяны с чемоданами, которые они то хватают, то оставляют, то тянут друг у друга из рук — явный перебор. Бархатов это любит: найти какое-нибудь приспособление, и уж использовать его «на полную катушку» и ещё немножко.
Есть претензии к решению сценического пространства: очень важные сцены внутри веранды ларинского дома с большим трудом просматриваются с левой стороны партера. Кое-где режет слух несоответствие текста и действия. Есть, видимо, и сознательные курьёзы: в окружении дам в малиновых беретах, Татьяна единственная без оного, а текст звучит, соответственно, классический.
Но в целом сценический ряд и музыка совершенно не восстают друг против друга.
А в общем спектакль и опера Чайковского говорят об одном и том же, касаются одних и тех же болевых точек, только на другом временном уровне эпохе вырождения русского дворянства в первой половине ХХ века.
Очевидно, что мимо Бархатова не прошли эксперименты с «Евгением Онегиным», начиная от первого посягательства на неприкосновенность святой классики в 1993 году Юрием Александровым до нынешних времён. И особенно заметно опосредованное влияние опуса на эту тему Дмитрия Чернякова. Что никаким образом не мешает постановке Василия Бархатова оставаться явлением оригинальным, хотя и способным вызвать достаточно противоречивые оценки.
Фото: Станислав Левшин / Михайловский театр
