Знаменитый Глайндборнский оперный форум закрыл фестивальную программу и поехал в тур
Островной гонор англичан не знает границ ни в чем — в том числе и в сроках проведения традиционных летних фестивалей. Глайндборнский форум стартует в мае и продолжается почти до декабря. Неслыханное дело! Потратив колоссальные средства на новые постановки — а никакие высокие цены на билеты (сто восемьдесят пять фунтов с человека за место в партере или амфитеатре) не могут окупить и половины понесенных затрат, так как англичане не скрывают, что любят только дорогой прихотливый дизайн и лучших в мире вокалистов, — спонсоры Глайндборна прилагают все усилия к тому, чтобы география выездной программы фестиваля становилась шире.
Не секрет, что сассекская сцена (Глайндборн — это поместье в графстве Сассекс) открыта эксперименту гораздо больше других фестивальных площадок. Наверное, лояльность к хулиганству и спокойствие консервативного английского зрителя объясняют особые обстоятельства, сопровождающие фест. Местный зритель так доволен своим выездом на лоно природы с вкусным пикником под мышкой, что ему, опьяненному чистым воздухом и шампанским Дом Периньон, любой эксперимент постановщика приходится по душе. К тому же, он слепо верит в английское качество.
Вот, например, в Глайндборне обожают Ричарда Джонса, англичанина, который всегда создает зрелища, компрометирующие человечество в целом и сидящего в зале зрителя в частности, наступая на его больные мозоли и не давая обезболивающего. В этом году возобновили его «Макбета» — продукцию 2008 года, и успех возобновления превзошел премьерный успех, когда за пультом стоял Владимир Юровский.
Мишенью для насмешек режиссера на первый взгляд стали шотландцы — любители эля, лососины и коротких юбок в клеточку. Действие «Макбета» разворачивается в каком-то неблагополучном городском квартале, где малообеспеченные люди живут в вагончиках (вполне себе английская и американская реалия). Два парня (Андрей Доббер — Макбет и Станислав Швец — Банко) соперничают, надеются когда-нибудь выбраться из этого захолустья или на крайний случай стать тут заправилами. Вместе ходят на службу и посещают одних и тех же девочек, «работающих» в одном из вагонов-притонов. Девочки — ведьмы, разумеется, болтают лишнее, провоцируя подвыпивших клиентов. К Макбету внезапно приходит удача: он добивается повышения по службе, обзаводится хорошенькой и более дорогой юбочкой из шотландки (так мы узнаем, что наши товарищи — шотландцы, о которых, как известно, среди англичан бытует стереотипное мнение, как о туповатых увальнях, позорящих нацию), покупает изящный шерстяной костюм жене (с ролью леди Макбет неплохо справилась шведка Эрика Суннегард) и клеит дома новые клетчатые обои. Клеточка множится по законам анимации (отличная работа Ультца — английского дизайнера, скрывающего настоящее имя под псевдонимом и регулярно сотрудничающего с Джонсом), у зрителя рябит в глазах, а супруги, зажатые в тисках депрессивного дизайна, становятся сначала невротиками, потом психопатами и в довесок ко всему серийными убийцами. Леди Макбет превращается в городскую сумасшедшую — она тащит на лестничную клетку свою стиральную машину, куда кидает совершенно чистые перчатки, потому что ей кажется, что на них кровь. Подкарауливая людей, она рубит их топором, промахивается и снова рубит, рубит, рубит воздух, бетон, мужа.
Мало осталось от Шекспира в этой истории «шотландки» и топора, и вместе с тем много. Джонс показал несимпатичных людей, малоприятные реалии, заставил посмеяться над мультфильмом о серийном убийце. Ужас в том, что эти люди — здесь, с нами, и за реалиями убогой жизни не надо далеко ходить: они на задворках твоего района. Кстати, как справедливо заметил один коллега-критик из бриттов, многослойной, фантазийной, во многом танцевальной музыке Верди к «Макбету» очень «к лицу» пестрая клеточка.
У Джонатана Кента, еще одного постояльца Глайндборна, другая слабость. Когда он работает в Англии, а не, скажем, в России в Мариинском театре, он умеет читать мысли своих соотечественников, которых хлебом не корми — покажи готику. Кент отвечал за премьерного «Дон Жуана» вместе с Владимиром Юровским и Оркестром Эпохи просвещения (второй после Лондонского филармонического резидентный оркестр в Глайндборне; кроме «Жуана» знаменитые английские аутентисты были заняты в «Так поступают все женщины»). Кент сделал из «Дон Жуана» что-то наподобие «Спрута», триллера про сицилийскую мафию и обаятельного комиссара. Донна Анна (Анна Самуил) живет в доме своего то ли настоящего папы, то ли «папика», который ее содержит: он стар и богат как Крез. Дон Оттавио (Уильям Бардин) — мужчина в возрасте, который работает на мафиозного папу Анны. По законам клана — вдова Командора после смерти оного должна принадлежать ему. Но своенравная красавица, как водится, мечтает о парне подемократичнее, этаком милом комиссаре Каттани (Дон Жуана поет канадский баритон Джералд Финли).
Концепция Кента, как обычно, работает недолго, и через час после начала режиссер отказывается от нее в пользу другой. Ему нужен карнавал, чтобы Донна Эльвира (Кейл Ройял) смогла разжалобить зрителя в образе плаксы Пьеро. В начале второго акта вся компания снова прибывает в Палермо, славный своим ужасным Музеем мертвецов. Когда Дон Жуан и Лепорелло (Лука Пизарони) после счастливого избавления от преследующих их крестьян во главе с Мазетто и Церлиной оказываются на городской свалке, они вдруг замечают торчащий из земли кусок камня и какую-то подозрительную человекообразную кучу глины. Это заброшенная могила Командора, похороненного как есть, по старинному рецепту братьев-капуцинов (Музей мертвецов в Палермо рекомендован путеводителями к посещению). Дон Жуан заставляет Лепорелло пригласить Командора на обед. И начинается классическое шоу Джонатана Кента, к которому он так долго шел, томя зрителя ожиданием: мертвец, с видом человека, умершего насильственной смертью (в первой сцене Дон Жуан прикончил папу Анны ударом в живот), вылезает из могилы и идет «обедать». Просто не верится, что будет продолжение, что мертвец будет душить Жуана и утянет его в итоге за собой в могилу, а Лепорелло станет свидетелем этой готической расправы. Тем не менее, вот так натуралистично, как описано выше, все и случится, к вящему удовольствию смотрящих в Глайндборне, и легко прогнозируемому восторгу провинциальных зрителей в Норвиче, Плимуте, Уокинге или Стоуке-он-Тренте, куда этот «Дон Жуан» заедет в гости в ближайшие два месяца.
Еще за Юровским на этом фестивале числились «Похождения повесы». Дирижеру-руководителю фестиваля выпала честь возобновить легендарную глайндборнскую продукцию 1975 года с дизайном пионера европейского поп-арта Дэвида Хокни (режиссер Джон Кокс). Декорации, выполненные на основе графического цикла Хокни — совершенно фантастической красоты вещь, подходящая музыке Стравинского не меньше, чем вдохновившие ее создателя картины Хогарта. Вообще-то Хокни посвятил свои офорты собственным нью-йоркским переживаниям и назвал цикл «Похождения повесы в Нью-Йорке». Его герой — трогательный очкарик-провинциал, раздавленный огромным городом, — вызывает сочувствие и автора, и зрителя. Это была первая работа Хокни для театра, позже он сделает еще несколько.
Хокни попал на стажировку в Нью-Йорк сразу после окончания Королевского колледжа искусств в Лондоне, то есть в начале шестидесятых. Покружившись вокруг короля тогдашнего порочного Нью-Йорка Уорхола, Хокни принимает решение переехать в Америку, но местом жительства выбирает не столицу, а невозделанный и дикий с точки зрения присутствия современной культуры Лос-Анджелес, где и состоится как художник. Английское провинциальное прошлое не давало Хокни покоя: как все иммигранты из Альбиона, он раскрепощал себя, но не свое искусство. Мысленно он постоянно возвращался в Бэдфорд и Лондон, которые оставил не совсем по собственной воле. Он занялся переосмыслением оперы Стравинского на сюжет, который его так волновал, гораздо раньше, чем ему поступил заказ на оформление глайндборнского спектакля. Похоже, временами художника охватывала ностальгия. К 1975 году, будучи активистом поп-арта, с ярко выраженным британским акцентом, он выстроил «путь развратника» как мультфильм про XVIII век. То есть он выхватил образы массовой культуры XVIII века, гениально запечатленные Хогартом, и прокрутил их через мясорубку поп-арта. Пестрый рубчик ситцевой ткани символизировал у него непорочность и чистоту, оттого в первой сцене все, кроме Ника Шадоу, носят одежду «в рубчик». Порок кроется под обильным гримом, париками и мушками. И так далее. Все просто и ясно. Бедняжке Энн (Миа Перссон) не разрешили загримироваться — она воплощает чистоту и верность и, следовательно, должна выглядеть предельно натурально. С лица Шадоу (Мэтью Роуз) краска буквально капает. Том (Топи Летипуу) носит фирменный ситец, так как невиновен — его развратил Лондон, как и Баба-Турчанка (Елена Манистина) — бородатая женщина на продажу, жертва обстоятельств.
Понятно, что сегодня картонный, рисованный театр Хокни — музейный экспонат, раритетный динозавр, с которого надо сдувать пылинки. Не удивлюсь, если чудо-декорации завещаны Музею Виктории и Альберта, где собирают подобные артефакты времени. Молодцы англичане, что собирают по крохам свое недавнее прошлое.
Певцы были великолепны, особенно финн Летипуу с изысканно беглым английским. Кто читал текст либретто Одена, поймет, о чем я говорю. Блеснул Юровский — его донжуанская инфернальность обернулась в «Повесе» ироничной помпезностью, игрой в церемониальный XVIII век, посмеивающийся над веком XXI. С какой обязательностью он выдерживал долгие паузы, предусмотренные для перемены декораций и для привыкания к ним зрителя — кивок XVIII веку, и как моментально, словно автоматическую коробку передач, «включал» и «выключал» мощный звук, объясняясь со зрителем на современном жаргоне!
К сожалению, «Повеса» не едет в тур — декорации нетранспортабельны, да и без Юровского, который начал новый симфонический сезон в Лондоне, дело не пойдет как надо.
