Пьер Булез родился в 1925-ом году в Монбризоне во Франции. Его деятельность, протяженностью более пятидесяти лет, стала синонимом всего «нового» в музыке. в 1977-ом году он основал IRCAM (Institut de Recherche et de Coordination Acustique/Musique). Другое его создание – оркестр современной музыки L’Ensemble Intercontemporain. Пьер Булез известен также своими левыми взглядами и заявлениями типа: «в оперные театры должна бы войти красная гвардия», «я коммунист на триста процентов!». С Пьером Булезом беседует Риккардо Ленци.
Риккардо Ленци. – Маэстро, прошло много времени с тех пор, как газеты печатали Ваши экстремистские заявления...
Пьер Булез. – Коммунизм умер, потому что унизил утопию. Подобное видение мира содержало в себе слишком идеалистическую концепцию реальности. Режимы, которые пробовали претворить ее в жизнь, характеризовались коррупцией власти, которая очень быстро трансформировалась в диктатуру. Это было одной из великих трагедий минувшего века. Впрочем, я никогда не был апологетом нигилизма. Я всегда пытался изменить реальность и создать новое. Говорю о партитурах, как об общественных институтах. Это гораздо полезнее многих банальных рассуждений.
Ваша концепция новой музыки изменилась со времен курсов в Дармштадте? Или, проще, что бы Вы посоветовали сегодня тем, кто хочет заняться композиторской деятельностью?
Должен признать, что я не совсем соответствую этой задаче. Потому что сегодняшняя молодежь слишком отличается от тогдашней. Культурные координаты не одни и те же. Не бывает «прямых наследников». Существует правда того, чего нельзя предвидеть и что становится необходимостью. Невозможно вообразить будущее, получится только карикатура. Когда я приблизился к новой музыке, в 1944-ом году, Игорь Стравинский, Бела Барток, Эдгар Варез считались композиторами трудными, недоступными пониманию. Ныне последние поколения впитали в себя эти произведения, подобно так называемой спектральной или минималистской музыке. Я бы мог заметить, что в наши дни опыт и личность таких авторов, как Дьердь Лигети, Луиджи Ноно, Лучано Берио наилучшим образом выражают только что минувший век. И что такие молодые музыканты, как Джордж Бенджамин и Ольга Нойверт, кажется, осознают этот урок. Но нет ничего окончательного.
В 1959-ом году с инструментальным ансамблем ”Dоmaine musical” Вы познакомили французов с Шенбергом, Веберном и Бергом. Может быть, тогдашняя французская публика была культурнее нынешней итальянской?
Заметьте, все широкие аудитории консервативны. И итальянская ничем не отличается от французской. Я думаю, что всегда есть элита, публика, которая любит наблюдать за новыми явлениями, но не знаю, возможно ли дать ей точную характеристику с социологической точки зрения. Помню, что тогда, когда мы видели 250 человек в концертном зале, в нас вспыхивал энтузиазм. Я верю, что кто хочет пропагандировать новую музыку, хотя бы вначале должен быть прагматиком: кто не начинает, не растет. Воспитание делает из всех, независимо от страны, консерваторов. И это базовое воспитание в том, что касается искусства, в общем статично или пассивно.
Почему великие композиторы ХIХ века были популярнее наших современников?
Заметьте, Людвиг ван Бетховен сочинял более или менее легкую, доступную пониманию музыку. Его Седьмая симфония, к примеру, обладает обаянием, которое захватило самые широкие слои публики. Даже в большей степени, чем какой-нибудь Петр Ильич Чайковский. Но Бетховен написал также рафинированные струнные квартеты: в высокой степени сложную музыку, адресованную элите. Тогда композитор имел в своем распоряжении возможность выбора и вел себя соответственно.
Владимир Набоков в «Уроках повествования» утверждает, что литература не родилась в тот день, когда мальчик, крича «Волк, волк!», выбежал из Неандертальской долины, а за ним появился огромный серый волк, но в тот день, когда мальчик прибежал, крича «Волк, волк!», но за ним никто не гнался. То же самое происходит с музыкой?
Это очень забавно, но музыка, может быть, еще в большей степени продукт первобытного состояния. Это hic et nunc (здесь, тут; сразу, немедленно (лат.) – прим. пер.) ощутимого. В том, как существует музыка, как становится чем-то внешним, есть почти необходимое.
Что Вы помните о Вашем старом учителе контрапункта и гармонии, Оливье Мессиане?
Он научил меня анализировать партитуру, делать выводы из процесса сочинения. А также был в высшей степени щедрым человеком. По отношению к своему времени. Подумайте, что за пределами Парижской консерватории он преподавал бесплатно. Для наших дней факт исключительный.
Вас называют одним из самых значительных интерпретаторов музыки Рихарда Вагнера. Вы считаете, что в истории музыки все еще имеет значение противостояние между прогрессистом Вагнером и консерватором Верди?
И в этом тоже много мифов, от которых надо бы отказаться. Как тот, который принадлежит Теодору Адорно по отношению к Арнольду Шенбергу и Игорю Стравинскому. Просто я люблю Вагнера, потому что «чувствую» его больше, чем итальянца. Точно так же (многие могут подумать, что я иду против тенденции) предпочитаю Антона Брукнера Йоханнесу Брамсу.
Как дирижер, среди великих романтических авторов Вы всегда предпочитали Гектора Берлиоза. Почему?
Для меня «Фантастическая симфония» - современность, воплощенная оркестром. В первые годы Девятнадцатого века никто, кроме Бетховена, не написал подобных новаторских текстов. Но то, что меня больше всего поразило в Берлиозе, повторяю, новизна его инструментального стиля.
И что Вы думаете о возрождении, при посредстве оперных театров и дисков, Вашего соотечественника Жюля Массне?
Как говорите вы итальянцы: «Операция Ностальгия».
Большая часть Ваших сочинений отмечена тесными связями между поэзией и музыкой, достаточно назвать ”Le Marteau sans mastre” на тексты Рене Шара. Что означает для Вас слово?
Главным образом музыку. Но наполненную неизбежными отношениями со смыслом, который она приобретает, взаимодействуя со словом. Сегодня, после опытов последних лет, сосредоточенных на инструментальной музыке, я думаю о композиции для хора. Не спрашивайте меня о тексте, я еще не решил.
Еще по поводу Вашей концепции творчества: Вы утверждаете, что произведение никогда не бывает законченным, но находится в постояном движении. Так произошло с Вашим шедевром, “Pli selon pli”, с важными элементами импровизаци в трех частях из пяти...
Элементы импровизации присутствуют и в “Sur Incises”. Я начал эту вещь в 1994-ом году; она длилась пять минут и была задумана для фортепиано. Потом, через несколько лет, к фортепиано добавились другие инструменты, а продолжительность звучания увеличилась. В конце концов, версия, которую я представил не так давно, сделана для трех фортепиано, трех ударных и трех арф. Это происходит всякий раз, как я исполняю мое сочинение: мне очень трудно устоять перед искушением последующих вмешательств.
Вы, подобно Густаву Малеру и Рихарду Штраусу, композитор и дирижер. «Искушение», о котором мы только что говорили, одолевает Вас также, когда Вы дирижируете произведениями других композиторов?
Признаюсь: да. Часто на подиуме я думаю, что данное сочинение могло бы быть изменено, завершено... что, может быть, я бы убедил автора написать его иначе. Но, заверяю Вас, я сдерживаюсь и остаюсь верным тексту.
Каковы Ваши отношения с дисками?
Я уверен, что быть документом, также и фотографическим, - их основное значение. Они являются также свидетельством исполнительской деятельности прошлого. В последние годы я все больше слушаю записи Артуро Тосканини: неисчерпаемый источник вдохновения.
Вильгельм Фуртвенглер?
Великий артист. Но слишком связанный со своей эпохой. Он «вагнеризировал» Баха и Моцарта.
Какие диски Вы бы посоветовали молодежи, которая хочет изучать современную музыку?
Так, сразу? Мне приходят на ум Концерты для фортепиано и виолончели Дьердя Лигети. Симфония Лучано Берио. Сочинения Игоря Стравинского, Белы Бартока и Альбана Берга.
Политики имеют значение в развитии музыкальной культуры?
Без них нельзя обойтись. Хотя часто они не отличаются тонкостью, с точки зрения действительного знания. Тех, кто обладает высоким уровнем культуры, мало. Обычно они питают некое расплывчатое чувство в отношении искусства вообще.
Франсуа Миттеран?
Человек хитрый и умный. Но для него музыка не существовала. Думаю, что он был в Театре Бастий только по случаю его открытия. И, насколько мне известно, никогда не посещал концертные залы.
Жак Ширак?
То же самое. В общем, хорошим политиком можно просто считать того, кто достоточно мудр для того, чтобы постоянно выделять деньги на искусство.
Интервью с Пьером Булезом опубликовано в журнале L’Espresso
Перевод с итальянского
