Все бы было хорошо, но в другом месте и с другим дирижером
Лицо сегодняшней Америки в области классического вокала — Рене Флеминг. Статная красавица в дорогих туалетах и с лучезарной, обезоруживающей улыбкой, нежным голосом поющая всяких там романтических героинь. Американское национальное достояние не первый раз в России: сегодня она выступает в Петербурге, там она уже пела и раньше у Валерия Гергиева, а пару лет назад Дмитрий Хворостовский представил ее Москве.
Однако первый сольный концерт заокеанской гостьи в российской столице едва не стал неудачей. Если бы не ее умение располагать к себе любую аудиторию.
Первое, что хочется сделать, вернувшись с подобного мероприятия, это навсегда закрыть Дом музыки или, по крайней мере, запретить проводить там вокальные концерты. Поскольку главный, Светлановский зал этого учреждения культуры совершенно для них непригоден. За дорогим антуражем абсолютно невозможно скрыть его акустическую убогость.
В первой половине вечера электронная подзвучка не работала вовсе, и это казалось катастрофой, поскольку от голоса певицы остался один остов. Ее как-то было слышно (все-таки не Кремлевский дворец!), но вся красота звука, тембральная индивидуальность, богатство обертонов — решительно все это было потеряно для слушателей.
Однако настоящая катастрофа разразилась во втором отделении, когда подзвучку включили: микрофоны расставили так, что скрипки со своим пронзительным звуком оглушили всех присутствующих в ущерб и певице, и остальному оркестру. Особенно нелепо это выглядело в полонезе из «Евгения Онегина», где в средней части вместо темы виолончелей во всех динамиках бодро звучали третьестепенные скрипичные подголоски.
В довершение картины публику позабавила ведущая, приписавшая авторство романса «Не пой, красавица, при мне» Чайковскому. Поправить ошибку пришлось самой Флеминг, которая с удивлением наивной первоклассницы воскликнула на вполне приличном русском: «О, ньет! Нье пой красавьитса — Ракманиноф!», чем вызвала восторженный смех публики.
Второй бедой был Константин Орбелян. Хотелось бы узнать, из чего проистекает уверенность дирижера Камерного оркестра России, что аккомпанемент вокалистам — это его конек. А судя по внушительному количеству знаменитых певцов, с которыми за последние годы выступал маэстро, он в этом абсолютно убежден.
Однако его убежденность вряд ли можно было разделить. Количество расхождений оркестра с певицей и неверно показанных ею вступлений, нечуткость аккомпанемента, а местами и его явно чрезмерная звучность наводили на мысль, что со своей специализацией «блистательный американский музыкант, являющийся центральной фигурой музыкальной жизни России» (именно так дирижер отрекомендован в буклете), по-видимому, ошибся.
Но это еще полбеды: окончательно добил его подбор программы. Точнее, тех оркестровых номеров, которые перемежали выступления Флеминг. Если во втором отделении это были грохочущие онегинский полонез и вальс Хачатуряна к «Маскараду», совершенно разрушавшие общее лирическое настроение, то в первом — жирной кляксой оказалась увертюра к «Орфею в аду» Оффенбаха с ее канканом и атмосферой нездорового веселья.
В сложившихся условиях Флеминг сделала все, что могла. Первая половина концерта была отдана Манон Леско — разумеется, и в версии Массне, и в версии Пуччини. Идея «двух Манон» уже не одно десятилетие не дает покоя многим певицам. Флеминг не первая, кто почему-то хочет посоревноваться сама с собой, доказав, что может быть одновременно и страстной итальянкой, и легкомысленной француженкой. На Западе эту самодуэль в свое время вполне успешно удалось реализовать Анне Моффо, у нас десятилетия спустя этим занималась Любовь Казарновская. Но, в принципе, эксперимент весьма рискованный.
Флеминг не удалось сделать равноценных героинь: Манон Массне выглядела куда более привлекательной. Акварельная звукопись и пастельные полутона — вот сильные стороны нежного лирического сопрано певицы. Драматический репертуар ей не идет, для пуччиниевской героини не хватает собственно голосовых ресурсов. И дело тут не в силе звука, а в драматической насыщенности вокализации: чисто актерская аффектация не может заменить страданий в голосе.
Такого же рода неудача постигла певицу и во втором отделении с арией Наташи из «Опричника» Чайковского. Слава богу, у нее хватило мастерства и здравого смысла не сорваться на крик, соревнуясь с плотным оркестром, но впечатления этот номер не оставил никакого.
Там же, где Флеминг не выходила за свою территорию, можно было получить немалое удовольствие. Это и эталонная Русалка Дворжака, спетая с глубоким чувством и пониманием. Это и рахманиновский романс, где певица продемонстрировала великолепную нюансировку и супердолгое дыхание. Это и игривая Лауретта из «Джанни Скикки», и даже пуччиниевская Тоска, сделанная тонко и без чрезмерных страстей-мордастей.
Бисы были сплошь американские. Summertime из «Порги и Бесс» Гершвина, ничуть не уступавшая по экспрессии темнокожим исполнениям, эффектно контрастировала со светлой романтикой песенки Элизы Дулиттл из мюзикла Фредерика Лоу «Моя прекрасная леди». Зал по зову певицы охотно ей подпевал.
Что и говорить, в умении перевоплощаться и сопереживать совершенно разным героиням, а также в огромной положительной энергетике, которой не помешали даже непростые условия этого вечера, Рене Флеминг не откажешь.
Фото: ИТАР-ТАСС
