Карен Шахназаров приступил на «Мосфильме» к съемкам своего нового фильма «Конь бледный». Главную роль в нем сыграет Андрей Панин, один из наиболее популярных сегодня артистов, хотя сам он придерживается иного мнения.
— Это ложное впечатление, что я — такой востребованный актер. Года два-три назад действительно был из когорты самых снимающихся. И «Шик» Бахтиера Худойназарова, и «Даже не думай!» Руслана Бальтцера, недавно вышедшие в прокат, начали сниматься давным-давно. Вышла картина Александра Прошкина «Трио», в которой работал год назад. Кое-что осталось закончить с Павлом Чухраем в «Водителе для Веры» — всякие там технические штучки.
— У Чухрая интересная роль?
— Об этом сейчас сложно говорить. Достоевского ведь в последнее время никто не экранизирует, если не считать Бортко с его «Идиотом». По сравнению с театральными работами работа в кино представляется мне рутинной. Размахнуться, грубо говоря, нет возможности. Точнее — не было. Недавно судьба несколько смилостивилась: снимаюсь у Карена Шахназарова в фильме по автобиографичному роману Бориса Савинкова «Конь бледный», где играю Савинкова.
Это был очень талантливый во многих отношениях и загадочный человек, диссидент по крови, борец против царизма, идеолог и организатор террористического движения. Не было бы Савинкова, грубо говоря, не было бы и Ленина. И при этом романтик по натуре, которого знали и любили и Гиппиус, и Мережковский. Гиппиус говорила, например, что Савинкова нельзя назвать гением, потому что у него было слишком много сильных начал и ни на одном из них он не мог сфокусироваться. Гений обычно на чем-то одном сосредоточен. Савинков был, как я понимаю, предтечей многого, в том числе и фашизма. Конечно, очень интересно играть такого человека. Не знаю, не знаю, что получится. По плану съемочный период заканчивается в конце сентября.
— В таком случае поговорим о том, что сделано. Как вам работалось с Худойназаровым?
— С Бахтиером мы познакомились случайно — на приеме по случаю вручения каких-то премий. Он, как я и ожидал, оказался интересным человеком, задорным, хотя и не простым в работе и в жизни. Если охарактеризовать наши взаимоотношения одним словом, то это будет «пытливость». Мы вместе старались докопаться до истины в каждой сцене. А если так попробуем? А если так? Не раз переписывали сцены, переделывали на репетициях, переснимали. Бахтиер был инициатором наших споров, совместного поиска. Мне приятно, что он облекал меня доверием, я чувствовал свою ответственность. Кино, как мне кажется, получилось.
— «Даже не думай!» — тоже получилось?
— Вспомните, как герои одеты: Бог знает во что, как какие-то негритянские рэпперы. Это некий комикс. Некий стеб. Пародия. Непонятно, как это все играть. И мне в общем фильм понравился. Я пришел на просмотр уставший и намеревался, признаюсь, вздремнуть. Но не уснул и даже пару раз изрядно повеселился. Подобного в нашем кино, по-моему, еще не было. Почему-то мне вспомнился фильм из детства — «Дорогой мальчик». Там тоже кого-то похитили, какие-то мультики внутри — ну совсем идиотское, подростковое кино, но которым мы восхищались. Вот и здесь повеяло чем-то детским, наивным, непосредственным. Когда все кажется легкодоступным, все тебе позволено, мир у твоих ног, вдруг раз — и ты уже падишах и держишь за бороду джинна из бутылки. И вот такую сказочку — в развернутом, обильном варианте — и представляет собой наш фильм. Что-то в нем есть и от Гая Ритчи — вспомните его «Большой куш». Это шутка по поводу шутки. Бальтцер сделал картину в эмтитивишной манере, которая в принципе для меня неприемлема, потому что я уже довольно старенький, мне уже трезвому на дискотеке танцевать неприлично. Но сделан фильм талантливо, и молодежь, думаю, будет от нее тащиться.
— Когда я смотрел картину, то родилась аналогия с «Бригадой», где вы также заняты. Да, здесь совершенно в другом ключе, в другом жанре, но о том же: симпатичные ребята ловят кайф от насилия. Опять мы видим на экране героизацию бандитизма, своего рода его пропаганду. Вам так не кажется?
— Мне кажется странным эхо, которое пошло в прессе после «Бригады», насчет воспевания насилия. Да всем этим наше кино занимается уже лет пятнадцать — так что реакция запоздалая, проехали. Да и нет в «Бригаде» воспевания, я вас умоляю, — так, робингудовщина на новый лад. А в «Даже не думай!» — тем более. Назовите мне наиболее значимые голливудские фильмы за последние двадцать лет — в половине из них так или иначе затрагивается эта тема. И не забывайте: «Бригада» задумывалась шесть лет назад!
— Но теперь она попала в точку, вон какой резонанс пошел!
— Не по теме своей попала, а по героям, по качеству сериала.
— В «Даже не думай!» бросается в глаза громадная разница между актерами вашего поколения и молодыми. Причем они не новички, их воспринимают как надежду нашего кино. Вот ваш однофамилец Алексей Панин стал лауреатом премии «Триумф» и Госпремии. Много говорят об Алексее Алексееве, об Игоре Петренко, который Травкина сыграл в «Звезде» и совсем недавно снялся в главной роли в «Кармен». Чем вы это объясните?
— С одной стороны, есть безусловная разница в опыте. Вспомните Гурченко в «Карнавальной ночи». Снялась, а затем последовал большой перерыв, и он сыграл благотворную роль. Был милый, прелестный типаж, а тут появилась Актриса. Думаю, Гурченко не была бы Гурченко, если бы ее в свое время не забыли. Годы лишений, борьбы сделали ее личностью. Наших пацанов просто не били, а без этого им трудно будет что-то завоевать.
На Западе легче. Я имею в виду систему профессиональной подготовки актеров, где очень жесткий отбор, характер работы на съемках. Если мы выпускаем в год полсотни картин, то Голливуд плюс независимые студии — в десять, в пятьдесят раз больше. Так где масса возможностей раскрыться таланту актера? Где больше шансов попасть к режиссеру, который сможет «вытащить» тебя?
— Как я понял, вас не устраивает сама система обучения в наших актерских вузах...
— Актерской школы как таковой у нас я не вижу. Не видел, честно говоря, и в мое время. То, что мы в этом плане впереди планеты всей, — старая, старая легенда. И театральной школы у нас уже нет. Люди, которые ее основали, уже ушли. Есть отдельные хорошие преподаватели — не более того. Все меняется, все линяет, устаревает. Потом приходят другие люди, рождается новая школа. Но пока я не вижу, что они пришли.
— Но звезды рождаются и без школы. А я не вижу среди молодежи звезд...
— А кто из известнейших ныне актеров в возрасте моих молодых коллег по фильму «Даже не думай!» был звездой?
— Вы говорили об отсутствии у молодых опыта, актерского и жизненного, о том, как важно быть битым. Но представьте ситуацию, что вам в возрасте Игоря Петренко или Алексея Панина посчастливилось сыграть в кино роли, какие достались им. Вы им не завидуете? Ведь вам удалось пробиться на большой экран много позже, чем им, когда уже было далеко за тридцать...
— В мое время не было кино...
— Как не было?
— Мне было 28 лет, когда я окончил Школу-студию МХАТа. Тогда, в 1990 году, что снимали? Да, много фильмов было в производстве. Но, снимая кино, занимались отмыванием денег, произошел чудовищный облом в смысле профессии. Все было чрезвычайно убого — и в смысле драматургии, и в смысле режиссуры, и в смысле актерской игры. Да разве можно было в таких условиях сыграть что-то стоящее? Теперь ситуация изменилась к лучшему. Трудно попасть в нужное время, встретиться в нужном месте с нужными людьми — без Госпожи Удачи ну никак не обойтись! Но если бы мне, допустим, только сейчас стукнуло 28, смог бы я достойно использовать свой шанс в кино? Не берусь судить.
Вспомните доброе старое советское кино, которое якобы погибло. Если уж судить по большому счету, смотреть было нечего. Поднатужившись, можно вспомнить тридцать, ну сорок картин — так это ж за 70 лет!
— Вы не задумывались над тем, почему известнейшие наши режиссеры, которые в прошлом так радовали, ныне ничего путного не могут создать?
— Прежде всего, потому, что произошел крах всей нашей жизни. Может быть, им надо было подождать, чтобы что-то рассмотреть, а не слушать самих себя. Наше время нужно понять, переварить. Недаром великие фильмы о войне появились много лет спустя после ее окончания, а не сразу, когда мир был оглушен взрывами.
— Почему только в 28 вы стали актером?
— Так судьба сложилась: это мой третий вуз. До этого был пищевой в Кемерове, затем там же Институт культуры, где изучал режиссуру.
— А почему пищевой? Почему Институт культуры? Неужели вы не чувствовали в себе тяги к актерской профессии?
— В то время мне было все равно, куда поступать. А потом вдруг потянуло в режиссуру.
— Еще во время учебы ваши учителя приметили в вас педагогический дар, и вскоре вы, совсем еще молодой, вместе с ними стали учить студентов. Вы продолжаете преподавать?
— Нет, я ушел и из МХАТа, и из Школы-студии МХАТа. Сейчас, правда, предпринимаю попытки организовать нечто свое, набрать новый курс, но что из этого получится, неизвестно. Возможно, будет коммерческий курс при одном из крупных творческих вузов — человек 25 — 30. Есть предварительная договоренность с людьми, которых я хотел бы видеть своими коллегами. Но о них говорить еще рано. Когда система заработает, это, вполне возможно, будут уже другие люди. Реклама, которую вы видели по телевизору, касается только предварительного, отборочного этапа. Может быть, все станет реальностью в будущем году.
— А почему, кстати, вы ушли и из Школы-студии, и из театра?
— Тут много причин. Но главное, наверное, то, что хотелось успеть как-то развиться самому. Театр и преподавательская работа отнимали слишком много времени.
— В начале разговора вы сказали, что кино не предлагает вам ролей масштаба Достоевского. Но во МХАТе у вас были хорошие роли.
— Я ушел из-за «достоевщины» внутри МХАТа. А точнее — из-за «зощенковщины» внутри него. Это было пять лет назад.
**— Но пришел Олег Табаков. Он вам не предлагал вернуться?v
— Нет. Интересное теперь может быть только на моих условиях. Да и время сейчас не такое, чтобы работать в репертуарном театре. Тот вариант, в котором он существует, — отрыжка советского прошлого.
— А антрепризный театр вас устраивает?
— Только в том смысле, что собираются люди профессиональные, уважающие друг друга, и с определенной целью. Никто из них никому не строит козни. Они собрались просто вместе поработать. С разной, правда, долей успеха. Но не всегда можно понять, где кончается репертуарный театр и где начинается антреприза. Приглашение «чужого» актера в спектакль — это антреприза или репертуарный театр? Скорее некий симбиоз. В таком театре я начал работать по контракту девять лет назад и до сих пор работаю — имею в виду спектакль «Смертельный номер» в Театре Табакова, который собрал, кажется, все театральные премии, какие только существуют в России. Мне доставляет громадное удовольствие работать вместе с Колей Фоменко в спектакле «Академия смеха». Вот и вся моя антреприза.
Беседу вел Геннадий Белостоцкий
