В Санкт-Петербурге проходит юбилейный фестиваль «Звезды белых ночей»
На Театральной площади
Нынешний беспримерный музыкальный марафон «Звезд белых ночей» Валерий Гергиев открыл великой оперой Сергея Прокофьева «Война и мир». И в концертной части фестиваля выбор Гергиева пал на редко исполняемую «Оду на окончание войны» Прокофьева. Символично, что прозвучала она в исполнении интернационального Всемирного оркестра мира (рядом с пьесами Мендельсона, Рихарда Штрауса и Стравинского). А накануне маэстро дирижировал «своим» мариинским оркестром, исполнявшим шедевры Римского-Корсакова, Глазунова, Рахманинова.
Таков был впечатляющий зачин фестиваля. За «рядовыми» майскими спектаклями следовали концерты Симфониетты «Краковия», Оркестра Израильской филармонии, Оркестра Елисейских Полей, Загребского филармонического, Collegium Vocale Gent... Казалось бы, звездный парад оркестров, дирижеров, солистов приведет к тому, что впечатления, наслаиваясь одно на другое, заслонят друг друга. Но — в опровержение известной французской поговорки о «затруднении от богатства» — этого пока не случилось.
Симфониетта «Краковия», сформированная в 1990 году из студентов-первокурсников Краковской академии музыки, меньше чем за пять лет удостоилась чести выступать на самых престижных музыкальных фестивалях Европы с выдающимися дирижерами и солистами. Дополнительную интригу выступлению наших гостей придало незапланированное их противоборство с акустикой Большого зала консерватории, где идут спектакли Оперной студии. «Неуютность» ситуации усугубилась тем, что из-за плохой рекламы в огромном зале собралась немногочисленная камерная аудитория.
Между тем за роялем ожидалось выступление самого Кристофа Эшенбаха. Пианист не обманул ожиданий слушателей: его Моцарт (Концерт ля-мажор, KV 488), правда, мог показаться поначалу излишне строгим, порою даже жестко графичным. Но спустя минуту-другую вы убеждались, что это Моцарт продуманный — от тщательной выделки рисунка мелодий и струящихся пассажей Аллегро до фортепианного бельканто в божественном Адажио и до виртуозного «игрового» финала. Джон Аксельрод за пультом камерной «Краковии» извлекал из оркестра мягкое округлое пиано, сдерживал не слишком громкое, по-моцартовски деликатное форте. Прочувствованное сопровождение по-своему дополняло, «уравновешивало» рационализм солиста, приближая исполнение к идеалу Моцарта, полагавшего концерт «чем-то средним между слишком трудным и слишком легким». А в том, что маэстро из Техаса неслучайно приглашен главным дирижером «Краковии», слушатели могли окончательно убедиться на такой труднейшей «конкурсной» пьесе, как Третья «Героическая» симфония Бетховена. Живой, с самого начала верно заданный темп, постоянно поддерживаемый пульс — и это не метафора — мелодический ток, не стесненный глубокомысленными склеротическими замедлениями, позволили избежать и «божественных длиннот» в траурном марше, и выспренней помпезности в финале. Отдавая дань современному репертуару, польские музыканты отлично исполнили Симфониетту № 2 (оркестровая версия кларнетового Квартета) Кшиштофа Пендерецкого, составившую (это был поздний, неоромантический Пендерецкий) гармоничное целое с Моцартом и Бетховеном.
Если «Краковия» во главе с Джоном Аксельродом явилась открытием фестиваля, то единственного концерта Оркестра Израильской филармонии под управлением его «пожизненного» (беспрецедентный титул!) главного дирижера Зубина Меты ждали «с томленьем упованья». В начале 90-х после гастролей Израильского филармонического с Зубином Метой и Чикагского симфонического с Георгом Шолти мы (я говорю о старшем поколении) могли сказать, что слышали все крупнейшие оркестры мира. С тех пор по всем известным причинам российские слушатели не избалованы подобными встречами. Какой же показалась Израильская филармония спустя годы? «Инструмент», на котором «играет» Зубин Мета, все так же хорош, не боюсь громкого слова — совершенен! Теплые, обладающие особым насыщенным тоном струнные (впрочем, умеющие зачаровать, когда надо, и холодными флажолетами) не удивительны в израильском оркестре (к тому же состоящем наполовину из выпускников училищ и консерваторий бывшего СССР и, стало быть, представляющих русскую школу!). Но более поразило «духовенство» — стройные, чистые, словно промытые тембры деревянных; мягкая, избегающая форсированных звучностей медь.
Что же до Третьей симфонии Малера в интерпретации Зубина Меты — она не стала, на мой взгляд, достижением дирижера. И главные упреки приходятся на прочтение грандиозной первой части симфонии. Она предстала цепью превосходно сыгранных, но не спаянных воедино эпизодов. Мета, дирижировавший наизусть, был, казалось, излишне спокоен (несмотря на внешне энергичный жест), симфония «не пылала» под его рукой, и потому форма симфонии, ее здание, покоящееся на основании пирамиды — на первой части, — словно оседало. Не хватало страстного, темпераментного напора, делающего хорошо отрепетированную музыкальную ткань живой, растущей и страдающей от боли плотью. Лучше других вышли жанровые части симфонии — менуэт, скерцо; в них выявлены и блестяще сыграны все камерные ансамбли в оркестровой толще. Жанровые сцены в пятой части (перекличка с будущей Четвертой симфонией) лучше удались и мариинской солистке Злате Булычевой, нежели философское ее соло на стихи Ницше в четвертой части. Изумительное духоподъемное финальное Адажио, как всегда, вызвало благодарную овацию зала. Но — повторюсь — если не обманываться этим финальным и суммарным впечатлением, дирижер на этот раз уступал своему совершенному, как скрипка Страдивари, инструменту.
... и в Смольном соборе
21 мая петербургские ценители аутентичного исполнительства пришли в зал Смольного собора, чтобы наконец-то услышать «правильное» исполнение 5-й Симфонии Бетховена и сравнить впечатления от 7-й Симфонии с переживаниями трехлетней давности, когда ее исполнял «Оркестр XVIII столетия».
Оркестр Елисейских Полей Филиппа Херревеге был создан бельгийским маэстро специально для исполнения музыки первой половины XIX века, а потому знатоки рассчитывали на музыкальное пиршество. Однако уже после первых тактов 7-й Симфонии люди начали удивленно переглядываться, а в перерыве между частями наиболее отчаянные слушатели стали мигрировать по залу в поисках «нормального звука». Но его не было. Как оказалось, акустика Смольного собора вообще не предполагает исполнение симфонической музыки — звучание оркестра различно в разных частях зала, а многократное эхо превращает все усилия музыкантов в невероятную акустическую «кашу». Отчасти, конечно, в этом был виноват и дирижер, в соответствии со своей весьма строгой концепцией усадивший контрабасы на левый передний край сцены, а деревянные духовые задвинув в самую глубину оркестра. Но главный недостаток — специфические акустические особенности Смольного собора, в котором, ко всему прочему, оркестр сидит почти на метр выше слушателей! Так что 21 мая музыкального пиршества не вышло. Не было и главного для аутентичного исполнительства — точного интонирования, строгой артикуляции. Оркестровые группы то сливались в странную однообразную массу, то просто «разваливались». Что касается дирижерской трактовки, то и она, к сожалению, оставляла желать лучшего. Легкую танцевальность 7-й Симфонии Херревеге просто уничтожил вязкими, невыдержанными темпами. От этого же пострадали кульминационные моменты в 5-й. В результате получился концерт, в котором можно было наслаждаться лишь тембрами аутентичных контрабасов, да и то только тем, кто сидел слева.
К чести петербургских слушателей, провал 21 мая не отпугнул их, и 24 мая они вновь целиком заполнили Смольный собор, дабы услышать Мессу си-минор И.-С.Баха, которую Херревеге исполнял со своим первым и самым любимым детищем — Collegium Vocale Gent. Преданность публики на этот раз была достойным образом вознаграждена. И хотя ужасающая акустика Смольного вновь коварно проявила себя, бельгийский маэстро сделал все возможное, чтобы представить нам великое баховское творение во всей его красоте. Изменив посадку оркестра и периодически производя рокировки в хоре, дирижер добился изящнейшего, по-настоящему «барочного» исполнения католической мессы. Именно католической, ибо в трактовке Херревеге отсутствовали те суровость и строгость, которые столь присущи баховским протестантским Страстям и мотетам. Иногда исполнение даже приобретало черты бурлеска, типичного для итальянских кончерто гроссо начала XVIII века, но тут же возвращалось к выверенному десятилетиями вдохновенного творчества фирменному баховскому стилю от Филиппа Херревеге. Неадекватность замены заявленного в программе Марка Пэдмора — одного из красивейших теноров, исполняющих англо-немецкий барочный репертуар, с лихвой компенсировалась пением Андреаса Шолля — лучшего немецкого контратенора современности, исполнившего свои номера с непревзойденной легкостью и блеском. Но самое захватывающее в концерте 24 мая — это звучание хора Collegium Vocale Gent, сумевшего передать тончайшие нюансы роскошной баховской полифонии, сплетая свои голоса в непревзойденные по красоте узоры, напоминающие брабантские кружева.
Иосиф Райскин, Алексей Трифонов
