Последняя премьера бурного сезона в Мариинском театре
Сезон в Мариинке выдался на редкость урожайным. Премьеры выходили одна за другой. Но никто и предположить не мог, что главным событием музыкального года станет «Евгений Онегин».
Оперное искусство вообще легко впадает в штампы. Не только певцы, но и завсегдатаи партера знают, как надо петь ту или иную партию, как должен выглядеть тот или иной персонаж и где следует быть паузе для аплодисментов. Кажется, некоторые меломаны ходят в оперу только затем, чтобы удостовериться, на месте ли все основные составляющие этого «монстра», подвергая остракизму малейшее отклонение от «вампуки». «Евгений Онегин» оброс штампами, словно видавший виды корабль ракушками. Они бы утащили оперу на дно, если бы не дивная музыка, спасающая сочинение Чайковского от полной музеефикации. Впрочем, и она редко звучит так, как написана автором. «Лирические сцены» давно растащены на отдельные номера, исполняемые чуть ли не как опереточные выходные арии.
В новой постановке Мариинского театра даже соло Гремина звучит столь содержательно и осмысленно, словно до Михаила Кита никто не пел «Безумно я люблю Татьяну». И дело не только в мастерстве и таланте певца. Спектакль поставлен вопреки оперным стереотипам. Нельзя сказать, что режиссеры Моше Ляйзер и Патрис Корье и художники Кристиан Фенуйа (декорации), Агостино Кавалька (костюмы), Кристоф Форэ (свет) не знакомы с традицией. Они даже отдают ей дань, не без иронии вкрапляя осколки штампов в современную картину.
Так, скажем, начинают с мизансцены, кочующей из спектакля в спектакль: в огромном, чуть ли не дворцовом кресле восседает кутающаяся в плед Ларина, а возле нее няня чистит яблоки для варенья. Однако для постановщиков это не более чем «реплика», словно фрагмент старинной фрески, бережно сохраненной в доме, где сделан евроремонт. Эти «реплики» прихотливо разбросаны по спектаклю, напоминая о культурных слоях, неизбежных в театре с богатой историей. Так, непременные русские березки растут прямо из натертого до блеска паркета. А в светелке Татьяны хоть и стоит обязательный круглый столик для письма, но большую часть сцены влюбленная девушка проводит, мечась по постели, обнимая подушку — короче, не находя себе места от нахлынувших чувств...
Но большинство стереотипов режиссеры игнорируют. Без особого эпатажа, но твердой рукой стирая привычные черты «костюмированного концерта». Татьяне отказано даже в малиновом берете. Что не мешает Ирине Матаевой создать чрезвычайно привлекательный образ, проследив судьбу героини от юности до зрелости.
Слова «Привычка свыше нам дана...» звучат чем-то вроде эпиграфа. Авторы спектакля ищут счастья на непроторенных дорогах. Пересмотру подвергся даже «календарь», доселе нерушимый. Начинается опера на склоне лета. Черно-белая сцена дуэли тонирована лишь горсткой осенних листьев: унылая пора полна не очарования, а разочарования. Пушистым белым снегом засыпан Петербург, где в час разъезда гостей на пороге бальной залы герои прощаются навек.
Но если времена года совпадают с душевным состоянием Татьяны, то Онегин — известный нонконформист, и чувства его идут вразрез с круговоротом природы. В первых актах Владимир Мороз играет резонера, вообразившего себя гордым одиночкой. Именно такие нравятся девушкам: огненный взор, стать и неприступность — что еще надо? В финале, как раз слушая арию Гремина, Онегин пробуждается для любви...
В этом спектакле порывы души и сыграны, и спеты. Сыграны психологически точно и подробно, хотя порой излишне эмоционально (Ленский с Онегиным даже подрались на балу), но спеты изумительно тонко и нежно (как хорош дуэт в сцене дуэли!). Режиссеры из Франции и Валерий Гергиев, что называется, нашли друг друга. Оркестр и хор, которым в ряде сцен приходится обходиться без поддержки «живых картин», звучат «за кадром» светло и чисто, словно мы слышим эту музыку впервые.
Словно впервые мы видим и героев. Самые бурные аплодисменты на премьере достались Ленскому (если не считать тех, что выпали на долю дирижера). Один из лучших молодых теноров Петербурга Евгений Акимов сыграл поэта похожим не на Собинова с Лемешевым, а на Дельвига. Ольга снисходительно принимает ухаживания смешного, милого, восторженного очкарика, не подозревая, какая буря страстей таится за простыми словами «Я люблю тебя!..».
Скептики (признаться, я из их числа) сомневались в успехе иноземного прочтения русской оперы. После премьеры надо признать, что взгляд со стороны бывает необходим. А если вспомнить, что свое любовное послание пушкинская Татьяна писала по-французски, то союз с постановочной бригадой из Франции окажется прямо-таки предначертанным свыше.
Елена Алексеева
