Александр Курмачёв о прямой трансляции «Кармен» из Метрополитен-оперы
Постановка Ричарда Эйра в Метропролитен является одной из лучших интерпретаций амбивалентной сложности партитуры Ж. Бизе, яркие сочные «припевы» которой соседствуют с утомительными «адажио» заунывно тягучих монологов и дуэтов. На этом контрасте крикливо вычурной маргинальности с усыпляющей своей пресностью добродетелью построена вся музыкальная драматургия оперы. Но примитивность этой мелодраматической геометрии легко растворяется при вдумчивом подходе к сценическому моделированию внутреннего художественного конфликта «Кармен».
Этот разрыв, эта трещина находит своё отображение уже в сценографии спектакля
(художник — Роб Хоуэлл), прямолинейная символичность которой поражает едва ли не китчевым нахрапом.
Кровавая молния занавеса, в «трещине» которой силуэт балетной пары исполняет ритуально-медитативную инсталляцию на тему «рокового влечения», — словно символ вспышки, ослепляющей человека, охваченного любовным томлением... Символ самой героини, образ которой становится детонатором внутренней закомплексованности и, видимо, социально-сексуальной неполноценности главного героя, которым становится Хозе в этой постановке.
Александр Антоненко сегодня — один из выдающихся теноров драматического репертуара.
Техническая безупречность его вокала доставляет столько радости, что на актёрскую монохромность его работ я раньше даже не обращал внимания. В спектакле же, который мне довелось увидеть в прямой трансляции из Мет, я увидел настоящего артиста.
Не секрет, что ключевая прерогатива кинематографа — крупные планы — редко угрожает оперным исполнителям и вынуждает постановщиков прибегать к грубым мизансценным «мазкам» для создания зрелищной убедительности сложных психологических конфликтов. Крупный план — серьёзное испытание, и то, что Антоненко его блестяще выдержал, меня, признаюсь, удивило.
Хозе в его исполнении — человек, смирившийся со своей заурядностью.
Добрый, отзывчивый увалень по-настоящему изумлён вниманием к себе жгуче-темпераментной цыганки. Кармен рождает в нём уверенность в своих силах, в своей мужской привлекательности, веру в то, во что он никогда бы без неё не поверил. И месть за этот самообман в финале становится абсолютно уникальным штрихом к этому образу.
До Антоненко в постановке Эйра так глубоко и так психологически тонко этот образ никто и никогда не копал. В сочетании с феноменальным по грамотности и красоте звуком это прочтение — фантастическая интерпретаторская удача артиста.
Не менее внятной, художественно мощной и вокально роскошной стала работа Аниты Рачвелишвили в титульной партии. Её Кармен не просто неформальный лидер-хулиганка: она женщина, измученная собственным эгоизмом. Она исступленно ищет объект для самоотречения, но не может найти. У Рачвелишвили, которая покорила меня своей Любашей в «Царской невесте» Чернякова и удивительным прочтением Кончаковны в его же «Князе Игоре»,
Кармен получается не звездой табачного киоска, а личностью, уставшей от самой себя.
В самом деле: пластика певицы, то, как её героиня пинает конкуренток ногами, легко орудует навахой, не смущается и не тушуется ни перед кем, — всё говорит о бессмысленном бесстрашии. Неслучайно, одним из самых ярких и психологически умных эпизодов в исполнении певицы становится не знаменитая сегидилья, а признание Кармен своим подельникам в том, что она — влюблена.
Влюбленность для Кармен — это не потеря независимости. Это — потеря себя.
Эта утрата эгоистической доминанты, которая всегда была и будет главным препятствием на нашем пути к счастью. Лишь отказавшись от жалости к себе, от собственного эгоцентризма, мы можем принять то, для чего другой человек появляется в нашей судьбе. И лишь тогда, когда наше ego восстаёт против этого проникновения, мы лишаемся радости от близости, мы начинаем задумываться и теряем эмоциональную связь. Мы — перестаём любить.
Почему-то именно исполнение Аниты Рачвелишвили всколыхнуло во мне размышления о том, чем же именно сегодня так актуален для нас образ Кармен?
Известно, что отношения нельзя «найти»: их можно только построить.
Каторжный труд по вылепливанию взаимопонимания не всегда вознаграждается «хэппи-эндом», и чем раньше мы это понимаем, тем меньше тратим своей жизни на то, что не только не сделает нас счастливее, но, скорее всего, насмерть угробит.
Кармен вовремя диагностирует бесперспективность отношений с Хозе, но его величество случай (прямой конфликт Хозе с Цунигой) мешает расставить точки над i. По большому счёту, именно в этой сцене суть и соль. Именно второго действия оперы достаточно для того, чтобы вся коллизия, весь музыкальный надрыв этой трагедии состоялся, вызвав в душе любого человека невиданные по силе эмоции.
Кармен не просто влюбляется: она переступает через себя. Она отрекается от себя ради того, кто этого отречения не в силах оценить и принять. И здесь мы с замиранием сердца сталкиваемся с простой и очевидной формулой взаимности: если, забыв о себе, преодолев собственное «я», растворившись в другом человеке, мы не перестаём ощущать себя комфортно и уютно, значит, это то, что нам нужно.
В эмоциональном комфорте — да, бывает скучно. Но в эмоциональном комфорте не бывает больно. Кармен испытывает боль. Эта рана (кровавая трещина на занавесе!) мешает ей простить: простить Хозе за то, что он оказался не тем.
Тем самым для Кармен оказывается Эскамильо.
Весёлое бесстрашие — именно то, что вдруг цепляет непокорную цыганку.
Улыбка в лицо смерти — вот что притягивает её. Вот что она дарит на прощание Хозе. Вот что в силах победить в ней её саму.
Ильдар Абдразаков с невиданным шиком, даже некоторой небрежностью исполняет куплеты Эскамильо, изысканно и психологически тонко передаёт увлеченность своего героя в диалоге с Хозе. В этой интерепретации мне даже почудилась лёгкая самоирония артиста — качество, достойное украсить характер только по-настоящему умного человека, настоящего и глубокого Художника…
Анита Хартинг в партии Микаэлы порадовала серебристым вокалом и хрупкой интеллигентностью подачи образа. Всё в рамках и в нотах.
Оркестр под управлением Пабло Эраса-Касадо звучал менее лучисто, чем во второй серии премьерных показов зимой 2010 года под управлением Алэна Антиноглу. Добротно, местами блистательно, но… не гениально. А от оркестровой интерепретации известных шедевров ждёшь именно гениальности. Наверное, по этой причине многие «плавные» места партитуры показались мне чрезмерно скучными. Возможно, у этого ретуширования была своя художественная сверхзадача, но разглядеть её у меня не получилось.
Удалось бы рассмотреть в этом спектакле то, что я увидел, без крупных планов прямой трансляции на большом экране? Я видел спектакль Эйра живьём в Мет. Достаточно далеко от сцены, что мешало мне вникнуть и оценить. Не являются ли прямые трансляции (как и экранизации классических опер, которыми славился кинематограф СССР) — особым метажанром, позволяющим именно разглядеть то, что порой не удаётся расслышать?..
Автор фото — Ken Howard
