Малер. Симфония No. 3

Symphony No. 3 (d-moll)

Состав оркестра: 4 флейты, 4 флейты-пикколо, 4 гобоя, английский рожок, 3 кларнета, бас-кларнет, 2 кларнета-пикколо, 4 фагота, контрафагот, 8 валторн, 4 трубы, 4 тромбона и туба, 3 литавры, 2 набора колокольчиков, тамбурин, тамтам, треугольник, тарелки, малый барабан, большой барабан, прут, 2 арфы, струнная группа, в т.ч. контрабасы пятиструнные. Голоса: альт-соло, женский хор. Вдали: почтовый рожок, малые барабаны; в вышине: колокольчики и хор мальчиков.

История создания

Над Третьей симфонией Густав Малер работал в течение летних каникул 1895 и 1896 годов. Он проводил их в Тироле на Аттерзее, в одном из самых живописных уголков Австрии. На берегу небольшого озера в местечке Штейнбах он жил с сестрами, отдыхал душой от театральных забот. На лугу, протянувшемся от гостиницы, в которой он остановился, до озера, он велел построить домик для работы. В нем помещались только пиани­но, стол, кресло и диван. Сюда не доходили никакие звуки, никто не мешал, и он многие часы проводил за работой. Далеко не вся музыка возникала именно здесь — часто его видели на лугу, в холмах, где он бродил, впитывая в себя окружающую красоту, погружался в слышимую внутри музыку, и возвращался периодически в домик, чтобы, как он выражался, «принести урожай в закрома» — записать сочиненное во время прогулок. Недаром приехавшему к нему Бруно Вальтеру, его мо­лодому сотруднику, будущему великому дирижеру и пропагандисту его сочинений, Малер сказал однажды: «Вам уже нечего здесь рассматри­вать: все это я вобрал в свою музыку!»

В Штейнбахе летом 1894 года и была закончена Третья симфония — одна из самых сложных в его творческом наследии. Композитор считал ее произведением, «в котором отражается весь мир... Вся природа полу­чает в ней голос и раскрывает свои сокровенные тайны». В одном из писем он сообщил даже программу: «...II—V части должны выразить последовательные ступени сущего, как я их трактую. II. Что мне расска­зывают цветы. III. Что мне рассказывают звери. IV. Что мне рассказыва­ет ночь (человек). V. Что мне рассказывают утренние колокола (анге­лы). VI. Что мне рассказывает любовь... Номер I — "Приход лета"... Лето мыслится как победитель, шагающий среди всего, что растет и цве­тет, ползает и летает, мечтает и томится и, наконец, того, о чем мы мо­жем лишь догадываться...»

Разумеется, программа эта очень условна и субъективна. Малер сам понимал это и категорически возражал против ее опубликования.

Весь гигантский цикл разделен композитором надвое. Его первый раз­дел — первая часть — общая картина мира, жизни в богатстве и много­образии ее проявлений. Второй раздел — все остальные части, в кото­рых происходит последовательное осмысление ранее показанного, как бы рассматриваются крупным планом отдельные фрагменты величествен­ной фрески, развернутой вначале.

Любопытно, что второй раздел цикла, то есть части со второй по ше­стую, был написан сначала, в 1895 году. На то же, чтобы создать первую часть симфонии, понадобилось еще целое лето.

Композитор предполагал первоначально дать симфонии подзаголовок «Веселая наука», заимствованный у Ницше. «Веселая наука» Ницше — это размышления о многих сторонах жизни, рассуждения о науке, искусстве, философии, любви, совести, жестокости, смерти, страдании, мудрости, но также о «сверхчеловеке», воле к власти, всевластном эгоизме и презрении к «толпе». Очевидно, что отождествление малеровского замысла с размышлениями Ницше было бы грубейшей ошиб­кой. Что же тогда скрывается за необнародованным подзаголовком сим­фонии? В предисловии к своей книге Ницше писал: «"Веселая наука" — это означает сатурналии духа, который терпеливо восставал против страшного долгого гнета... и который теперь сразу озарен надеждой — надеждой на выздоровление, опьянением выздоровления... весе­лость после долгого воздержания и бессилия, ликование возвращающейся силы, пробудившейся веры в завтра и послезавтра». И далее: «Человек должен время от времени верить, что ему известен ответ на вопрос, зачем он существует... Стоять среди этой изумительной неизвестнос­ти и многозначительности бытия, стоять и не вопрошать, не дрожать от страстного желания задать вопрос... вот к чему я питаю ис­креннее презрение...»

Думается, секрет именно в этих словах. Малер вопрошает. Он снова и снова задает себе эти вопросы и ищет ответ. Третья симфония — это его, а не Ницше, «Веселая наука». После попытки осознания смысла человеческой жизни во Второй симфонии композитор обращается к еще более грандиозному замыслу: складывается впечатление, что во Второй жизнь осмысляется «вглубь», как существование одного человека. В Третьей же Малер делает попытку осмысления ее «вширь», во все­ленском масштабе. Но теперь, после горькой неудачи с подзаголовком Первой, композитор не стал расшифровывать для всех содержания сим­фонии, более того — запретил публиковать какие бы то ни было словес­ные пояснения. Малер ясно отдавал себе отчет, что его формулировки, касающиеся содержания отдельных частей, расплывчаты, условны и мо­гут, вместо помощи, лишь сбить слушателей. Он был уверен, что до чут­ких сердец музыка дойдет без всяких пояснений, другим же никакие программные подзаголовки не помогут.

Первое исполнение Третьей симфонии состоялось только через 6 лет после ее написания — 9 июня 1902 года в Крефельде под управлением автора.

Музыка

Первая часть симфонии поражает широтой охвата жизненных явлений, поистине величественным симфоническим становлением. Она напол­нена жесточайшей борьбой, трагическими столкновениями. Отчаяние чередуется в ней с горделивой уверенностью, экстатические моменты сменяются спокойным созерцанием. Вступление и экспозиция основ­ного материала отличаются богатством тематизма: гимническая мело­дия и сосредоточенный хорал, интонации траурного марша и патетиче­ские речитативные эпизоды, наивная песенка и пасторальные наигрыши следуют друг за другом. В разработке появляется ритм бодрого решитель­ного марша. Самые разнообразные мелодии переплавляются в образ ог­ромных движущихся масс. Не случайно Рихард Штраус услышал в этом марше поступь первомайской демонстрации! Колоссальная часть (она длит­ся 45 минут) не укладывается ни в какие привычные схемы, так как всеце­ло обусловлена философско-поэтической идеей. Лишь условно в ней можно найти черты рондо-сонаты с гигантскими масштабами каждой темы.

Вторая часть — грациозный и простодушный менуэт. Он сразу же уводит очень далеко от образов и проблем первой части. Здесь нет ни борьбы, ни раздумий. Простые чувства, простые радости. Начало части предельно прозрачно. В прихотливых изгибах изящной мелодии, инто­нируемой вначале гобоем и сопровождаемой лишь фигурациями пицци­като струнных, а затем переходящей то к одним, то к другим инструмен­там и постепенно все более оплетаемой подголосками-мелодиями разных инструментов, проступают очертания темы вступления первой части. Но вместо властного, страстно напряженного пения звучит очарователь­ный безмятежный танец, словно основной тезис произведения прелом­лен «в меру понимания цветов». Грациозную мелодию сменяет другая, более подвижная и капризная, а затем характер музыки снова меняется: сольный танец перерастает в веселую массовую пляску. Цепь танцев, в которых улавливаются то ритмы чардаша, то тарантеллы, складывают­ся в излюбленную для средних частей малеровских симфоний форму — двойную трехчастную с вариантными изменениями.

Третья часть — скерцо, насыщенное юмором и поэзией, подчас гру­боватое, иногда меланхолическое. Его первые несколько десятков так­тов — оркестровое переложение одной из ранних песен Малера «Смена караула летом», начинающееся простодушным и беззаботным наигры­шем флейты-пикколо. Музыка полна неожиданных поворотов, контрас­тов, динамических сопоставлений, подчас отмеченных юмором. В сред­нем разделе солирует почтовый рожок. Его грустная и мягкая мелодия обнаруживает неожиданное сходство с народным испанским танцем ара­гонской хотой. Это образ сельской пасторали.

В четвертой части, состоящей из двух песенных строф, впервые пе­ред нами человек с его глубокими раздумьями, пытливым погружением в себя. Впервые на протяжении симфонии композитор привлекает здесь выразительность живого, теплого, трепетного человеческого голоса, использует стихи Ницше:

О человек, внемли!
Что говорит глухая полночь?

Изумительный по красоте речитатив альта льется на мерно колышу­щемся фоне. Ему отвечает выразительное пение валторн, другие инстру­менты вступают со своими мелодическими линиями. И в них, как ра­нее во второй части, узнаются интонации вступительной темы симфонии. Сплетающиеся мелодии голоса и инструментов достигают огромной силы и затем постепенно ниспадают. Все замирает.

Пятая часть воспринимается как радостное утро после темной, пол­ной тревожных дум ночи. Ведь в солнечном свете мир выглядит совсем по-иному! Звучат голоса природы, голоса жизни, разносится празднич­ный колокольный звон — благовест, возвещающий наступление нового прекрасного дня. Женский хор под аккомпанемент оркестра и хора маль­чиков поет бесхитростную песню «Три ангела пели сладкий напев» на народный текст из сборника «Чудесный рог мальчика».

И только успел исчезнуть последний отзвук радостного благовеста, как наступает последняя фаза гигантского симфонического цикла — фи­нал, необычный, лирический, построенный в вариантной двойной трехчастной форме с кодой. В нем нет борьбы, нет обычного для предше­ствующих симфоний драматизма, огненного накала страстей. Он поистине потрясает своей проникновенной музыкой, полной скрытой внутренней силы, как будто льющейся из глубины души. Звучит широ­кая мелодия скрипок, в очертаниях которой снова узнается начальная тема симфонии в иной, лирической трактовке. Ее сменяет еще более лирически насыщенный напев виолончелей... Темы словно вытекают одна из другой, чтобы затем слиться в общем движении. Музыка становится все мужественнее и светлее и, наконец, приводит к торжественному апо­феозу, который и завершает симфонию.

Л. Михеева

Публикации