«Евгений Онегин» и «Мадам Баттерфляй» на Шаляпинском фестивале в Казани
«Слыхали ль вы?..»
Фестивальный февраль в Казани продолжается. Никакого «диминуэндо» и мерного пульса: каждый спектакль — событие, повод для дискуссий.
4 февраля на сцене Татарского академического государственного театра оперы и балета имения Джалиля был представлен «Евгений Онегин» (постановка 2012 года).
Точность названия этого произведения давно обсуждается профессионалами и просто поклонниками Пушкина и Чайковского. Почему не «Татьяна Ларина»? Этот вопрос закономерно возникает у тех, кого тронула судьба женщины, отказавшейся от счастья быть с любимым. Февральский спектакль в Казани заставил задуматься о том, а почему не «Владимир Ленский»? Драматургические линии Онегина и Татьяны предельно выразительны, но все же участь юного поэта становится причиной сердечной боли у тех, кто имеет сердце.
Постановка Михаила Панджавидзе принципиально традиционна. Режиссер считает, что эта опера и не должна становиться поводом для экспериментов. Поэтому в его спектакле нет дам в мини, нет алкогольного угара — того, чем грешат, к примеру, немецкие версии «Онегина». Постановка в определенном смысле хрестоматийна: мизансцены легко читаются — они словно иллюстрации из любимых изданий романа, герои абсолютно правдиво выведены из пушкинского текста и музыки Чайковского.
Эксклюзивная красота этой постановки заключена в деталях, в легких акцентах.
Когда в первой картине, в квартете Ларина-старшая (Александра Саульская-Шулятьева), вспоминая о прежних годах, загрустила, ее нежно обнимает няня (Екатерина Егорова). С той же заботой она приголубит влюбленную Таню во второй картине. Замечательно обыгран режиссером «недевичий» регистр в окончании арии Ольги. Страшноватый голос во фразе «Я беззаботна и шаловлива» нужен, чтобы, играя, напугать матушку. Вообще, гиперактивность Ольги (Екатерина Сергеева) в первой картине как свидетельство ее беззаботного счастья отлично оттеняет задумчивость Татьяны.
Ленский (Алексей Татаринцев), «забыв» о том, что ему полагается только вздыхать, взлетает на скамейку, чтобы на весь мир прокричать: «Я люблю тебя!» Даже Ольга – не самый робкий персонаж! – немного смущена его шумным проявлением чувств.
Благодаря легким штрихам режиссер подсказывает зрителю: вот две пары персонажей — Татьяна и Ольга, Онегин и Ленский; в каждой паре есть свой экстраверт и интроверт. Казалось бы, элементарный прием: вслед за поэтом и композитором просто показать, как различны меж собой две сестры и два приятеля. Но Панджавидзе, как бог сложного контрапункта, выводит из этих «первоначальных соединений» совершенно новые отношения.
И мы с удивлением узнаем, что Татьяна и Онегин очень похожи. На наших глазах разрушается «похожесть» Ольги и Ленского.
Вопреки законам физики в этом спектакле не противоположности притягиваются, а родственные души. Как дорого заплатит Онегин (Игорь Головатенко) за то, что скрыл сам от себя свою нежность, страстность и испугался порыва Татьяны! Как жестока судьба Ленского, принявшего простушку Ольгу за «деву красоты»… И не Онегину давать бы Ленскому урок «к исправленью», а самому поучиться у него «безумию».
Вот и получается, что в хрестоматийном, вполне академическом прочтении много остроты, даже провокационности.
А теперь о главном — о вспыхнувшем в этой постановке Ленском. Алексей Татаринцев не просто проживает на сцене жизнь человека с повышенной нервной возбудимостью.
Он доказывает абсурдность гибели Ленского и одновременно ее необходимость.
Тысячу раз прав Высоцкий: «Кто кончил жизнь трагически, тот — истинный поэт». Ленский должен умереть и для того, чтобы перевернуть мировоззрение Онегина. Невольно и Татьяна попадает под удар: может быть, дуэль подействовала на героиню сильнее, чем онегинская проповедь в саду.
У Татаринцева ария во второй картине — это не элегия со слезой, а реквием по мечте. Не только по его, Ленского, личной мечте о счастье, а по странной мечте о любви, одолевающей романтические натуры. Это мечта Лариной («Ах, Грандисон, ах, Ричардсон!»), Татьяны, Онегина.
По наполненности, мимолетной смене эмоциональных оттенков эта ария Ленского-Татаринцева сродни сцене письма.
В ней и в сцене дуэли — певец показал, что Ленский не хочет ее! — начинают действовать те мощные центробежные силы, которые «рванут» в последней картине оперы.
Нередко исполнители партии Онегина, довольные своей поучительной арией, страстным объяснением с княгиней Греминой, подходят к последней фразе «Позор!.. Тоска!..» как без пяти минут олимпийские чемпионы — с холодной решимостью взять последнюю высоту (ферматное «соль»).
Гораздо убедительнее таких онегиных был Игорь Головатенко, бросившийся в эту фразу, как самоубийца с моста.
Это действительно отчаяние человека, который потерял все: друга, возлюбленную, себя. В целом Онегин в исполнении Головатенко выведен за рамки благородно-дендистского амплуа: в нем мы видели и настоящее волнение в сцене ссоры, и почти мефистофельский апломб перед дуэлью.
Исполнительница партии Татьяны Екатерина Гончарова заставила бы еще больше волноваться режиссера Александра Таирова и композитора Сергея Прокофьева. Они, принимаясь за постановку «Онегина» в драматическом театре, не могли «простить» Чайковскому того, что он не включил в оперу многих интересных эпизодов романа, связанных именно с Татьяной. Певица была хороша во всех сценах. Может быть, сцена письма проведена Гончаровой ровнее, спокойнее, чем того требует партитура, да и сам возраст, характер героини. Но в финале прорвалось все: и слезы, и горечь, и порыв.
В заключительной сцене режиссер вывел своих героев на морозную улицу. Статная Татьяна, прячущая руки в муфту, напомнила о набережной Зимней канавки в знаменитой постановке «Пиковой дамы» в ГАБТ СССР. Екатерина Гончарова уловила этот трагический «промельк Лизы» (что наверняка огорчило импозантного Гремина — Михаила Казакова).
Дирижер Ренат Салаватов поддержал исполнителей во всех их вокальных, актерских начинаниях.
Оркестр жил вместе с героями. А это намного сложнее, чем аккомпанирование, пусть и самое виртуозное.
Предлагаю вопреки расхожему мнению о конечности бытия верить в бессмертие героев. Ленский вновь будет порхать вокруг Ольги, Онегин — наставлять Татьяну, а Татьяна — любить Онегина.
Последний полет бабочки
Пуччини надежно защитил «Мадам Баттерфляй» от спонтанных режиссерских поступков. Морским узлом он привязал свою оперу к определенному месту и времени действия. Круг тем его сочинения очень компактен: жертвенная трагическая любовь хрупкой восточной девочки, противопоставление Запада и Востока. До явления его прекрасной японки в 1904 году оперный мир познакомился с другими восточными красавицами — «Мадам Хризантемой» Мессаже, «Ирис» Масканьи.
Самому Пуччини пришлось дожидаться, когда же появится та самая Чио-Чио-сан, которая сразит публику. В этой партии, как известно, мало сильного сопрано: нужна изящная внешность, изысканные сценические манеры. Триумфальное шествие «Мадам Баттерфляй» началось после встречи композитора с «той самой» певицей — Соломией Крушельницкой.
Публика всегда с любопытством ждет выхода главной героини оперы: сразит ли певица огромным голосом?
Блеснет ли на высоченных нотах? Вот и на спектакле 5 февраля казанская публика замерла в напряженном ожидании.
Гульнора Гатина отважилась на смелый шаг: не сражать, не блистать. Она словно солнечным лучиком осветила зал нежным сопрано. Да, ее героиня, юная невеста «загадочного» и «прекрасного» Пинкертона (Ахмед Агади), не сражала – она робко стучалась в сердца зрителей. И достучалась: к концу спектакля публика лежала у ее ног. А до этой безоговорочной капитуляции мы все томились в ожидании неверного американца, любовались белокурым ангелочком (в исполнении Агаты Салаховой), проливали слезы.
Гульнора осваивала сложнейшую партию («партию-монстр», как назвала ее однажды Мирелла Френи) в Италии, в Орвието под руководством маэстро Маурицио Арена. Он запретил певице слушать, смотреть какие-либо записи. Никаких образцов — это должна была быть только ее Баттерфляй. Так и получилось. У Гульноры все интонации – свои, ее голосом рожденные.
Улыбка счастливой Баттерфляй, крики несчастной Баттерфляй завораживали.
Меньше повезло Пинкертону. Как бы хорошо он ни пел, ни играл, публика всегда будет его немножко ненавидеть. Для Ахмеда Агади этот персонаж «неродной»: ему по-человечески трудно принять его поступки. Но исполняет он эту партию великолепно, находя точные вокальные и актерские краски. В конце второго акта, хотя и через силу, великодушные зрители все же готовы простить герою трусливое бегство от объяснения с Чио-Чио-сан.
Не прощают Пинкертона Сузуки (Зоя Церерина) и Шарплес (Владимир Целебровский). Оба исполнителя великолепны в сценах с Баттерфляй-Гатиной: они умеют сопереживать, сострадать.
Режиссер Михаил Панджавидзе, поставивший эту оперу в 2009 году, не покушался на морской узел, «завязанный» композитором. Его мысль была направлена на раскрытие главного образа:
он показывает силу Баттерфляй, сражающуюся с Судьбой и банальной неверностью.
Очень органичный шаг — появление в истории повзрослевшего сына Баттерфляй (Дмитрий Строителев). Трогательна и проста встреча в символическом пространстве взрослого парня и трехлетнего мальчишки. Кто кому снится — неважно: главное, что они счастливы.
Оркестр под управлением Андрея Аниханова был убедителен и в хрустально-прозрачных, и в сумрачно-гулких «строфах» драмы. Единственное, о чем хотелось бы умолять маэстро, — не торопить светлые, безоблачные интермеццо, дать насладиться слушателю их хрупкой красотой.
Режиссер был безжалостен, оставив публику без «светлинки», не захотел утешить зал.
Но он хотя бы подсказал, где этот светлый блик надежды искать. Есть литературное продолжение печальной истории. В романе Масахито Симады «Хозяин кометы» прослеживается история потомков Чио-Чио-сан. В нем взрослый сын Баттерфляй и Пинкертона влюбляется в Японию, постаревший Пинкертон рыдает на представлении «Мадам Баттерфляй». И самое главное: гены любви Чио-Чио-сан передаются ее прекрасной праправнучке по имени Фумио.
Все-таки любовь не бывает несчастной…
Фото предоставлены пресс-службой театра
