О фильме Павла Лунгина «Дама пик»
— Ах, луна влезает через раму,
Свет такой, хоть выколи глаза…
Ставил я на пиковую даму,
А сыграл бубнового туза.
Сергей Есенин
Не секрет, что у российских кинематографистов хорошо получается только «кино не для всех». Кинофестивали с эстетами — наше. Саспенс без спецэффектов. Смех сквозь рыдание. В то время как зубодробительные боевики с машинами всмятку, искромётные комедии, а также слёзо-мелодрамы оставим Голливуду, сами обратимся к душе и разуму. Павел Лунгин может нравиться и может раздражать. Важно другое: он создаёт качественное кино, которое, в свою очередь, может восторгать или же — отталкивать. А если по-честному — и то, и другое. Новая работа Лунгина «Дама пик» — интересна, как минимум. Она современна и созвучна эпохе. Гламур и дискурс — по Виктору Пелевину! Ввергает в ад, но в финале нет депрессивного послевкусия. Мрачная и жестокая фантасмагория оборачивается… бандитскими разборками, ибо действие перенесено в наши дни, а фабула раскручивается вокруг грандиозной постановки оперы Чайковского. Впрочем, Лунгин тут не оригинален — была уже «Венера в мехах» (2013) Романа Полански, а ещё раньше — «Женщина французского лейтенанта» Карела Рейша (1981), где основная коллизия — не главное, и мы наблюдаем драму актёров-исполнителей. Игра внутри другой игры. Правильный постмодернистский выверт.
Перед нами — наш родной Метрополис, многоуровневая Москва, с концептуальными пьесами для новоявленной элиты, подпольными казино и ржавыми закоулками полукриминальных автосервисов. С двойным дном. С неутолимой жаждой денег. Всё это — на фоне театральных дрязг и капризов стареющей оперной дивы. Итак, уникальное меццо-сопрано София Майер (Ксения Раппопорт) приезжает в Россию, дабы поставить «Пиковую даму» в лучших традициях западного стиля: полубезумные статисты в лохмотьях, нагромождения тряпок и бутафории, висящие в пространстве карты, Графиня в седых нечёсаных космах, но — с фижмами. Да. Вишенка на торте! София Майер когда-то свалила из «коммунистического ада», о чём с удовольствием сообщается в самом начале повествования. Антисоветизм, даже если он не является основной темой рассказа, всё равно должен присутствовать. Майер (по идее!) могла сбежать из полыхающего, грязного и при этом — блестяще-попсового кошмара 90-х, когда классический театр был в загоне, а везде где только можно открывались магазины с дешёвыми яркими шмотками. Но нет. Как говаривал старина Бендер: «Не будет того эффекта!». Хотя и тут эффекта нет — так, нюанс, которого могло и не быть.
Но вернёмся к госпоже Майер. Когда-то на советских подмостках она пела Лизу — в тонко-изящном ампирном платье. Сейчас — иное: возраст и груз прожитых ролей. Она — Графиня. В её жизни было много банкнот, бриллиантов и даже дом в Париже. Всё сожрала рулетка. И главное, что нет никакого Сен-Жермена с тремя картами. Точнее, его роль исполняет странный, какой-то потусторонний Олег — не то делец-мафиози, не то просто дьявол. Во всяком случае, его инфернальное жилище производит именно такое впечатление. Нормальному человеку там не выжить. София Майер — это особый вкус и особый… дискурс. «Графиня не имела ни малейшего притязания на красоту, давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад». Следуя идее, оперная богиня должна одеваться в стиле 1980-х, но, разумеется, этого не может быть, ибо не может быть никогда. У неё — винтажно-эпатажные пристрастия. Она катается в дорогостоящем уютном автомобиле начала 60-х, носит меха и длинные струящиеся платья. Судя по флаконам, она предпочитает ретро-парфюмерию. Сию пышную картину дополняют шляпки в стиле 1930-х годов. Иной раз героиня Ксении Раппопорт напоминает Ингрид Тулин в «Гибели богов» и «Салоне Китти». Новая Графиня любит роскошь XX века — причём в кинематографично-пикантном издании.
Бледной тенью скользит племянница Софии Майер — Лиза (Мария Курденевич). По жизни Лиза и на сцене Лиза. Скучноватая, бесцветно-типовая девушка-хипстер. Ковбойка, джинсы, распущенные волосы, гаджет, питание в «гамбургерных». Достроив образ, можно предположить, что Лиза ведёт блоги, помещает банальности в Твиттер, устраивает фотосессии для Инстаграма, читает модное и ездит по миру, чтобы фотографировать себя возле пирамид, падающих башен и версалей-бельведеров. Ни чувств, ни смыслов. Обыкновенное «так себе» во всех отношениях. Девушка-хипстер может быть кем угодно — профессия не считывается: менеджер по дозакупкам перепроданного, дизайнер парковых плевательниц, куратор инновационного арт-дурь-проекта, писательница никому не нужных книжек, рантье при бабушкиной квартире, психологиня-коучер. Да всё что угодно. Вместе с тем, снулая Лиза — начинающее оперное сопрано. Служить искусству хипстеры не могут — «…они порхают по поверхности жизни», как сказал фельетонист Беляев о стилягах. Правда, в финале она раскрывается — через голос. Но как-то не верится.
И, наконец, Германн. По паспорту — Андрей (Иван Янковский). Талантливый и безупречно сложенный певец. Его, как водится, не выносит худрук театра. Понятное дело, не за утончённую красу юности (в опере это даже не бонус), а за уникальный голосище, от силы которого взрываются лампочки. Вспоминается шедевр Жерара Корбьо «Фаринелли» (1994) о легендарном итальянце XVIII столетия, вводившем публику в экстаз и обморочное состояние. Там — обмороки. Здесь — лампочки. Андрей хочет петь Германна и — быть Германном. По сути. Чтобы сам Станиславский восстал из гроба и крикнул: «Верю!», надо стать азартным. Это стоит очень дорого. Примерно как Германну. И неизвестно — кому хуже. Тёплого дурдома не будет. Но для начала надо бросить Лизу-хипстера и стать любовником Графини. В пушкинском первоисточнике всё только намечалось: «Представиться ей, подбиться в её милость, — пожалуй, сделаться её любовником…». В наши дни всё проще, да и Графиня — свежее. И коварнее той, пушкинской. Финал всему действу не определён, хотя и печален. Магии — ни малейшей. Всё — деньги. Андрей поёт Германна гениально. Потому что прошёл этот путь. Он понимает, каково это: «Пусть неудачник плачет, кляня, кляня свою судьбу!». С зачёсанными назад волосами, весь в чёрном, он карикатурно смахивает на Хельмута Бергера — возможно, так и было задумано.
…У каждой киноэпохи — своя «Пиковая дама». Есть две дореволюционные немые ленты — киноведы спорят, какая из них ярче: экранизация Петра Чардынина (1910) или работа Якова Протазанова (1916). Оба фильма — типичны для старого доброго синематографа: набор сцен-картин, страстные заламывания рук при полном отсутствии психологизма, ярко подведённые глаза, бледные физиономии. На мой взгляд, протазановский вариант гораздо тоньше соткан. В те времена фильмы создавались быстро, чаще всего халтурно и относительно дёшево. Более того — кино считалось низким жанром, в отличие от театра.
В военную мелодраму «Воздушный извозчик» (1943) включена тема постановки «Пиковой дамы»: главная героиня должна петь Лизу, а её ухажёр — Германна, однако певица влюблена вовсе не в лощёного тенора, а в немолодого лётчика. Людмила Целиковская в парике и старинных фижмах поёт: «Как тихо веянье эфира по водам / И гибкой ивы трепетанье, трепетанье в тиши ночной». В зале — мужчины в форме; возлюбленный пилот — в небе, воюет с фашистами. Привычное для сталинского Большого Стиля: советская культура берёт всё лучшее из кладовых памяти, создавая новые шедевры. Изысканность, эстетическая одарённость, возвышенность нового человека. Отсюда переплетение войны и галантной музыки. «Пиковая дама» здесь — штрих и необязательная виньетка. Никакой мистерии замысла — на этом месте могла быть «Иоланта», «Чародейка» или «Евгений Онегин». Важно было показать преемственность Красной Империи.
На рубеже 1950-х-1960-х годов становятся популярными экранизации опер. Не избежала сей участи и «Пиковая дама» (1960) с Олегом Стриженовым в роли Германна (поёт Зураб Анджапаридзе). Эти киноленты служили образовательно-дидактическим целям: популяризировали классические сюжеты в лёгкой, удобоваримой форме. Вариация на тему «Пиковой дамы» 1982 года — прекрасный образец интеллигентской стилистики 1970-х-80-х годов. Аристократичная, барственная Алла Демидова, фланируя по анфиладам, читает пушкинский текст, который потом оживает и вспыхивает. Появляется карточный стол, шандалы, Чекалинский, спальня Графини, бедная Лиза, холодный воздух старого Петербурга. Неспешность. Умиротворение. Так называемый брежневский Застой, когда всё казалось «навсегда», и мы смиренно ждём наступления Коммунизма. От съезда к съезду. Из года в год. И николаевская эпоха в «Пиковой даме» видится такой же успокоенной и вечной: едут кареты, устраиваются балы, девушки ждут выгодного замужества, картёжники сходят с ума…
В каждой из экранизаций — будь то оперный сюжет или пушкинский первоисточник — отпечаток времени. Работа Павла Лунгина — своевременна. Отражает текущий момент. София Майер, поучая Андрея-Германна, констатирует, что «Пиковая дама» — о деньгах, которых мы все жаждем. И о сексе. Можно возмутиться и заорать: «Грязные руки прочь от самой мистичной и непостижимой вещи дорогого Александра Сергеича!». Можно. А потом — оглянуться. Поговорить с людьми. Пробежаться по блогам. Заглянуть в прессу. Понять, что сейчас это так. Деньги и секс. Вам скучно? Мне тоже. Поэтому версия Лунгина — это триллер без мистицизма, зато с полными чемоданами баксов. «Гламур и дискурс», — как утверждал Виктор Пелевин. «Я… считал, что „дискурс“ — это что-то умное и непонятное, а „гламур“ — что-то шикарное и дорогое. Ещё эти слова казались мне похожими на названия тюремных карточных игр. Как выяснилось, последнее было довольно близко к истине». Карточные игры, уголовщина, дрязги, шик-блеск-красота. Кино не для попкорна. И никакой потусторонности.
Галина Иванкина
Источник: газета «Завтра»
