Тьма зрительного зала. Свет рамп направлен на кукол живых. И только одинокая слеза медленно катится по густо загримированному лицу. Её не увидят сидящие и жаждущие развлечения зрители. Только улыбку, нарисованную на лице.
Тема клоуна, под угодливо-улыбающейся маской комедианта скрывающего терзания своей души, в искусстве не нова, да и чаще имеет реальную подоплёку (можно вспомнить случай с французским комиком Жан-Полем Бельмондо, который узнал о смерти дочери за несколько минут до выхода на сцену и, едва доиграв спектакль, тотчас же свалился с сердечным приступом). Реальную подоплёку имеет и основа сюжета оперы Леонкавалло (ряд драматических событий, разыгравшихся неподалеку от имения отца будущего композитора).
Сонная захолустная провинциальная южно-итальянская деревушка с характерными для тех мест каменными домами и черепичными крышами (художник – Таир Таиров), рутинный ритм жизни которой претерпевает значительные метаморфозы с приездом бродячих артистов. Как и эта бедная маленькая итальянская деревушка, казалось бы, не менее скудная на события и жизнь бедной маленькой труппы кочующих комедиантов. Однако в этом маленьком мирке маленьких людей, по другую его сторону, бушуют большие, поистине «шекспировские», страсти, вызывая в памяти хрестоматийные слова великого поэта:
«Бедное раздавленное насекомое страдает так же, как умирающий гигант».
Постановку «Паяцев» Р. Леонкавалло на сцене Азербайджанского государственного академического театра оперы и балета можно назвать удачной по многим параметрам. Во-первых, никаких минималистических (а порой абсурдных) сценографических решений, весьма характерных для современной режиссёрской оперы. Всё узнаваемо и традиционно: тот же апробированный классический приём удвоенного театра — «театра в театре», когда в кульминации стирается грань, отделяющая жизнь от искусства, а дешёвый балаган бродячих артистов преобразуется в подлинную трагедию разыгрываемую, пользуясь современной терминологией, в режиме online перед «двойным» составом зрителей, — в зале и на сцене.
Во-вторых, в постановке Джаннет Салимовой много интересных микродействий, способствующих активизации драматургического начала, предварительно направляющих зрительское восприятия в определенное русло образных ожиданий. Так, во время хоровой сцены «Son qua! Ritornano» («Вон там! Идут уже!») в виде пантомимы на сцене появляются танцующие балетные «маски» — куклы, разыгрывающие драму любовного треугольника Паяца, Коломбины и Арлекина. Присутствие элемента метафизики (опера начинается и заканчивается персонажами комедии dell'arte) способствует целостному образному восприятию всего произведения.
Символическое значение здесь обретает нож.
Именно им Недда разрезает яблоко (символическое отождествление любви) после своей песни о счастье и именно этот нож лишает влюбленных всех их романтических чаяний.
В-третьих, глядя на состав исполнителей, всегда приятно отмечать соответствие возраста и внешности вокалистов тем образам, которые нашли своё воплощение на сцене. Вот и на сей раз: Канио – Теймураз Гугушвили – стареющий директор театра; его жена Недда — Екатерина Стращенко ещё молодая и красивая; Сильвио – Джахангир Гурбанов — презентабельный и привлекательный.
На эмоции в «Паяцах» не поскупились: всех участников развернувшегося действа бросало из состояния экзальтированного счастья до приступов отчаяния, плоть от плоти порождённого бурной ревностью. На радость зрителям в данной постановке сошлось всё: и трагическая история любви, и великолепная музыка, и качественный вокал, и замечательное актёрское исполнение. Ну, а Антон Ферштандт в традиционном костюме рыжего клоуна — Тонио — в Прологе задал «основной тон» ко всему спектаклю.
Его клоун — это не образ нищего трагика, что бросает вызов публике, защищая своё актёрское и человеческое достоинство,
созданный Николаем Херли, и не заискивающий перед «почтенной публикой» клоун в исполнении Тито Гобби, а несчастный актёр, смирившийся со своей судьбой, понимающий и принимающий свою обречённость. И эта обречённость, вкупе с жаждой мести за отвергнутую Неддой любовь, толкает Тонио на преступление. Именно он, в режиссёрском прочтении Дж. Салимовой, показывает нож Канио после того, как обманутый муж застаёт влюбленных, и именно он незаметно и «заботливо» подсовывает его в момент объяснения Канио с женой во время представления, превращая сценический балаган в трагедию.
Что же, месть сладка, но даже Тонио-Ферштандт в финале ужасается своим злодеяниям (марионетки больше неподвластны кукловоду), медленно пятясь на задний план и ошеломлённо проговаривая: «La commedia e finita!» (Комедия окончена!).
Украинское сопрано Екатерина Стращенко в костюме Жизели в первом акте (в корсете и в юбочку со знаменитыми полосками по низу подола) и в традиционном костюме Коломбины — во втором, по внешним параметрам соответствовала своей героине (первой красавицы в труппе и королеве красоты в заезжей деревушке). Да и к вокальной линии особых претензий не было. Однако не хватало эмоциональной насыщенности, которая бы убеждала и в знаменитой «Ballatella», и в дуэте влюблённых.
Чуть лучше смотрелся Джахангир Гурбанов в партии её возлюбленного – Сильвио. Помимо замечательного сочного голосоведения, азербайджанский баритон пытался ещё и изобразить чувства, пропевая «Счастье только с тобой!», но глядя на довольно прохладную, формальную реакцию Стращенко мало верилось, что её героиня способна кого-то любить.
И всё же, бакинские меломаны спектакль ждали.
Живая легенда советской оперной сцены — Теймураз Гугушвили — частый гость на бакинской сцене, но в партии несчастного обманутого Канио выступал здесь впервые.
Удивительный исполнитель! Столько лет на сцене, а голос звучит более выразительно, чем у его молодых коллег (не говоря уже о качестве вокала). Столь грамотно сохранённый голос является свидетельством высочайшего профессионализма и мудрости, которая замечательно подтверждается скромностью, доброжелательностью и интеллигентностью вне сцены.
Ураганный гнев и трепет в арии «No, pagliaccio non son!» (Нет, я не паяц!) и просто душераздирающий монолог «Recitar/Vestila giubba» (Пора выступать! Пора надеть костюм!) с последующим, буквально надрывным, плачем «Ridi, Pagliaccio, sul tuo amore infranto!» (Смейся, Паяц, над разбитой любовью) – были убедительными настолько, что своим пылом смогли стереть границу ирреальности происходящего, обычно проходящую строго по сцене разделяющую реального зрителя и персонажей сценических.
Гугушвили словно обнажил кровоточащую рану несчастного обманутого сердца своего героя. И хотя бы ради одного этого проникновенного исполнения партии Канио, нужно было прийти на этот спектакль.
Фото предоставлено пресс-службой театра
