«Пиковую даму» Чайковского поставили в МАМТе
«Пиковая дама» П. И. Чайковского по приглашению Александра Тителя недавно посетила особняк на Большой Дмитровке. Место для нее особенное: Наталья Петровна Голицына, известная как прототип Графини, могла приезжать сюда к когда-то жившей здесь сестре. Теперь в этом доме театр им. Станиславского и Немировича-Данченко, и его художественный руководитель поставил премьерный спектакль сезона вместе с уже знакомой командой — дирижером Александром Лазаревым и сценографом Сергеем Бархиным.
Не так давно роковой образ «Пиковой дамы» посещал крупные оперные дома. В 2015 году на главных площадках страны вышли две премьеры: Лев Додин устроил «сумасшедший дом» в Большом, Алексей Степанюк — «торжество золоченого ампира» в Мариинском, а летом 2016 года прогремел спектакль Штефана Херхайма в Амстердаме с невероятным количеством персонажей-Чайковских на сцене. Вопросы у публики возникали ко всем спектаклям, хотя бывает ли без них?
Титель идет другой тропой и включает оперу в масштаб общеисторических проблем.
В его трактовке «Пиковая дама» предвещает крушение имперской эпохи, а Петербург как знак русской интеллигенции находится в ожидании своего приговора. Соответственно, время действия перемещается не в прошлое, как сделал Чайковский с повестью Пушкина, а в будущее — в 1914 год, с костюмами предвоенных лет, где и медсестры с «боевых полей», мальчишки-солдатики, «мирискуснические» персонажи и платья в стиле модерн.
Идея режиссера достойна научного труда или философского эссе, да и список «аргументации» внушителен. Вы можете поиграть в игру и сверить, как высказывания русских писателей и художников, картины и фотографии из буклета прорастают в различные символы.
Некоторые почти буквальны: на изображении 1910-х годов с петербургскими модницами виднеется ротонда со здания Сената и Синода, и именно она в спектакле — неизменный элемент сценографии. По краю планшета синеет еще один ряд колоннады, как бы продолжая стиль самого театра — и здесь мы вспоминаем про историю Графини и ее сестры.
Есть и более тонкие аллюзии: в первом действии хор, слегка пошатываясь, идет по импровизированным рейкам — такое уж неустойчивое время! — а все тот же буклет вторит фотографией затопленного Петербурга, где торчат лишь бортики мостов. Переворачиваем страничку и видим, что Андрей Белый пишет, мол, нынче Лизам топиться негде, и на авансцене остаются лишь небольшие лужи вместо иссушенных каналов.
Знаменитые три карты тоже не забыты.
Мотивы из трех нот в партитуре Чайковского постоянно преследуют Графиню и Германа, жаждущего знать тайну. В постановке Тителя не менее навязчивы мизансцены-тройки: то герои по трое собираются вокруг стола — за бокалом или за картами, то вокруг рояля, то три тройки масок дель арте танцуют на балу, то персонажи «Искренности пастушки» в черных одеждах стерегут кровать Графини. Даже знаменитая четверка Чекалицкого, Чаплицкого, Сурина и Нарумова в финальной картине располагается как три плюс один.
В эпицентре этого рокового числа три центральные колонны, где у двух будто подрезаны золотые верхушки. Впрочем, обращение гостей бала к пустой царской ложе во время знаменитого гимна «Славься сим Екатерина» — вероятно, знак того же калибра. В итоге, последний хор «Господь! Прости ему! И успокой его мятежную и измученную душу» — звучит как отпевание не Герману, а миру Петербурга.
Вся эта вереница наслоений и ссылок грамотно выстроена и продумана, однако состояние взрывоопасного напряжения накануне катастрофы ощущается далеко не всегда. Если смотреть спектакль без этого своеобразного литературного «костыля», метафоры не всегда считываются и не всегда воздействуют.
Не последнюю роль в восприятии играет музыкальная часть спектакля.
Возможно, Александр Лазарев отталкивался от слов Алексея Толстого про Петербург 1914 года («...Когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком») и брал столь быстрые темпы, чтобы напрочь смести многие эмоционально-выразительные эпизоды музыки Чайковского. Некоторые темы в оркестре звучали так ровно и «правильно», что уличить их в излишней сентиментальности точно не удастся. Нельзя любить — нельзя чувствовать, время не подходящее!
Впрочем, нужно отдать должное дирижеру: подчинение музыки такой логике раскрылось более очевидно на спектакле в составе с Нажмиддином Мавляновым в роли Германа, Антоном Зараевым — Томского, Натальи Зиминой — Полины и Станиславом Ли — Елецкого. Их сильные голоса, внутренний накал и потрясающее действие внутри роли включило общий механизм, и на фоне неумолимой жесткости оркестра сольные арии горели, словно последние островки настоящих чувств.
В спектакле с Николаем Ерохиным, Алексеем Шишляевым, Ксенией Дудниковой и Евгением Качуровским подобного эффекта не возникало, и в целом драматургическая цепь оказалось более слабой и разряженной.
Интересно, что роли Лизы и Графини, которые два дня подряд играли Елена Гусева и Елена Заремба, тоже смотрелись гораздо выразительнее в спектакле с Мавляновым, удерживавшего общий градус энергии во всем ансамбле.
Графиня в спектакле — фигура знаковая. Она здесь не умирающая старушка, а статная дама, высокомерная и своенравная.
Сначала она гордо выходит из рядов слушателей романса Полины после пророческих слов о могиле, а потом перед самой своей смертью начинает дразнить Германа на тех звуках, где привычно дрожать от страха перед его пистолетом. Ее смерть после этой сцены кажется действительно несколько поспешной и неожиданной, и вместе с обескураженным главным героем хочется подойти и проверить — да? действительно умерла?
Прямая аналогия ее кончины напрашивается с самим умирающим Петербургом. Ощущение непонимания пришедшей катастрофы есть и в целом при просмотре спектакля. Вроде бы все средства идут на усиление идеи нависшего рока над имперской эпохой, а до тебя доносятся лишь его отголоски в отдельных сценах. Вопрос в скобках — это и была задача постановщиков?
Ван Гог в письме к брату писал: «Во многих вопросах, в особенности живописи, я считаю, лучше пережать, чем не дожать».
Когда смотришь спектакль про канун катастрофы — хочется кожей чувствовать его внутреннее бурление, что вот-вот — и всё обрушится.
Титель — настоящий философ и мыслитель, обозначил глобальную проблему, но нарисовал ее тонкими мазками и заключил в классические формы. Сквозь созданную им ледяную поверхность и ряд геометрически выверенных, но часто статических сцен, приближающееся пламя не всегда успевало обжигать.
Фото Олега Черноуса
На правах рекламы:
Профессиональный вокальный микрофон Shure SM58 незаменим в студии звукозаписи, на шоу и концерте. Вы можете купить его с доставкой по Москве и Санкт-Петербургу у официального дистрибьютора.
