Из культовой фестивальной постановки мистерии Гофмансталя ушёл исполнитель главной роли
На Соборной площади Зальцбурга, которая является неотъемлемой частью маршрутов экскурсионных групп иногда можно услышать краткий пересказ древнеанглийской истории о том, как за богатым человеком пришла смерть, но чаще всего о том, что происходит на этой площади каждое лето, рассказывать не принято: зачем напрягать изможденное сознание гостей города лишней информацией?
Многие ведь даже не знают, что в городе, в который они заехали на пару часов, уже без малого сто лет проводится один из самых важных, самых дорогих и самых знаковых музыкально-драматических форумов мира. Зачем бедным туристам, измученным анекдотами про бедного Моцарта и несчастного Парацельса, про любвеобильного архиепископа Вольфа-Дитриха и плодовитого архитектора Фишера фон Эрлаха забивать голову рассказом о том, с чего начался знаменитый Зальцбургский фестиваль? Зачем людям знать про два удивительных памятника, стоящих по соседству — памятник Смерти (Pietà) и памятник Одиночеству (Sphaere)?
Да имена их авторов — Анны Хроми и Стефана Балкенхола — рядовому туристу говорят ещё меньше, чем имя одного из основателей Зальцбургского фестиваля, автора главной мистерии XX века Гуго фон Гофмансталя.
Между тем, именно мистерия «Jedermann» («Йедерман», или «Каждый», или «Имярек») стала не просто визитной карточкой фестиваля, но и приобрела сюжетообразующее значение для самоидентификации и самопознания не одного поколения австрийцев. В русской литературе аналогов этой мистерии нет. Пушкинская «Сказка о золотой рыбке» — лишь контурно касается проблематики стихотворного шедевра Гофмансталя, но, увы, не затрагивает тех психологических пластов самопостижения героя, соприкосновение с которыми заставляет публику не стесняться своих слёз...
Мистерия Гофмансталя о том, что испытывает человек, когда к нему приходит смерть. О том страхе, который испытывает каждый при одной мысли о неизбежности этого визита. Еще о том, что ни одна из земных привязанностей не поможет нам преодолеть отчаяние одиночества, в котором мы приходим в этот мир и в котором мы из этого мира уходим.
Именно поэтому рядом с Соборной площадью, на которой разыгрывается в хорошую погоду эта мистерия, можно увидеть два упомянутых выше памятника. Именно поэтому главной декорацией этого мистического представления, во время которого обреченный человек обретает веру и избавляется от страха, является фасад Кафедрального собора. Именно поэтому всё, что связано с инсценировками этой мистерии так важно: оперная программа фестиваля меняется практически ежегодно, тогда как «Йедерман» идёт неизменно каждое лето. Меняются только постановки и исполнители. Но порой кажется, что лучше бы не менялись.
Спектакль Брайана Мертеса и Джулиана Кроуча увидел свет Соборной площади с музыкальным сопровождением Мартина Лоуэ в 2013 году. Тогда же главную роль в мистерии Гофмансталя впервые сыграл Корнелиус Обонья — на моей памяти, лучший исполнитель этой роли. Этим летом Обонья отыграл тринадцать представлений (плюс генеральная репетиция) в последний раз. История появления Обоньи в этом спектакле проста, как голливудские сказки: летом 2012 году нынешний художественный интендант фестиваля Э.-С. Бехтольф вместе с Б. Мертесом и Дж. Кроучем сидели в ресторане, перебирая кандидатуры на главную зальцбургскую роль в новой инсценировке. На пороге показался Корнелиус Обонья. После дружеской беседы на четверых Бехтольф спросил будущих постановщиков спектакля: «А почему не он? Почему бы не предложить роль Обонье?»
Так одна из лучших постановок мистерии получила одного из лучших актёров, которому роль жизнерадостного, хитрого, обаятельного и умного богача пришлась так, будто для него и была написана. Йедерман у Обоньи — не жлобствующий нувориш, не циничный сноб: перед нами человек, влюбленный в жизнь, влюбленный в свою подругу, влюбленный в сумасшедшую радость беззаботного существования. Эта влюбленность и есть основной элемент магнетической актерской харизмы Обоньи. Именно это парадоксальное сочетание мужественности и ребячливости, радости и трагического отчаяния заставляло верить каждому слову, каждому жесту артиста на сцене.
Два ярчайших эпизода мистерии — диалог со Смертью и диалог с Верой — Обонья играет на разрыв аорты. Так играл своего Хлопушу в есенинском «Пугачёве» Владимир Высоцкий. Что теперь будет с этим спектаклем, сказать сложно: официально о замене постановки пока не объявлено, но приемника Обоньи в этой роли представить себе практически невозможно.
С другой стороны, по семейным обстоятельствам в этом сезоне отказалась от роли Любовницы Бригитте Хобмайер. Яркая, обворожительная, излучающая знойно-озорное вожделение и огнедышащий темперамент актриса, Хобмайер предпочла безусловно успешному выступлению спокойный отдых с детьми на озёрах Зальцкамергута.
Место любимицы зальцбургской публики и настоящей звезды спектакля Мертеса-Кроуча попыталась занять молодая актриса Мириам Фуссенеггер. Разумеется, у девушки не получилось повторить непередаваемый рисунок роли, созданной для Хобмайер, а предложить собственное прочтение образа Фуссенеггер не смогла. Любовница Йедермана всё-таки не девушка. Она зрелая женщина, и без солидного жизненного багажа передать все оттенки этой роли невозможно. Фуссенеггер сыграла по-своему хорошо, и, возможно, на многих произвела самое положительное впечатление, но лично мне, увы, есть с чем сравнивать.
Одна из наиболее знаковых ролей в мистерии принадлежит Смерти. Особенность этого образа у Гофмансталя состоит в его немногословности: несколько реплик в диалоге с Богом и весьма скромный объем текста в диалоге с главным героем. Но Мертес и Кроуч сделали этот образ едва ли не вездесущим: он присутствует и в видении райского сада, который Йедерман так и не успеет купить, она всегда где-то рядом. То в образе танцующего скелета, то в образе дерева...
В немецком языке слово «Tod» (смерть) мужского рода, и эту роль исполняет мужчина. Но появляется он в грязном белом платье на высоченных каблуках. Смерть в спектакле бесчувственна, безжалостна и беспола: она орудие Создателя. Но, удивленная уверенностью главного героя в том, что кто-то из его близких сопроводит его на Страшный Суд, она даёт ему час на поиски попутчика. Это ледяное изумление людской наглостью, смешанное с жалостью, виртуозно играет Петер Ломайер.
Наверное, самым запоминающимся из пародийных персонажей этой мистерии является Чёрт. И не в последнюю очередь благодаря костюму (художник по костюмам — Оливера Гаич) с гипертрофированным гениталиями. В исполнении Кристофа Франкена Чёрт получается существом саркастически фривольным: он дерзит, дразнится, танцует чуть ли не хип-хоп. В общем, ведет себя как хозяин грешной души, словно не подозревая, что искреннего покаяния в ошибках и грехах вполне достаточно для очищения души. Франкен в этой роли показался мне не менее уместным, чем его коллега — броский, юркий и яркий Симон Шварца (2013-2014 гг.).
На эту удивительную силу взаимозависимости Неба и Человечества внимание Чёрта обращает Добродетель (эту роль с душещипательной искренностью и простоватой убедительностью исполняет Йоханна Бантцер).
Ещё одна замена в премьерном составе 2013 года не преминула сказаться на общем впечатлении от представления: роль Маммона вместо пышущего барским самодовольством Юргена Тарраха сыграл нахрапистый, но малоубедительный после Тарраха угловато-маловатый Дэвид Беннет. Замечу, к слову, что и с артикуляцией у Беннета было не в пример всё сложнее.
Роль Веры (слово «Glaube» в немецком тоже мужского рода) исполнил Ханс Петер Халлвакс: Вера получилась грозной, суровой, жесткой, прямо канонически безапелляционной.
В версии Гофмансталя иной Вера быть и не может: Вера должна быть безусловной и беспрекословной, иначе — что это за Вера?
Образу близкого Друга Йедермана в этом спектакле повезло: и Патрик Гюльденберг (2013-2014 гг.), и Свен Долинский блестяще передали оттенки этой непростой, хоть и не очень объёмной роли.
Одним из самых трогательных образов, созданных в этой постановке, стал образ Матери Йедермана, роль которой исполнила изумительно убедительная и трогательная Юлия Гшнитцер.
Живая музыка, живая акустика, живые колокола, живой город... В этом спектакле всё жило и отчаянно сопротивлялось неизбежному концу...
Этот спектакль сам стал отчаянным сопротивлением той рутине, с которой люди относятся к таким важным и таким бесценным понятиям, как Жизнь, Смерть, Любовь, Дружба, Бог...
Очень жаль, если спектакль Мертеса и Кроуча с уходом Корнелиуса Обоньи перестанет существовать. Очень жаль, если он всё-таки вопреки здравому смыслу останется на Соборной площади летом 2017-го года. Потому что какими бы незначительными и ничтожными ни был бы каждый из нас в масштабах необъятной Вселенной, история этой постановки «Йедермана» безо всякого нравоучения и без специально сформулированной морали напоминает нам о том, что незаменимые люди есть, что любой уход — всегда утрата, не грустить по поводу которой — невозможно.
Фото: Andreas Kolarik, Barbara Gindl
