Ведущий солист музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко Алексей Любимов давно признан московскими ценителями балета универсальным танцовщиком. Партии классических принцев в своей карьере он успешно сочетает с современными постановками и время от времени пробует себя в качестве хореографа, хотя называть себя таковым пока не спешит. Говорит, слишком большая ответственность.
Мы встретились с Алексеем в холодный ноябрьский день — спустя пару недель после премьеры балета «Татьяна» Джона Ноймайера, когда критики отложили в сторону заостренные перья, а зрители успели обсудить и рецензии, и свои собственные, как оказалось, крайне полярные впечатления от новой постановки всемирно известного хореографа. Для Любимова это уже третий ноймайеровский спектакль — до этого он исполнял главные партии в «Чайке» и «Русалочке», так что «стиль Джона» ему хорошо знаком. Тем не менее, опыт «Татьяны», этой новой балетной интерпретации пушкинского «Евгения Онегина», оказался для Алексея крайне необычным — он исполняет в ней сразу две главные и абсолютно разные по содержанию партии — мужа Татьяны Князя Н и самого Онегина.
Когда в зал небольшого уютного кафе в центре Москвы заходит высокий молодой человек, по облику напоминающий больше спортсмена нежели артиста балета, с улыбкой подходит и садится за столик, с первых фраз становится понятно, что это тот самый «солнечный» тип личности, которым нередко характеризуют балетоманы определенных танцовщиков. Он излучает спокойную уверенность и тепло так, что ничего даже отдаленно «онегинского» в нем, при первом приближении, обнаружить нельзя. Наш неспешный и насыщенный шутками разговор становится моей попыткой разгадать, как возможно если не в жизни, то хотя бы на сцене воплотить единство противоположностей.
— Как ощущаете себя после премьеры?
— Хорошо. Сейчас будет небольшой перерыв и возможность отдохнуть перед предновогодними спектаклями. Думаю воспользоваться моментом и съездить Саранск, где я родился и где живет мама.
— Читали ли отзывы о «Татьяне»?
— Честно говоря, почти не читал.
— Почему? Не интересно, что пишут критики?
— Правильнее будет сказать – специально не отслеживаю. Только то, что попадается на глаза или присылают знакомые. Времени постоянно не хватает на массу важных вещей, поэтому считаю это нецелесообразным. А что, пишут, что все плохо?
— Артистов как раз хвалят. Вопросы возникли в основном к хореографу и композитору… Но, кажется, что равнодушных нет.
— Да, об этом слышал. То, что широко обсуждают – это как раз хорошо!
— Со стороны на себя, кстати, тоже предпочитаете не смотреть в записи?
— Да, нахожу это несколько странным.
— У Вас получился такой марафон перед премьерой, еще и из двух чередующихся сложных партий – начиная с 5-го ноября генпрогоны, а затем два премьерных дня 7 и 8 ноября. Тяжело было?
— Я 10 октября прилетел из Тайланда и уже 11-го была первая репетиция. Так что, можно сказать, с корабля на бал. Каждый день репетиции, как обычно в стиле Джона, с полной отдачей – и так вплоть до самой премьеры. Сейчас, если честно, сложно привыкнуть к отсутствию такой нагрузки – мозг как будто ватный, не знаешь, чем себя занять. С другой стороны, знакомое всем артистам балета состояние после премьеры – вроде бы и следует отдыхать, но сначала нужно прийти в себя, осознать, что отдых необходим.
— Сложно прочувствовать это небалетному человеку…
— У нас так всегда – или все сразу, или период затишья. Постоянно перенастраиваешься. В России с этим, конечно, гораздо легче, чем в Америке, где многие артисты вообще по полгода заняты в спектаклях, а остальное время проводят в неоплачиваемом отпуске. Хотя многое еще упирается в индивидуальный график, умение планировать. Обычно этим занимаются агенты.
— Но как раз в России это не очень развито – агенты есть далеко не у всех артистов.
— Да, поэтому приходится заниматься всем самому, что у людей творческих явно не самая сильная черта. Так что это не самый приятный и захватывающий элемент профессии.
— А что приятно и захватывает?
— Сам танец, сцена, эмоции зрителей. Это дело, которым мне действительно приятно заниматься. Никогда не считал себя работающим человеком в том смысле, что не говорю: «Иду на работу». Вместо этого: «Иду в театр». В театре у тебя целая жизнь. И только в театре есть возможность за одну жизнь прожить несколько – это, пожалуй, самое захватывающее для меня.
— Бывает так, что надоедает? Не посещает желание взять паузу?
— Постоянно. Это же творчество – без таких периодов не обходится.
— Пресловутое вдохновение?
— Даже не то, что вдохновение… Мне кажется, вдохновением больше должны заниматься постановщики. А так как ты исполнитель, то надо, прежде всего, найти свой вход, подобрать ключик в этот мирок-партию, как бы разгадать ее. Понять, что от тебя хотят и, соответственно, сделать все возможное, чтобы у зрителей не возникло сомнений. С этим, наверное, и связаны периоды спадов и подъемов, в основном. В этом смысле вдохновение у танцовщиков, скорее, возникает в процессе работы и поиска. По крайней мере, у меня так.
— Какие есть способы поиска? Есть универсальные пути?
— Универсального, пожалуй, нет. Каждая партия разгадывается по-своему. У нас есть такой ценный момент в жизни как преодоление себя – на каком-то этапе надо себя превозмочь и технически, и эмоционально. Мы ведь живем в век цифровых технологий, так что можно с легкостью посмотреть, как хотя бы примерно может выглядеть партия. И довольно часто бывает, что смотришь и не веришь, что сможешь так же. Сразу же возникают малодушные мысли – может, не стоит? Или, может, если не будет получаться, то откажусь. Но в процессе работы втягиваешься, перешагиваешь через это «не смогу», педагоги делают свое дело – и вот ты уже на сцене.
— Бывало вообще такое, что сразу отказывались от участия в спектакле?
— Нет, ни разу.
— И нет каких-то принципиальных соображений, что, например, вот в этом я никогда танцевать не буду?
— Мне кажется, на этом артист как раз и заканчивается. Когда «точно не буду». Тут такой шаткий момент – делать то, что тебе знакомо, привычно и комфортно. Как раз и интересно то, что можно выйти за эти рамки. Например, предпоследняя моя партия в балете «Манон». Вот там я совершенно не мог поначалу понять, что от меня хотят и как к ней подступиться. Прочитал аббата Прево (автор «Истории кавалера Де Грие и Манон Леско»), пересмотрел разных исполнителей – и все равно не складывалось в голове. Я же привык до этого принцев танцевать, лирических героев. А тут герой настолько мне не близок, прежде всего, морально. Вот просто ни за одну черту характера не мог зацепиться, чтобы двигаться дальше. Не мог понять мотивацию его поступков – человек продает за деньги свою сестру. Просто не принимал внутренне, наверное. Но в итоге все равно «взломал» образ, провел скрупулезную работу по перевоплощению. Что, естественно, накладывает отпечаток…
— Надеюсь, стираемый?
— (смеется) Тоже надеюсь. Вицин же, кажется, говорил: «Уходя со сцены, не забудь выйти из образа». Тот самый вариант. Окружающие в тот период отмечали изменения моего поведения и общения с ними. Мне вообще кажется, что так или иначе каждая роль накладывает свой отпечаток на исполнителя, если он ее пропускает через себя хоть немного.
— Говоря о способах разгадки роли – это ведь во многом интуитивная история, а не только и, может быть, не столько работа ума… В какой момент и как ощущаешь, что вот – разгадал, партия готова?
— Так и есть. Я лично испытываю такое ощущение, как правило, на генпрогоне, то есть за день до спектакля. Есть особенность, что в репетиционном зале сложнее выкладываться эмоционально на сто процентов – получается такое лоскутное одеяло из ощущений и внутренних смыслов. Технически, кстати, наоборот легче – есть зеркало, яркий сценический свет не мешает. Поэтому, когда технически роль полностью освоена в зале, эмоционально ее получается «сшить» уже во время прогона. По ощущениям это напоминает лестницу – ты продвигаешься вверх от ступеньки к ступеньке, и кульминацией становится генеральная репетиция. А уже сам спектакль – когда не ты в роли себя чувствуешь, а живет уже твой герой. При этом, мне кажется, у каждого танцовщика свой внутренний путь к роли – универсального описания, скорее всего, никто не даст. Кто-то может и в процессе репетиций находить «ключи».
— Кстати, насчет репетиций и работы в классе. Не все их одинаково жалуют, а некоторые смело признаются в нелюбви. Как Вы относитесь к этой части профессии?
— Зависит от человека, конечно. У меня есть знакомые, которые любят в принципе заниматься балетным уроком, им даже на сцену при этом выходить по большому счету не надо — просто получают удовольствие от процесса. Мое отношение к занятиям с возрастом изменилось – в какой-то момент пришло понимание, что мне это нравится и я даже ощущаю зависимость от физических нагрузок. Но также не понимаю, когда сравнивают ощущения от работы в зале с выступлениями на сцене. Для меня это как два разных мира, которые существуют параллельно, но зависимы один от другого. Человек, который вышел на сцену вчера и тот, кто месяц не танцевал – это абсолютно разные люди. После спектакля происходит грандиозная эмоциональная разрядка. Бывает, пару дней потом чувствуешь полную опустошенность, не знаешь, что делать. Потом восстанавливаешь, копишь эмоции для нового спектакля. Так что зависимость от репетиций и зависимость от сцены есть, и они абсолютно разные по качеству.
— Всегда было интересно, что чувствуют артисты на поклонах, когда вся энергия рукоплещущего тысячного зала устремляется к нескольким людям на сцене. Это как-то можно описать?
— Да, пожалуй, что и нет. Это ни с чем нельзя сравнить или выразить словами. Потому, наверное, и существуют театры. Но тут есть еще момент – удовлетворенности или недовольства собой после спектакля. Это очень влияет. Когда доволен выступлением, то в момент выхода на поклоны не думаешь ни о чем и просто принимаешь благодарность и эмоции зрителей, наполняешься ими. Когда чем-то недоволен и знаешь, где совершил ошибку, то уже не можешь этому отдаться полностью – начинаешь испытывать неловкость и стеснение. В таком случае, конечно, чистой радости уже не получается.
— Премьерными партиями в «Татьяне» Вы довольны? Вообще, как удалось готовить параллельно эти два совершенно разных образа?
— В целом, да, но, конечно, буду дошлифовывать и находить новые грани. Репетировать и готовиться внутренне было очень сложно. Причем, сложнее всего – уже ближе к концу репетиций, когда весь текст уже выучен и ясна динамика развития спектакля. И вот для меня камнем преткновения стала сцена второго акта, где Татьяна танцует с мужем и Онегиным по обе руки, это трио. В какой-то момент я просто перестал понимать, в какой роли я сейчас и куда мне нужно идти – вправо или влево. Мне из зала репетиторы подсказывают: «Ты сейчас Онегин!» Но потом они сделали очень умный шаг и перестали давать мне репетировать обе партии в один день, чтобы я ложился спать, «обнулялся», приходил как Князь Н, а на следующий день – уже как Онегин. Это помогло.
— С Дианой Вишневой у Вас, по-моему, получился замечательный дуэт в первый премьерный день. Как работалось с ней? Сложилось ли партнерство?
— Диана – профессионал. Она требовательна в работе – к себе, в первую очередь, и уже потом к партнерам. У нас достаточно сложные дуэты, особенно во втором акте, где нужно особенно чутко слушать музыку. Поэтому все, о чем я думал в тот момент – как быть партнером в танце не менее заботливым и комфортным, чем мой герой в спектакле. Для меня это уникальный и очень важный опыт – иметь возможность работать с балериной такого уровня.
— Возвращаясь к самой постановке и отзывам – основной претензией части критиков в адрес Ноймайера стало то, что, по их мнению, он показал Москве не Пушкина, а свою собственную интерпретацию «Евгения Онегина», которую лучше смотреть вообще в отрыве от произведения. Недопонимание вызвали костюмы из разных эпох, непривычная для воспитанного классикой зрителя музыка Леры Ауэрбах… Другие же приняли «Татьяну» безоговорочно, позволив «гению Ноймайера» на сцене все.
— Мне кажется, что подобные высказывания совсем не про то… Кому-то в принципе не нравится Ноймайер и его стиль, но раз так, я в таких случаях предпочитаю вообще не обсуждать то, что конкретно мне не близко. В остальном – не вижу смысла искать какие-то неточности и потом их муссировать, если спектакль в принципе поставлен с другой целью. Джону уже, если не ошибаюсь, 75 лет, и я склонен верить ему на слово. Он многие вещи прожил сам и на привычные истории смотрит другими глазами. Мое понимание – он их наделяет более глубокими и сильными эмоциями, чем то, что герои демонстрируют на сцене. Эту задачу как раз решает музыка и визуальный ряд.
Сам проект «Татьяна» – не историческая реконструкция, а балет-ощущение, когда визуальный ряд, пластика героев вкупе с музыкой создают у зрителя с непредвзятым восприятием что-то вроде состояния транса. Ты не просто смотришь на героев, но и чувствуешь, находишься в похожем, что и они, состоянии. Причем, «развернуть» к себе спектакль можно со стороны любого героя, хотя в центре истории и показана Татьяна. Интересен сам формат и возможность прожить с артистами спектакль в новом для себя качестве. На мой взгляд, этот балет рождает много эмоций, а у думающего человека – еще и много мыслей. Но если кому-то не нравится подход Ноймайера или сам факт отсутствия полной исторической достоверности, несмотря на внутреннее содержание, – спорить и доказывать тоже смысла нет. Искусство должно быть открытым и терпимым.
— Вы сторонник того, что, если не твое — отложи в сторону?
— Да, конечно.
— Насчет персонажей – какую партию было готовить и проживать интереснее, Князя Н или Онегина?
— Интереснее Онегин, конечно. Эмоционально. Потому что любящий, заботливый, по-своему идеальный и богатый муж – это, на мой взгляд, достаточно простой образ. Надо излучать тепло и быть очень внимательным. Онегин же более раскрыт именно в этом спектакле. Но танцевать обе партии сразу, честно говоря, еще интереснее – картина о происходящем складывается гораздо полнее.
— В процессе подготовки перечитывали «Евгения Онегина»? В чем конфликт этой истории для Вас? Или, может, его и нет вовсе?
— Да, перечитал. На самом деле, мне кажется, с каждым должна случиться такая вещь. Когда человек награжден судьбой испытать такие ощущения как тщеславие, безразличие к жизни и к людям. И рано или поздно, я считаю, человек должен испытать переворот. Потому что, если он остается в том состоянии, это путь в никуда. Что-то должно его пробудить. Этот момент пробуждения у каждого максимально болезнен и болезнен настолько, насколько он эту боль может вынести. У каждого, думаю, есть такие моменты в жизни. Потому история Онегина очень интересная, трудная, но и очень понятная. Во всяком случае, в ней темных потаенных уголков, которые были бы скрыты, для меня нет. Возможно, с моим личным опытом не все вполне совпадает, но много общего и очень близко. И, конечно, пережив такое, человек уже не остается прежним.
— Это именно пробуждение или слом?
— Считаю, это пробуждение. Зазнающийся человек — это глупый человек. Не обращающий внимания на переживания других — к хорошему человеку это не может относиться. Все это истины, старые как мир. Но старики с их мудрыми глазами часто об этом молчат, не напоминают, потому что все равно мы сделаем выбор в пользу своих собственных ошибок, но и опыта.
— Если говорить о Ноймайере – это ведь уже третий его балет в Вашей карьере. Каково это работать с хореографом-легендой? Вас ведь считают его любимчиком в Москве.
— Мне повезло, когда Джон привез к нам «Чайку» около 7 лет назад – тогда словно все совпало. Так как это была его первая постановка в нашем театре, он был очень серьезно вовлечен в подготовку и скрупулезно работал со всеми артистами лично, долго и, можно сказать, мучил нас. Думаю, именно тогда, в самом начале, удалось прочувствовать его стиль и точно понять, что же он хочет. Для меня это стало неоценимым опытом. Как и позднее — репетиции «Каменного цветка» с Юрием Григоровичем.
Работа с мастерами такого уровня — это работа на пределе возможностей и физических, и эмоциональных. Джон вообще говорит, что любит работать с думающими артистами, что находит отражение в его подходе. Он говорит: «Я даю вам эмоцию, а как вы будете ее доносить — ваше дело». Есть моменты, где мы должны быть точны, но в остальном — свободное плавание, где главный критерий успеха — вера зрителя. Это мне очень нравится в работе с ним.
Что касается любимчика… Я не думаю, что это так. В моей жизни это скорее удачное стечение обстоятельств, но очень своевременное — каждая партия в балетах Ноймайера приходила ко мне ровно тогда, когда мне это было нужно, с точки зрения опыта и актуальных на тот момент переживаний. Такой момент готовности. Так было и с «Русалочкой», и вот теперь с «Татьяной».
— Если вспомнить тезис о том, что каждая роль накладывает отпечаток и как-то влияет на исполнителя, то какая из этих трех повлияла сильнее всего?
— Думаю, что «Чайка». История Константина Треплева была на тот момент времени мне очень близка, и я выжимал из нее все, жил этой партией. Там были свои сложные моменты – Джон вообще любит усложнять жизнь танцовщикам. Вот любит поработать, чтобы не осталось никаких сомнений. Помню, там в конце первого акта был момент, когда нужно бежать по сцене. И вот бежишь, уставший, а в голове лишь одна мысль: «Только бы не споткнуться!». Кстати, в «Каменном цветке» есть такой же момент – и тоже в конце первого акта.
— Курьезы случаются?
— Да, частенько. Но вот чтобы до такого бессилия… Когда понимаешь, что впереди еще целый спектакль…
— Как танцовщику на нынешнем этапе какой вид танца Вам ближе?
— Мне, наверное, больше всего нравятся сложные спектакли с идеей и сюжетом. Было время, когда увлекался бессюжетной пластикой, но попробовал это, понял и иду дальше. И, потом, настолько это все относительно… Вот, например, «Снегурочка» Брянцева — это классика. Но насколько интересная история! Хотя бы даже с точки зрения передачи эмоций Мизгиря, который уходит от одного человека к другому. Как он честен и искренен с одним, и как малодушничает с другим. Ну, и, конечно, «Лебединое озеро» — корона русского балета, все хотят его станцевать. Причем у нас постановка-то прекрасная, Бурмейстера. С хэппи-эндом.
— Есть ли «жизнь после балета»? Были мысли, что дальше?
— Размышлял об этом еще в 17 лет. Все время находил причины, чтобы уйти уже тогда, уговаривал себя, что неблагодарное это дело…
— В попытках оставить это сразу?
— Да. Но тут же находил огромное количество плюсов и оставался. И так на протяжении всей балетной карьеры. Но по-другому я уже не могу.
— Вас ведь привела мама в балет?
— Да, как и почти всех нас привели мамы.
— Не было на каком-то этапе ломки и конфликта, что это не Ваш сознательный выбор?
— Нет, я стал самостоятельным уже в 14 лет, когда уехал из Саранска, а в 17 лет уже работал в Японии, после окончания училища. Так что балет считаю осознанным выбором еще с тех пор. Вообще уверен, что всем бы родителям так заниматься своими детьми, как занимались мной. Я ведь в юношестве ходил, помимо балета, и в музыкальную школу, и на бальные танцы, и на кикбоксинг и чем только не занимался. Думаю, мама предвидела или интуитивно чувствовала, что на каком-то этапе я буду делать выбор, но именно сам. И постаралась еще в детстве предложить мне максимум возможных вариантов.
— Вы единственный ребенок в семье?
— У меня есть брат, на полтора года старше, не в балете. Мама, по сути, вырастила нас сама, без чьей-либо помощи, после развода с отцом. Мне тогда было лет 5-6. Она при этом инвалид второй группы, на дворе «лихие девяностые», город – небольшой, работы толком нет. Многие родители в полноценных семьях не дают своим детям того, что смогла дать нам с братом наша мама. Поэтому я ей очень благодарен и, возвращаясь к предыдущему Вашему вопросу, даже мысли об упреке никогда у меня не возникало. Только бесконечная благодарность и восхищение.
— Часто приезжаете домой?
— Не так часто, стараюсь бывать несколько раз в год. Брат тоже живет в Москве – ездим по очереди или вместе. Мы с ним очень разные: он рассудительный, умеет планировать, во всем поддерживает порядок. Я, наверное, больше хулиган.
— Дисциплина и жесткость в балете уже клише. Как это сочетается с характером хулигана?
— Я боюсь, что если бы у меня не было этой дисциплины, то неизвестно где бы я был вообще. Меня надо собирать, я это про себя знаю.
— Значит ли это, что долгосрочных планов Вы стараетесь не строить?
— Конечно же, планирую. С 17 лет. (смеется) Если серьезно, то, конечно, планы есть, в разных областях. Просто пока не сделал однозначного выбора в пользу чего-то определенного. В свободное от балета время, например, вместе с приятелем веду дела нашего event-агентства – организуем мероприятия, праздники. Вообще, мне нравится делать что-то на стыке разных жанров, когда нужно общаться с людьми, что-то придумывать вместе. Чувствую в себе открытость для всего нового. В принципе, открытость и готовность к разным возможностям в жизни считаю важной чертой человека.
— При этом у Вас еще есть опыт хореографа. Не было планов развиваться в этом направлении?
— Здесь сложный вопрос, так как это очень большая ответственность. Считаю, что с постановками, как и со стихами. Когда можешь не писать — не пиши. Вот если уже не можешь не писать, тогда ты встаешь на эту дорожку писателя, поэта-творца. Мне кажется, что нужно быть достойным. Так как с самокритикой все нормально, я задаю себе вопросы: «Достоин ли я? Нужно ли людям видеть то, что я могу поставить? Понравится или нет?» Конечно, лучше сделать, чем не сделать, но пока я, видимо, дозреваю до той стадии, когда перестану себе задавать эти вопросы. Хотя опыт уже был, и достаточно часто я помогал ребятам выйти из творческого тупика. Но все же одно дело помочь, а другое — делать свой продукт. Особенно глядя на Джона [Ноймайера], [Юрия] Григоровича, [Иржи] Килиана и других мастеров, с кем посчастливилось работать. С другой стороны, проект с Никитой Дмитриевским «Маленький принц» — там я тоже много чего сделал. Так что, косвенно, я что-то нет-нет да поставлю. Но все же пока назвать себя хореографом не могу — не уверен, что это мое.
— Планка, конечно, высокая…
— Да, это очень влияет. Вообще было много предложений разного плана – стать преподавателем где-то или открыть свою студию или что-то поставить. Я же пока готовлюсь, коплю в себе опыт и энергию на действительно качественные вещи.
— В прошлом году Вы вместе с танцовщиком и Вашим, насколько понимаю, другом Сергеем Полуниным подготовили его номер «Фавн» для концерта «Богемное настроение» в Москве. Как родилась идея?
— Мы как раз тогда были в отпуске на море большой компанией. И организаторы концерта позвонили с предложением поставить номер на музыку Дебюсси («Послеполуденный отдых Фавна»). Мы обсудили, идея нам понравилась, к тому же соскучились по сцене за время отдыха. Задумка была интересная – танцевать предстояло на сцене зала имени Чайковского под аккомпанемент двух роялей. В итоге, примерно за месяц сделали своего «Фавна».
— Как было работать вместе?
— Опыт был первый, было непросто. Сергей достаточно своевольный, у него свое видение того, как должно быть. Плюс музыка сама по себе сложная. Но в итоге идея родилась сама.
— В чем она? И почему золотые штаны?
— Золотые штаны были взяты из моей компании по организации праздников. Сергей так захотел. Он хотел и золотой пистолет, но мы в итоге ни одного не нашли в городе. И нужен был конкретный пистолет, с пламенем из дула. В общем, это добавило хлопот. Мы очень хотели сделать его непохожим, но чтобы он немного перекликался с тем Фавном, которого все знают. В плане самой постановки — у каждого из нас был опыт работы с многими хореографами, так что попытались его синтезировать и придать свой особый стиль. Надеюсь, получилось. Хотя я, как всегда, скептичен в отношении результата. (смеется)
— Каких-то новых постановок от Вас стоит ждать в ближайшее время?
— Пока препятствует занятость в текущем репертуаре. Но по мере возможностей стараюсь регулярно организовывать гала-концерты у себя в Саранске. Это тоже часть работы постановщика. В дальнейшем – почему нет? Я открыт.
— Возвращаясь к текущей занятости и будням танцовщика – с какими балеринами партнерство особенно запомнилось? Что вообще для Вас значит партнерство?
— Для меня особенное – это возможность к каждому человеку находить индивидуальный подход. Мне важно самому сделать так, чтобы со мной было комфортно. Коммуникация очень важна. Люблю дружить, мне так спокойнее.
— У Вас вообще такой «солнечный», теплый образ в жизни.
— Я стараюсь. Это осознанное мое поведение, я от этого же получаю радость. Чем больше даю, тем лучше себя чувствую.
— Есть ли у Вас значимые занятия в жизни, кроме связанных с театром? Хобби?
— Вообще, чем меньше свободного времени, тем меньше глупостей. Каждый ведь драматург себя самого. Мне комфортнее, когда много работы и постоянная загруженность. В обычной жизни больше всего ценю общение. Раньше очень любил ходить в клубы, слушать музыку. Сейчас этого стало поменьше. Путешествовать люблю – а кто нет? Правда, стараюсь не планировать ничего заранее и в этом смысле считаю себя неприхотливым. Нравится самому быть за рулем и путешествовать на дальние расстояния. Есть время подумать, побыть наедине с собой.
Что касается хобби – собираю кружки из разных стран и городов. С этим, кстати, связана забавная история. Периодически принимаю участие в выездных встречах со звездами балета. И однажды подобная встреча проходила в детском доме – дети задавали вопросы, один из которых был о коллекционировании. Я честно ответил, что собираю пивные кружки из разных стран, что было на тот момент правдой. Потом тут же одернул себя – надо ли было детям об этом говорить? И твердо решил изменить ответ на этот вопрос. А так как честно жить мне проще, то я решил изменить не только ответ на вопрос, но и хобби – так что у меня теперь целая коллекция чайных кружек. Последнюю вот из Барселоны привез – такая большая, вмятая, держишь ее всей рукой, очень удобно.
— Как относитесь к опере? Какую музыку слушаете обычно?
— Оперу пока не могу воспринимать. Говорят, до нее надо дорасти – видимо, я еще в процессе. Музыку слушаю техно, минимал – клубную, но хорошую.
— Представьте, что все балетное наследие может быть предано забвению, но в Вашей власти завещать три балета потомкам – из числа тех, что Вы танцевали, но не ограничиваясь ими. Какие это были бы балеты?
— Какой сложный вопрос… Не хочется никого обидеть – их так много. (долго думает) Вообще, я бы предал забвению недобросовестное исполнение балетов. (смеется) Но… Пусть будет балет «Снегурочка», пожалуй. Мне он очень симпатичен и, на мой взгляд, однозначно достоин. Именно при условии, что каждый артист на своем месте и выкладывается на 100 процентов. Второй – «Чайка». Я бы его, конечно, хотел станцевать уже сейчас. Он не идет в нашем театре, а я уже другой и теперь бы станцевал его иначе. Третий… Наверное, «Легенда о любви». Какая там музыка!
— Завершающий вопрос будет почти в духе Марселя Пруста. За что Вы себя можете укорять и за что способны себя уважать?
— Думаю, что я недостаточно действенен. Нужно быть быстрее и решительнее. А уважаю… Я очень много думал над тем, зачем пришел в этот мир. Так как конкретного ответа пока нет, то стараюсь просто жить по чести и по совести. Хвалиться этим глупо, а не по совести я жить не могу.
— Спасибо Вам за интересный разговор, Алексей.
— Вам спасибо!
Беседовала Мари Лебанидзе
Авторы фотографий: Олег Черноус, Jack Devant, Владимир Луповской, Александр Райко
