17 сентября в Концертном зале Чайковского состоялся концерт Академического симфонического оркестра Московской филармонии под управлением Юрия Симонова, солировала Екатерина Мечетина (фортепиано). Музыканты представили публике Первую симфонию Сергея Васильевича Рахманинова, Концерт № 2 для фортепиано с оркестром нашего современника, петербургского композитора Сергея Михайловича Слонимского, в этот раз впервые исполненный в Москве, и Рапсодию на тему Паганини для фортепиано с оркестром Рахманинова. В завершение программы пианистка на бис сыграла авторскую обработку «Сирени» Рахманинова, а дирижёр — и такие оркестровые бисы давно уже стали традицией на выступлениях этого коллектива и его руководителя — исполнил несколько номеров из балета Слонимского «Волшебный орех».
Собираясь на концерт и рекомендуя его читателям нашего новостного ресурса, я предполагал, что этот вечер будет интересен прежде всего московской премьерой фортепианного концерта Сергея Слонимского, обратив также мимолётное внимание на Первую симфонию Рахманинова, но жизнь, как всегда, внесла свои коррективы: самым интересным, мощным и проникновенным номером концерта неожиданно оказалась именно симфония Рахманинова! И это целиком и полностью заслуга дирижёра.
Ранняя юношеская симфония великого композитора имеет трудную трагическую судьбу и исполняется значительно реже остальных его симфоний.
Её история началась с неудачной премьеры в 1897 году, когда ею продирижировал А. К. Глазунов. Впоследствии жена Рахманинова утверждала, что Глазунов был пьян — так ли, нет ли, но симфония с треском провалилась, и это было отмечено шквалом критики, в том числе вошедшей в историю ядовитой статьёй Кюи, в которой критик сострил, что если бы в аду была консерватория и один из её учеников на тему семи египетских язв сочинил бы нечто вроде симфонии Рахманинова, то он привёл бы в восторг обитателей ада. При жизни автора симфония так и не была ни отредактирована по результатам премьеры, ни издана, и она восстановлена и сведена в партитуру уже в 40-х годах XX века по сохранившимся оркестровым голосам.
Такое ощущение, что трагедия этого произведения и, соответственно, её автора, получившего страшный моральный удар, до сих пор витает над ним, затрудняя его восприятие и появление на концертных площадках. К тому же и сама симфония — это весьма мрачное и грозное произведение, в котором, как это правильно отмечала ещё прижизненная критика, получили отражение всевозможные композиторские стили от европейских до русских авторов. Объективно свойственна симфонии и некоторая клочковатость материала, и некоторая затянутость отдельных эпизодов, поэтому
сочинение нуждается «в помощи» чуткого интерпретатора, который мог бы и красоты её показать, и форму собрать.
Задача непростая, она по силам лишь большому мастеру, и Юрий Симонов убедительно доказал, что принадлежит к их числу!
Под его управлением симфония выглядела очень цельным, логичным, полным страстей и музыкальных красот произведением. Дирижёру удалось то, что не удавалось иным, иногда весьма маститым, дирижёрам: он не просто технично воплотил партитуру в звуке, но и показал страдающую душу Рахманинова, сумел убедить слушателей, что преподносит им чрезвычайно значительное сочинение, полное глубоких мыслей и очень мощное по силе воздействия.
Симонов отшлифовал все оркестровые детали, мастерски выстроил все кульминации, отследил все голоса и все оттенки, так что и впрямь казалось, что это не юношеское сочинение молодого автора, а музыка видавшего виды и познавшего радость и горечь жизни зрелого мастера. Это было удивительное ощущение: я буквально «не узнавал» столько раз слышанную симфонию. Безусловно, многое шло от дирижёра и его собственного видения исполняемой музыки и, вероятно, человеческой жизни в целом. Более того,
Симонов, видимо, исходил из знания дальнейшего жизненного и творческого пути Рахманинова, не менее трагичного, чем его начало,
а также из дальнейших метаморфоз авторского стиля, так что я вдруг почувствовал не умом, а сердцем, как же много в этом раннем сочинении от позднего — в том числе самого позднего Рахманинова! Страдающего, разочарованного, волею судеб оторванного от всего самого дорогого и от родной земли, но не сломленного.
Быть может, у отдельных инструменталистов оркестра не всё было безупречно технологически, но и звуковой замысел, и мелодика, и грандиозные кульминации, и форма — всё было сделано просто замечательно. Никогда не думал, что эта симфония может производить столь грандиозное, какое-то космическое впечатление, вызывая ощущение разверзшейся бездны.
Юрий Иванович Симонов вступил в пору яркого творческого осеннего цветения, и ныне
он как интерпретатор достиг громадных, предельных в художественном плане высот и в некоторых номерах просто потрясает мастерством, прозрачностью мысли и проникновенностью.
Так, на концерте, на котором я побывал в предыдущий раз, он, даже и не желая того, творчески затмил и фактически отодвинул в сторону и пианиста, и всё первое отделение концерта Второй симфонией Франца Шмидта, исполненной во втором отделении поистине гениально. Поэтому он на сей раз поставил симфонию Рахманинова в первое отделение, чтобы не заслонять солистку вторым отделением, но опять получилось так, что одно отделение затмило другое благодаря его дирижёрскому дару. Видимо, в данном случае не в том дело, в каком порядке играть!
Сам же дирижёр пианистку очень любит, поэтому после фортепианного биса вручил Екатерине Мечетиной от себя и своего оркестра цветы и поздравил её с днём рождения, который имел место накануне их выступления.
Рапсодию на тему Паганини Рахманинова Мечетина сыграла довольно топорно, как она исполняет всё то, что сильно затёрто и до дыр заиграно: никакого изыска, «честный» прямолинейный удар, голая физиология. Несчастная рахманиновская «Сирень» прозвучала на бис столь бескрасочно и блёкло, как будто пальцы шевелились сами по себе, а тембр был — сам по себе, неуправляемый. Пианистка не слышит внутренним слухом, как должно быть: механика игры на большой высоте, а звуковой фантазии нет. Да и с пианизмом в Рапсодии тоже были некоторые проблемы — кое-что солистка так загнала, что заметно не справлялась с темпами: их нужно было осадить, но, похоже, они были заранее оговорены на репетиции, и Симонов не сбросил скорость.
Что любопытно, концерт Слонимского выглядел у солистки намного свежее!
Вероятно, потому, что ещё не «замусолен» многократным исполнением. Напрашивается вывод: Мечетиной нужно побольше исполнять чего-то нового, ещё не игранного ею, а то, что уже давно выучено и затвержено, совсем окаменело и не убеждает.
Чтобы меня не упрекали в «мужском шовинизме», приведу слова чуткой к прекрасному женщины, послушавшей рецензируемое исполнение Рапсодии, которая, по её словам, «исполнена с первобытной простотой и искренним убеждением в том, что такая музыка пишется композиторами исключительно для возбуждения в исполнителях мышечной радости. А ведь уже по Первой симфонии Рахманинова можно видеть, какая это была страдающая душа».
Это женский взгляд! Допускаю, что первозданная и ничем не замутненная варварская энергетика здорового молодого организма солистки вполне может увлечь, зажечь и подзарядить многих, в том числе и Симонова, но в целом такой пианизм, к сожалению, отражает реалии сегодняшней российской и мировой действительности, когда
на первый план выдвигаются энергичные, прямолинейные, ловкие и пробивные, а не рефлексирующие, талантливые и одарённые артисты.
Хочу добавить, что знающая публика по окончании основной программы симоновских концертов всегда спокойно сидит, ждёт бисов и всегда их получает — так, в этот раз мы послушали три номера из балета Сергея Слонимского «Волшебный орех». В своём кратком слове со сцены Юрий Иванович сказал о том, что Сергей Михайлович Слонимский, который, кстати, присутствовал в зале и выходил на поклоны после исполнения своего фортепианного концерта, был одним из наставников будущего дирижёра Симонова в Ленинградской консерватории.
Балетные номера произвели очаровательное впечатление, но трёхчастный фортепианный концерт с очень развитой средней частью, реализованный, впрочем, мастерски и профессионально, несмотря на многочисленные аллюзии то на Шумана, то на Прокофьева, был всё же довольно невзрачным.
Я не думаю, что концерт ждёт большая жизнь на наших концертных эстрадах, но сочинение это вполне добротно, традиционно, вменяемо музыкально и технически,
так что время от времени его будут снимать с библиотечной полки и исполнять, а также включат в какую-нибудь антологию современного фортепианного концерта.
Вспоминаю мою личную историю поиска одного из замечательных сочинений Слонимского! Давным-давно, ещё в 80-х годах прошлого века, я услышал по радио в качестве музыкальной заставки очень понравившуюся мне фортепианную пьесу на знаменитую тему из Третьей симфонии Брамса. Я никак не мог понять, кто был способен сочинить такую обработку, и искал её среди переложений Макса Регера — большого любителя Брамса, также перелистывал собрания сочинений других авторов, но тщетно.
И вдруг .... Уже в 90-х годах в Большом зале Московской консерватории на своём творческом вечере Сергей Слонимский садится за рояль — ко всему прочему он неплохой пианист и импровизатор! — и ....... в ряду прочих играет вещь, которую я запомнил и искал много лет. От неожиданности я остолбенел, а сразу после концерта бросился к композитору за кулисы с вопросом, и тут, наконец, выяснилось, что Слонимский играл собственное «Интермеццо памяти Брамса»!
В целом Слонимский как композитор заслуживает пристального внимания, и среди его сочинений имеется множество подлинных шедевров, достойных изучения и исполнения.
