Второе интервью с конкурса Елены Образцовой — с великим австралийским маэстро Ричардом Бонингом.
— Господин Бонинг, Вы уже не первый раз на конкурсе Образцовой. Нынешний конкурс чем-то отличается от предыдущих?
— Нет, ничего не изменилось: конкурс по-прежнему превосходно организован и уровень его достаточно высокий. Среди членов жюри много естественных разногласий относительно певцов – то, чем восхищается один, просто ненавидит другой. В восприятии голосов субъективный фактор играет огромную роль: все мы слышим по-разному и наши внутренние струны у всех настроены индивидуально.
Что я ещё заметил, что как правило певец, являющийся членом жюри, наиболее привередлив и пристрастен к тому типу голосов, которым он сам пел или поет. Сопрано может многое простить басу или контральто, но крайне требовательна к коллеге-сопрано.
— Конкурс Образцовой особый или похож на все прочие конкурсы в мире, каких сейчас очень много?
— Конкурсы на самом деле очень похожи друг на друга. Но у конкурса Образцовой есть свои преимущества: он организован по-настоящему великой певицей, ей удается собрать представительный состав жюри, и кроме того он проводится в исключительно красивом месте — таких городов как Петербург очень мало в мире. А вообще главное на конкурсе – это конкурсанты: кто, что и как поёт.
— Что Вы думаете о русских певцах, каковых подавляющее большинство на этом конкурсе?
— Я отношусь к русским голосам с большой симпатией – как правило они сильные, большие по объёму и тембрально богатые. И неслучайно сегодня в мире так много русских певцов – после падения железного занавеса русские завоевали мир и сейчас в мировых театрах поёт очень много замечательных исполнителей из России.
Что касается молодых вокалистов на этом конкурсе, то они также обладают первоклассными данными, а вот что касается школы, техники пения, то не у всех она хорошая. Впрочем, это общая проблема в современном вокальном мире – слишком много плохих педагогов.
— Конкурс может дать «путёвку в жизнь» для молодого певца. Он приходит в оперный театр и сталкивается с его практикой. Как Вы оцениваете практику сегодняшней оперы?
— Основная проблема в современном оперном театре – это неподготовленные, недоученные вокалисты. Сырые, недоделанные голоса, по причине чего они не могут петь большой репертуар, а если всё-таки берутся за него, то быстро надрываются и выходят из строя. Плохие педагоги выпускают некачественный продукт, а театры берут эту незрелую молодежь, нагружают ее партиями, эксплуатируют молодые голоса и молодые лица, а потом быстро выплевывают как отработанный материал. Профессия оперного певца сегодня окружена ореолом гламура, все думают о славе, о деньгах, о контрактах, но никто не хочет понять, какой это тяжелый труд.
— Вы много лет работали в оперных театрах мира. Вам нравится то, что сегодня там происходит?
— Я расцениваю то, что сегодня происходит в опере как катастрофу. Искажается сама суть оперного жанра и это печально. Чудовищные постановки разрушают мир оперы, отучают людей от того прекрасного, что способна дать опера. Это полный упадок и разложение. Поэтому я так редко сегодня дирижирую в опере, хотя очень люблю театр – это просто стало невыносимо.
— Почему так произошло?
— Я вижу причину в громадном эгоизме режиссеров, которые хотят только самовыражения, а что такое уважение к автору – они не знают и не хотят знать. Если мы придём в музей и увидим античные или ренессансные скульптуры, одетые в джинсы, не думаю, что многим это понравится, а в оперном театре сегодня такое впечатление, что ты попал в сумасшедший дом, когда действие, например, «Свадьбы Фигаро» почему-то разворачивается в магазине сэконд-хэнд. Неуёмные амбиции режиссёров – причина того, что не далек тот день, когда оперный жанр вовсе вымрет.
— Вы сделали очень много для репертуара бельканто. Есть ли у него будущее сегодня?
— Мне кажется, что с операми бельканто вообще происходит катастрофа. Именно они страдают более всего от режиссёрского произвола, потому что именно в них важно пение как таковое, его красота и совершенство. Там вся суть театра – в пении. Современные режиссёры – малограмотные люди, они ничего не знают о голосах, ничего не понимают в пении и для них эстетика бельканто – как нечто лишнее, мешающее их самовыражению. Поэтому я вообще не вижу перспектив у этого направления в опере, где всё основано на вокале, которому сегодня придают так мало значения.
— Вы много лет были художественным руководителем Сиднейской Оперы. Мы в России мало что знаем об оперной жизни в Австралии – скорее русские знают о прекрасной архитектуре сиднейского театра, нежели о том, каков там творческий процесс. Вы можете что-то сказать о сегодняшнем дне Оперы Австралии?
— К сожалению Сиднейская Опера сегодня – такой же среднестатистический театр, как и многие другие в мире, где процветает радикальная режиссура. Этот театр никогда не был лидером мировой оперы в силу его географической удалённости и от Европы, и от США, но Сиднейская Опера в прошлом была хорошей базой для начинающих вокалистов, где таланты зрели, чтобы потом выйти на мировые подмостки.
Моя супруга Джоан Сазерленд двенадцать лет пела в этом театре сначала небольшие партии, потом более значительные, прежде чем стала совершенно готовой к сложному репертуару и к мировой карьере.
И это беда не только Австралийской Оперы, но всех театров в мире. Кирстен Флагстад, Биргит Нильсон, Монсеррат Кабалье прежде чем выйти на большую сцену и стать знаменитыми многие годы работали в небольших провинциальных театрах, они созревали во всех отношениях, и поэтому их искусство было столь совершенно.
Сегодня никто не хочет ждать, не хочет растить таланты, никто не хочет себя воспитывать. В этом ещё большая беда современного мира. Результат – очень короткие вокальные карьеры, когда певицу сразу нагружают партией Леди Макбет, а у нее не хватает ума и смелости от этого отказаться, и как итог – будущего у такой исполнительницы не будет, это же очевидно. Россини считал, что певцу нужно как минимум семь лет, чтобы отточить свое мастерство. Сегодня никто не хочет столько ждать. Мир изменился, все куда-то спешат. В этом основная проблема.
Очень плохую службу академическому вокалу сослужили микрофоны, звукозаписывающие фирмы и телевидение. Первые приучают певцов к неверной подаче звука, а вторые способны раскрутить кого угодно до положения звезды, хотя часто в таком исполнители ничего нет. Появились дискографические феномены, которых знает буквально весь мир, но которых не слышно со сцены, если вы придете их слушать живьем в оперный театр.
— Нет ли и вины публики в этом? Публики, которая невзыскательна, глубоко не интересуется оперой, которая готова внимать недоделанным певцам и смотреть скандальные постановки?
— Публика верит в то, что ей говорят, и что ей показывают. Публику надо воспитывать, а этим мало кто занимается. А сегодня наблюдается засилье поп-музыки на телевидении, людям дают слушать только это. Разумеется, такая публика, попав в оперный театр, даже не знает, что именно там надо оценивать, какие существуют критерии, что хорошо, а что плохо.
Сто лет назад опера была везде, в каждом городе, позже ее исполняли по радио и телевидению, ею интересовались миллионы. Сегодня этого нет – мир изменился, и это тоже – другая грань катастрофы, которая произошла с оперным жанром и академической музыкой вообще.
Мир недостаточно образован, а уж в музыкальном плане и подавно. Людям говорят неправду, давая слушать всякий мусор, характеризуя его как нечто достойное, когда он таковым, разумеется, не является. Зачастую это вообще не музыка.
— Есть мнение, что время великих певцов миновало. Вы согласны?
— Абсолютно согласен. И причина не в том, что нет хороших голосов, а в том, что нет вокального совершенства. Современные «звёзды» не владеют вокальной техникой в той степени, в коей должны бы. Те, которых телевидение и театры позиционируют как величайших певцов современности, не идут ни в какое сравнение с вокалистами, которые пели на сценах сорок-пятьдесят лет назад. Скорее среди певцов второго положения или не в самых именитых театрах можно вдруг случайно встретить качественного певца, но он мало кому известен. А о причинах мы уже с Вами говорили – плохие педагоги, нежелание учиться, совершенствоваться, стремление к быстрому успеху и быстрому заработку.
Опера превратилась в бизнес. А звёзд делает пиар-отдел театра, звукозаписывающей фирмы или телевидения: реальные качества вокалиста мало имеют значение.
Недавно я был на Кубе, которая, как Вы знаете, не считается центром мировой культуры. И увидел там балетную труппу высочайшего класса. А знаете, почему там такой уровень? Потому что они не скачут из одного театра в другой по контрактам, а работают – шлифуют свое мастерство. Но кого это интересует сегодня? Интересует только то, что приносит большие деньги и желательно быстро. Искусство слишком коммерциализировалось.
Раньше такие театры как Мет или Ковент-Гарден имели в штате 40-50 постоянных певцов, которые там пели из сезона в сезон и оттачивали свое мастерство. А сейчас постоянных трупп нет вовсе – только контракты. Никто не хочет заниматься с певцами, все хотят сразу готовых звезд. А так не бывает: звезду надо вырастить.
— Вы считаете, что репертуарный театр с постоянной труппой – это благо? У нас только и кричат о том, что это анахронизм!
— Это единственный путь вырастить подлинных звёзд и создать театр, в котором будет ансамбль. Тогда это искусство, а не коммерция. Всё остальное – это либо самообман, либо шоу-бизнес.
Вы меня спрашиваете о том, анахронизм ли репертуарный театр? Посмотрите на балет в России – он в прекрасном состоянии, потому что там – постоянные труппы, репертуарный театр, люди заняты работой и творческим ростом. Ответ очевиден. И разрушение ансамблевого театра, постоянных трупп – это зло для всех театров мира, включая ведущие.
Просто Мет и прочие лидирующие музыкальные дома благодаря финансовым возможностям еще могут собирать сливки со всего мира как пылесосы, поэтому там ещё попадаются хорошие певцы. Но до бесконечности так продолжаться не может, да и на сцену ведущих театров уже пробралась серость, недоученность и непрофессионализм.
Старомодно – это не всегда означает плохо. Еще раз повторю: певец должен иметь время на развитие, он должен выдержаться, как хорошее вино, он должен начинать с небольших партий, с легкого репертуара, набирать опыт и мастерство и только потом может что-то из него получиться. В противном случае – это путь в никуда. Консерватории не могут дать в принципе того, что дает театральная практика. Только оказавшись уже в театре, молодой певец может постепенно вырасти до большого мастера – никак иначе.
— Получается, что у современной молодежи вообще нет шансов при сегодняшней практике оперного театра?
— Да, шансов не много. И большинство молодых уже заранее так отравлены всеми этими ожиданиями быстрой карьеры и лёгких денег, что с ними невозможно разговаривать. Они тебя не слышат, не воспринимают, не понимают, о чем ты говоришь с ними, не прислушиваются к советам.
Очень упал и общий культурный уровень певцов – при всём обилии информации кругом они ничего не знают, ничего не читают, ничем не интересуются. А это очень слышно в их пении – часто оно абсолютно пустое, бессодержательное, никакого эмоционального наполнения нет. Но нет и просто технического блеска в силу недоученности. Пока молод, красив и здоров такой певец еще может быть востребован. А что потом?
Беседовал Александр Матусевич, август 2013, Санкт-Петербург
Автор публикации благодарит Динару Булатову за помощь в организации интервью и Екатерину Шикалович за перевод с английского языка.
