Народный артист России Денис Мацуев в интервью Belcanto.ru рассказывает про предстоящий 15-й конкурс Чайковского, первый детский конкурс пианистов в Астане, рояль Рахманинова из Сенара, строительство концертных залов в России, про виртуозность и тишину в исполнительстве, про джазовые импровизации в классических концертах.
На закрытии филармонического сезона в Нижнем Новгороде он исполнил Второй концерт Рахманинова и «Рапсодию в стиле блюз» Гершвина с Нижегородским академическим оркестром под управлением Народного артиста России Александра Скульского.
— После 14-го конкурса Чайковского вы сказали, что у нынешнего поколения пианистов потеряно мужское начало и что женщины играют мощнее мужчин. Вы уверены, что это — тенденция, вынося такой приговор?
— Я это действительно сказал два года назад, но только что закончился мой детский конкурс в Астане, в Казахстане, и я пришел к другому мнению: за нынешними 20–25-летними пианистами идет поколение музыкантов, у которых мужское начало очень ярко выражено, и я успокоился.
— Говоря так, вы имели в виду только наших пианистов? Может быть, в мире наблюдается что–то другое?
— Нет, наши–то, как ни крути, в любом случае самые лучшие. Но что это общая тенденция — факт.
— Про какие еще особенности современного пианизма можно говорить как о сложившейся тенденции?
— В первую очередь, это отсутствие большой индивидуальности. Причем эта тенденция прочно связана с проблемой «вундеркиндов», скажем так. Вот сейчас на мой конкурс в Астане приехали просто гениальные дети — 10-летние, 13-летние, 15-летние из 20 стран мира, таких, как Америка, Япония, Китай, Англия, Италия. Это бомба! Но тут сразу включается сигнал об опасности. Дело в том, что когда талант засверкал в таком раннем возрасте, главное, чтобы он не останавливался, а продолжал развиваться дальше. Тут вся ответственность возложена на педагогов и родителей, они должны активно включиться в этот процесс.
— Процесс ковки личности из таланта?
— Да, личности. И, самое главное, чтобы этот талант развивался постепенно, не форсируя вершины творчества. Сколько мы знаем детей, которые в 10-летнем возрасте играют ну просто уникально. А в переломный момент, в 15–17 лет, всё уникальное куда-то напрочь исчезает.
— Думаете, это можно проконтролировать?
— Можно и нужно проконтролировать. Иначе, если кульминация творчества человека выпадет на детский возраст, дальше все пойдет на спад. Такое тоже бывает. Но, конечно, есть и другие — блестящие — примеры: Женя Кисин, который и в 12 лет играл гениально, и вырос в большого мастера нашего времени. Его случай подтверждает ту истину, что рядом были и мудрая наставница, и понимающие родители, которые точно знали, что ему было нужно, когда он был ребенком.
Знаете, сегодня проблема еще и в том, что существует огромное количество конкурсов. Каждый день на Земле происходит какой-нибудь конкурс. Даже есть такая группа музыкантов, которая непрерывно перемещается с конкурса на конкурс. И везде занимает призовые места и получает лауреатские звания. Я ничего не хочу сказать плохого — они прекрасные музыканты. Просто когда человек постоянно участвует в конкурсах, он становится рабом схемы, запрограммированной именно на победу, и автоматически следует этой схеме. У него всё отработано — как на каком туре играть. Первый тур — это Бах, полифония, соната. Второй тур нужно сыграть непременно ярче первого, показать свою индивидуальность. А финал — уже с блеском, для чего нужно сэкономить силы в первых двух турах. И вот у этой группы такой своеобразный тренинг, они эти конкурсы посещают, как спортсмены — различные чемпионаты.
— Но ведь жизнь артиста, не участвующего в конкурсах, это тоже отчасти и тренинг, и завоевание публики, и в каком-то смысле состязание с коллегами.
— Конечно! Тем не менее, обычные концертные выступления на сцене требуют совершенно других параметров мастерства, нежели те, которые необходимы для конкурсов. С другой стороны, я прекрасно понимаю, что перемещение с конкурса на конкурс происходит не от хорошей жизни, а оттого, что нет ангажементов. Ведь все эти бесконечные конкурсы предлагают победителям максимум два-три концерта, не более.
— Про последний конкурс Чайковского этого уже не скажешь. Его победители, наверное, до сих пор из мировых турне домой не возвращались.
— Да, Гергиев сделал так, что победителям гарантирована мировая карьера. Настоящая, а не в течение одного месяца после победы. Но это один такой конкурс. Так что существует задача — заставить обойму молодых музыкантов путешествовать не по конкурсам, а по концертам, вернуть их на сцену, чтобы они играли как настоящие артисты, а не как конкурсанты. Безусловно, в этой обойме есть, слава Богу, искорки, которые обязательно займут свое место на международной сцене. Но, к сожалению, пока решением этой задачи никто не занимается.
— Какими способами, по-вашему, можно чуть-чуть притормозить стремительное развитие таланта и сделать так, чтобы кульминация его творчества пришлась на сознательный возраст?
— Самое главное тут — выбор педагога. Только хорошему педагогу под силу правильно распределить этапы взросления талантливого ученика. В принципе, наша школа по-прежнему остается лучшей в мире. Сейчас у молодых музыкантов появилась возможность ездить по миру и общаться с разными педагогами, знакомиться с другими традициями. И я вижу в этом много пользы для молодых. В советское время такого не было, для музыканта все обучение было сосредоточено в одном месте. Но, несмотря на это, наша школа была лучшей в мире. И она остается такой и по сей день. Посмотрите на любой конкурс — везде побеждают наши. Даже если вдруг призовые места занимают японцы или китайцы, оказывается, что педагоги-то у них все равно русские.
— Вот, кстати, про «миллионы китайских пианистов», которыми вы всех напугали. Цифра, которую вы называете, все время увеличивается — с 70 уже выросла до 100 миллионов.
— Да, близко к этому.
— И что — реально угрожают?
— Конечно.
— Но на последнем конкурсе Чайковского был только один китайский пианист. Если объективно, то каков реальный уровень этих миллионов?
— Высокий, очень высокий. Культура и спорт — две национальные идеи китайского правительства. У нас, для сравнения, только спорт. А там вкладываются миллионы долларов в год, чтобы открывать новые музыкальные школы, чтобы платить огромные зарплаты педагогам, как китайским, так и зарубежным — главным образом, конечно, нашим, которые приезжают туда с 5 тысяч рублей на 2 тысячи долларов. Кроме этого, они вкладывают средства в раскрутку будущих звезд. Я точно знаю, что в год они дают десятки миллионов долларов международным агентствам, для того чтобы из талантливых молодых китайских пианистов делали мировых звезд.
— Хотите сказать, что Европа не препятствует натиску миллионов китайцев? Или все-таки поток музыкантов из Азии чуть-чуть сдерживают?
— Да ведь в Европе и не было никогда такого уж потока собственных уникальных музыкантов. Все равно это всегда были в основном русские и азиаты. Конечно, в каждой европейской стране появляются самородки, но если говорить именно о потоке, то так дело поставлено сегодня только в Китае. Такие пианисты, как Ланг Ланг, Юджа Ванг, Юнди Ли, в Китае популярны не меньше попзвезд. Сейчас там на подходе еще три суперзвезды, в которых ежегодно вкладывают огромные суммы.
— А вы как член президентского Совета по культуре именно в таком аспекте эту проблему озвучивали на высоком уровне?
— Говорил, конечно, говорил. Но президент считает, что нам не нужно столько пианистов.
— Так ведь у нас и людей-то столько нет.
— Да, людей нет. Я с ним согласен. И потом, сейчас в первую очередь нужно позаботиться о педагогах. А что касается пианистов, так они всегда у нас будут, потому что в каждом городе мы проводим отборы и конкурсы фонда «Новые имена», и все время появляются новые яркие таланты среди детей.
— И что же педагоги — получат, наконец, больше денег?
— Что я могу сказать? Я на это надеюсь, я ведь не чиновник, не политик, я могу только говорить об этой проблеме везде, где только можно. На мой взгляд, выходом тут может стать принятый недавно закон о меценатстве, когда обеспеченным людям государство пойдет навстречу в вопросах налогообложения в обмен на помощь культуре и искусству, как это происходит во всем мире. Я думаю, что тогда они смогут оказывать поддержку не только исполнителям и творческим коллективам, но и педагогам.
— Уже половина срока осталась до следующего конкурса Чайковского. Собираетесь ли вы принять участие в работе жюри, оргкомитета.
— Сидеть в жюри на конкурсе я зарёкся. Но, конечно, я не оставлю моего старшего друга одного в работе над таким сложным проектом. Руку, конечно, приложу — это правда.
— Конкурс будет проведен на таком же высоком уровне, как 14-й?
— Он будет проведен на гораздо более высоком уровне. Хотя и 14-й конкурс уже можно было назвать прорывом, если иметь в виду довольно длительное плачевное состояние этого конкурса в последние годы. То, что сделал для обновления конкурса, для возвращения его славного реноме Валерий Гергиев, открывает новый этап в истории этого уникального творческого соревнования, всегда известного как один из основных брендов нашей страны.
На предстоящем конкурсе мы ожидаем беспрецедентное количество заявок. А вот следующий за ним, 16-й, конкурс будет проведен просто на недосягаемом уровне — и по мастерству, и по международному резонансу, и по перспективам для победителей. Уже и 14-й конкурс вызвал огромный резонанс. А после 15-го и 16-го победители на три года станут самыми востребованными музыкантами мира!
— Правило, согласно которому в жюри не могут сидеть педагоги, подготовившие участников конкурса, сохранится?
— Конечно. Я могу в качестве гарантии дать свое имя, что и на 14-м конкурсе Чайковского, и вот сейчас в Астане судейство было независимым, бескорыстным, от чистого сердца. Это совершенно точно. Понятно, что на любом конкурсе по-настоящему довольным остается только победитель. Так бывает всегда. С другой стороны, конечно, судейство не может обойтись без субъективности. Ведь у каждого члена жюри свои предпочтения, свои мысли, свое настроение в тот или иной день. И потом, это же не спорт, невозможно в музыке поставить абсолютно объективную оценку. Представьте, выходят тридцать или больше практически одинаковых по уровню мастерства и таланта молодых исполнителей, и как там все повернется, заранее никто не может сказать.
— Кого из нынешних гениальных детей вы патронируете как будущих участников конкурса Чайковского?
— В ЦМШ у Пясецкого есть три ученика, которых я называю «три мушкетера», — это Даниил Харитонов, Дмитрий Майборода и Володя Петров из Челябинска, который за год добился потрясающих успехов. А Майборода — это уже сложившийся пианист, имеет международную карьеру, играет во всем мире. В этом ему помогает наш фонд имени С. В. Рахманинова.
И тут большой вопрос: а нужен ли конкурс тем юным артистам, которые уже и так везде востребованы? Необходим индивидуальный подход к каждому из них. И следует хорошо подумать, сможет ли молодой тонкий, ранимый музыкант справиться с невероятной нагрузкой и соревновательными особенностями конкурса и выдать свою лучшую игру? Но что в Астане я увидел претендентов на лауреатство будущего конкурса — это сто процентов! Назову три имени, запомните их — это Варвара Кутузова, Александр Малофеев и Александр Кутузов (однофамилец Варвары). Так что там были такие творческие силы, что даже страшно становится.
— В этом году вы фактически главная фигура на праздновании 140-летия Рахманинова.
— Ну почему же, безусловно, не только я один.
— Вы так часто играете Второй концерт…
— Третий я играю, кстати, чаще. Второй я сыграл около 200 раз, а третий около 400 раз. Мало того, я еще ни в одном городе не повторил свою программу.
— У нас вы Второй уже играли.
— В Нижнем? Здесь я играл его со Спиваковым и РНО в 2003 году, когда мы выбили вот этот рояль. А с оркестром Нижегородской филармонии я его еще не исполнял.
— Я хотела спросить, когда счет исполнений уже идет на сотни, не приедается ли музыка сочинения, не притупляются ли у музыканта эмоции и как их освежить?
— Хороший вопрос. Если бы я знал на него универсальный ответ, я бы вам, конечно же, сказал. Вот сейчас я нахожусь под сильным впечатлением от события, которое произошло неделю назад на закрытии Люцернского фестиваля, где я выступал с Люцернским симфоническим оркестром. Когда я вышел на сцену, там стоял вот этот рояль. Это рояль, на котором играл сам Сергей Васильевич Рахманинов в Сенаре. (Денис показывает мне видеозапись на айфоне, на которой он играет на легендарном инструменте.) В Сенаре я записывал неизвестные произведения Рахманинова на этом рояле, а в 90-е годы на нем записывался Плетнев. Но на сцене инструмент оказался впервые. Супруга Александра Борисовича Рахманинова, внука композитора, к сожалению, умершего в ноябре прошлого года, сделала такой подарок, и я до сих пор не могу от этого события отойти. Оно дорогого стоит.
— Я помню, вы говорили про этот рояль, что в верхнем регистре у него звук человеческого голоса, а басы бархатные.
— Басы просто уникальные. И вообще таких роялей больше не существует. Прикоснувшись к такому инструменту, ты сразу мысленно прокручиваешь все довоенные записи Рахманинова, Горовица и всех, кто тогда записывался. После игры на таком рояле ты понимаешь, что то, на чем мы играем сегодня, роялем назвать сложно. Одним словом, впечатление потрясающее. И не только потому, что это выдающийся инструмент, а еще и потому, что с 1929 по 1939 годы на нем занимался, записывал пластинки, сочинял музыку — «Остров мертвых», «Симфонические танцы», «Вариации на тему Корелли», «Рапсодию на тему Паганини» и многое-многое другое — великий русский композитор.
Честно говоря, я испытал потрясение, и мне трудно даже сформулировать определение этого чувства — это какая-то своеобразная «химия», под воздействием которой что бы ты ни играл, эмоции захлестывают, и ощущение такое, что ты играешь, как в первый раз. Наверное, Рахманинов такой композитор, что при исполнении его сочинений эта «химия» возникает всегда. Вот и сегодня у меня такое чувство, что Второй концерт я только что выучил и с трепетом иду играть впервые.
— За один только май вы сыграли 30 концертов. Немыслимое количество! Если вы в таком ритме живете, то когда же вы разучиваете новые произведения?
— Вот после концерта я останусь на два часа в филармонии и выучу последние 11 прелюдий Шопена. А то мне через девять дней нужно играть его цикл из 24 прелюдий.
— Успеете за два часа?!
— По крайней мере, успею выучить наизусть. А перед следующим концертом уже буду в выученном искать музыку.
— У вас в голове компьютер?
— Да, там есть такие специальные дедлайны, которые сразу включаются, когда мой сложный график начинает отрицательно влиять на качество работы, на скорость разучивания нового репертуара. Но вообще-то каждый год я обязательно разучиваю не менее трех новых концертов с оркестром и играю новую сольную программу. Какие-то произведения добавляются еще — например, в этом году Четвертая симфония «Концертанто» Шимановского, Второй концерт Щедрина, квинтет Танеева, квинтет Шостаковича, новая сольная камерная программа с Башметом в Вербье, «Прометей» Скрябина. Плюс Второй концерт Брамса.
Кстати, в прошлом году на этой сцене возник мой «роман» с Первым концертом этого же композитора, и отсюда началось мое шествие с исполнением этого концерта по всему миру со всеми основными оркестрами. Это выступление в Нижнем Новгороде я запомнил надолго.
Я вообще хочу сказать, что получаю огромное удовольствие от музицирования вместе с маэстро Скульским и этим оркестром, который развивается колоссальными темпами. Я считаю, что этому коллективу под силу любые направления, любые стили и произведения любой сложности. Мы уже играли вместе и «Бурлеску» Рихарда Штрауса, и «Каприччио» Стравинского, и всегда работа дирижера демонстрирует утонченное понимание всех нюансов произведения. Я думаю, нужно дать некий толчок вашему оркестру, сообщать о нем больше информации, чтобы его лучше узнали в стране. Вот в Казани произошел перелом, когда оркестр возглавил Саша Сладковский.
— Да ведь Казанскому оркестру помогает вся республика. Они постоянно выезжают на гастроли. Не каждый коллектив может себе это позволить.
— Да, помощь президента Татарстана Рустама Минниханова беспрецедентна. Это очень важно. Плюс Сашин энтузиазм. За последние три года он сделал из оркестра коллектив европейского уровня.
— Скажите, ваш гедонизм не мешает вам играть трагические произведения?
— Я глубоко убежден, что внешние проявления личности исполнителя, его визуальный образ не пересекаются с творчеством настолько близко, чтобы стать помехой для исполнения серьезного, трагического сочинения. По-моему, глупо думать, что если у тебя не произошло какой-нибудь трагедии в жизни, то ты не сможешь исполнить соответствующее произведение. Или, наоборот, что мрачные люди не сыграют что-то легкое и несерьезное.
— Многие музыканты думают иначе.
— Конечно, у каждого свое мнение, я уверен. Но множество примеров гениальных вариантов интерпретаций разрушают стереотип этого утверждения. Иногда я тоже слышу: что, мол, для того чтобы сыграть Шопена, тебе надо влюбиться. Или Елена Васильевна Образцова рассказывала мне, что если бы она не была влюблена, скажем, в Доминго или в Атлантова, то у нее не получился бы правильный образ. Но ведь это опера, театр. Впрочем, и у пианистов тоже от театра много чего есть. Я вам так скажу: любовь к жизни не может проявляться исключительно в оптимистических произведениях. Выжать из трагической музыки радостные моменты — это тоже, согласитесь, интересно.
— Вы всегда отбираете для выступлений виртуозные произведения, и они, конечно, востребованы публикой. В этом смысле вы идете ей навстречу. Ну а что бы вы выбрали для себя самого, может, для своей души?
— Далеко не в каждом произведении полноценное раскрытие образов происходит посредством виртуозности. Конечно, если это «Мефисто-вальс» — то тогда действительно виртуозность становится главным художественным средством. Но иногда для того чтобы сыграть тихо и медленно, необходимо больше виртуозности и мастерства, чем для того чтобы сыграть громко и быстро. Само слово «виртуозность» одно время использовалось как клише в отношении таких пианистов, как Горовиц или Циффра. Между тем, эффектные пассажи и громкие аккорды не всегда приводят в неистовство зал, иногда более мощное воздействие оказывает тончайшее пиано. Тишина и смиренная, я бы сказал, жуткая пауза вызывают подчас не меньший восторг публики. Когда я играл в Карнеги-холл сонату Листа, которая заканчивается долгим мажорным аккордом и этой последней «си» в конце, аплодисментов было ничуть не меньше, чем когда я играл 7-ю сонату Прокофьева в конце концерта.
С другой стороны, проблема потакания публике в мире существует — исполнитель вынужден, а иногда и обязан соглашаться с организаторами концерта, которые заказывают ему то или иное сочинение. Но ведь ясно, что ни Первый концерт Чайковского, ни Второй концерт Рахманинова не станут от этого менее гениальными или менее серьезными сочинениями. Здесь я вижу другой аспект проблемы, он заключается в том, что сама идея непременно «продать» концерт стала во главу всей концертной деятельности импресарио. Это ужасно, с этим нужно как-то бороться. Я думаю, популярные исполнители должны добровольно взять на себя миссию открывать публике неизвестные произведения, не менее гениальные, чем те популярные классические сочинения, на исполнении которых настаивают менеджеры всего мира.
Вот скажите мне: когда вы последний раз видели у нас на афишах имена Хачатуряна, Мясковского, Танеева, Гречанинова — я имею в виду, в России, а не где-нибудь? У Мясковского, между прочим, 27 симфоний. Есть выдающиеся! А Танеев! У меня сейчас наступил «танеевский» период — и квинтет, и будет, наверное, сольная программа. Я не решил, но скорее всего «Метнер — Танеев» или «Чайковский — Танеев». Я еще тут подумаю.
— Как вы считаете, не преувеличена ли проблема развала культуры в нашей стране? Если послушать иностранных музыкантов, приезжающих в Россию, то получается, что как раз в Европе всё заглохло, а у нас, наоборот, культурная жизнь бурлит, залы заполнены, публика валом валит.
— Я постоянно говорю, что у нас имеет место филармонический бум. Даже несмотря на то, что какие-то великие имена исчезли с афиш, билеты на все концерты распродаются, молодежи в залах полно, публика вполне просвещенная. Проблема в другом: посмотрите на центральные каналы телевидения и вы увидите, что там преподносится под видом культуры. Если бы не было собственно телеканала «Культура», я не знаю, как вообще хоть какие-то сведения об искусстве попали бы к зрителю. Я сейчас уж не буду касаться темы, как всё это методично разваливали на протяжении 20 лет, а то я заведусь надолго. Это ужасная тема. За эти годы в стране постепенно разрушалась культурная среда. Мы все прекрасно знаем, как это происходило.
— Ну так значит филармонический бум происходит вопреки этому методичному разрушению? Может, это какая-то своеобразная волна народного протеста против развала культуры?
— Да, люди изголодались по высокому, настоящему и человеческому. Слава Богу, культурные традиции были так глубоко заложены в нашей стране, что даже за такой период всё полностью разрушить не удалось, и далеко не все граждане захотели стать частью толпы.
Впрочем, сдвиг наметился и на телевидении. За последний год на Первом канале появились уже первые «ласточки» культуры: это были фильмы и передачи о музыкантах и событиях в классической музыке. Все, конечно, видели прямую трансляцию открытия новой сцены Мариинского театра, после чего был показан большой фильм о маэстро Гергиеве. Кроме того, в этом году свой юбилей отмечал Юрий Башмет, и это событие также подробно освещалось на Первом канале. Также они показали фильм и обо мне под названием «Музыкант». Все эти фильмы вызвали живой интерес зрителей и получили огромные рейтинги. Да и тот факт, что меня пригласили войти в состав совета директоров канала, подтверждает эту пока слабо наметившуюся тенденцию возвращения культуры на ТВ.
— Уж коли в стране бум, так, наверное, и залов хороших не хватает?
— Это тоже одна из главных проблем, о которых я везде говорю. Вот сейчас в Иркутске начнется строительство нового концертного зала, для чего приглашены два канадских архитектора и специалист по акустике Тойота, который участвовал в создании многих знаменитых залов мира. Десять дней назад они приезжали в Иркутск, и мы встречались с губернатором области Сергеем Ерощенко, который дал свою личную гарантию того, что строительство будет проходить под его неусыпным контролем. В таком вопросе позиция губернатора очень важна.
Смотрите, уже построены Мариинка-2, Мариинка-3, залы в Омске, Белгороде, Новосибирске… Пошла история-то! Нужно еще как минимум 15 залов по стране — нам негде играть. В Нижнем ну просто как воздух нужен хороший зал. Ведь этот зал категорически не предназначен для концертов классической музыки, вы все это прекрасно знаете. Конечно, с ним связаны славные традиции, сами стены напоминают про Шостаковича, Ростроповича, Гусмана, других.
— У нас в этом здании духи великих обитают.
— Да, только играть здесь невозможно — ни акустики, ни кондиционеров. Но зато у вас есть Ольга Николаевна Томина, которая, я уверен, пробьет этот зал в ближайшее время. Здесь просто обязан появиться настоящий зал для классической музыки — при наличии таких традиций, такого оркестра, Сахаровского фестиваля. В любом городе подобный зал может быть построен за два года, и стоит он 1 миллиард рублей. Если он будет стоить дороже, значит, что-то не то. Тут необходима жесткая позиция губернатора, а ваш губернатор хорошо настроен, я с ним уже об этом говорил.
— Когда это было?
— Это было на Дне России в прошлом году Москве.
— В Москве вы говорили с нашим губернатором про строительство концертного зала в Нижнем Новгороде?
— Да, а что? Когда я его вижу, сразу у него спрашиваю: что с залом? За последние три года я разговаривал с 17 губернаторами и посоветовал им купить новые рояли в свои филармонии, и вот уже в 17 городах стоят новые «Стейнвеи». И вам уже тоже скоро надо будет обновлять ваш рояль. Потому что на том рояле, который мы со Спиваковым выбили у Кириенко, молоточки уже лысые, их нужно менять. У меня-то силы еще есть, а у менее мощных пианистов рояль может и не зазвучать.
— Скажите, как вы отнесетесь, если в концерте Моцарта однажды услышите каденцию в джазовом стиле?
— Я буду только рад. Ведь само слово «каденция» подразумевает собственное сочинение исполнителем сольного номера, показ его собственной фантазии и собственной импровизации. Я вообще не понимаю, когда музыканты играют пусть даже гениальные известные каденции композиторов-авторов. Это неправильно. Вот, кстати, на конкурсе в Астане только что играл датский пианист, прекрасный, вдумчивый, я бы сказал, уникальный. Он исполнял Первый концерт Бетховена. И сыграл в нем две замечательных каденции, которые написал сам. Этим он абсолютно поразил жюри, мы начали переглядываться и спрашивать друг у друга, чьи это каденции. Причем, они были написаны в стилистике позднего Бетховена, довольно романтического, даже страстного характера.
Я и сам много раз шел на подобные авантюры, во Второй рапсодии Листа играл откровенно джазовую импровизацию. Это то, что делал и Рахманинов, — к этой же рапсодии Листа он написал каденцию абсолютно в своем позднем стиле, с джазовыми гармониями и ритмами. Так что каденции в джазовом стиле я буду только приветствовать. Главное — чтобы они были здорово, талантливо написаны.
Беседовала Ольга Юсова
