Памяти Галины Павловны Вишневской
Не стало Галины Павловны Вишневской. В это трудно поверить, но жизнь — штука жестокая и сюрпризы свои преподносит, как и полагается, неожиданно. Казалось, ещё вчера мы видели её на телевидении, читали её интервью, она проводила мастер-классы, чуть ли не ежедневно бывала в своём Оперном центре на Остоженке…
У Вишневской никогда не было возраста: она была всегда молода, активна, целеустремлённа, деловита, если и было что-то где-то не так — виду не покажет.
Она — большая артистка и мощная личность, она слабину дать не может, она всегда — на высоте.
Именно поэтому её уход — столь неожиданен, столь драматичен. Как справедливо заметила Маквала Касрашвили, «я думала, что она будет жить вечно», и это правда — столько было в ней жизнеутверждающего, яркого, оптимистичного, чего-то подлинного, настоящего.
Ничего подобного в истории русского искусства, русского театра не было до неё и, наверно, не будет после. Россия никогда не была обделена великими голосами, но второй такой артистки, как Вишневская, по совокупности качеств, не сыскать. Её голливудская красота оставалась при ней даже в восемьдесят, её стать, осанка — пример для нас всех, как гордо и несгибаемо нужно идти по жизни, невзирая ни на какие трудности и беды.
Её уникальный голос — чуть холодноватый, с серебристым отливом,
как говорил о нём её наставник Александр Шамильевич Мелик-Пашаев, «девственный звук», — один из самых узнаваемых голосов прошлого века, позволивший Вишневской без тени смущения петь молодых героинь и на закате оперной карьеры. Её энергичное, исключительно эмоциональное пение захватывает тебя в плен сразу, притягивает как магнит — это пение от сердца, это крик и плач русской души, но он же — и возглас радости, ликования, восторга. Конечно, лучше, чем Анна Ахматова о пении Вишневской не скажешь:
…И такая могучая сила
Зачарованный голос влечёт,
Будто там впереди не могила,
А таинственный лестницы взлёт.
Её жизнь — что настоящее оперное либретто: не зря французский композитор Марсель Ландовский написал оперу по её автобиографической книге «Галина». Взлёты и падения не раз переворачивали эту судьбу, казалось бы, вверх дном: сиротское нищее детство в Кронштадте, лютый голод в блокадном Ленинграде, скитания с концертами по самым захудалым провинциям Советского Союза, и — первая сцена СССР, статус главной примадонны Большого театра, дебюты во всех главным мировых оперных домах, звания, награды, регалии… Эмиграция с двумя чемоданами и без каких-либо перспектив на трудоустройство, без контрактов, и — вновь оглушительный успех в Нью-Йорке, Лондоне, Париже.
Триумфальное возвращение в Россию, масса проектов для своей страны
— фонды, благотворительность, школы, гранты, и — плевки отечественной желтушной прессы: незаслуженные, гадкие, низкие… Чего только не было в жизни Вишневской: и всё-таки свою судьбу она сделала сама — характер такой, как принято сейчас говорить, харизматический.
Человек чести. Не понравился ей «Онегин» Чернякова — она не побоялась сказать это прямо и наперекор всем, не побоялась поссориться с Большим театром, потому что правда — она важнее притворной дружбы и этикета. Она и в отношении себя была всегда честна, прежде всего, в профессии:
никогда не бралась за то, что не её, что не интересно, но уж если взялась — отшлифует до совершенства.
Ушла с оперной сцены в 1982-м, в 55 лет: не стала ждать, когда фанаты будут стесняться пения своей примадонны, чуть почувствовала усталость, угасание интереса — решительно закрыла эту страницу своей биографии. Послушайте её концертные или студийные записи середины и даже конца 80-х: это абсолютно свежий, непотускневший голос, по-прежнему кристально чистый и яркий —
она покинула сцену в превосходной вокальной форме, в зените своего мастерства.
Много ли мы можем ещё найти примеров такой профессиональной честности, уважения к публике? Вишневская не могла и не стала предлагать слушателю «осетрину второй свежести» — это было бы не про неё.
В Вишневской было гениальное сочетание выдающихся природных данных с уникальным, фанатичным трудолюбием, сочетание первостатейного, с европейским лоском вокала и редкого на оперной сцене артистизма. Лет двадцать назад в телеинтервью Урмасу Отту Елена Образцова, та самая Образцова, о которой столь нелицеприятно написала Вишневская в своей книге, откровенно призналась, что Вишневская была певицей экстракласса, привносившая на сцену, в спектакли Большого театра невиданную, нездешнюю культуру пения, утверждавшая высокие стандарты искусства, отношения к делу. Петь рядом с Вишневской «в полноги» было как-то стыдно — и вся труппа волей-неволей подтягивалась до заданной примадонной планки.
«Русская Каллас» — нередко называли Вишневскую на Западе,
и в этом, казалось бы, с оттенком рекламно-сенсационной шумихи эпитете, есть своя сермяжная правда — отношение к делу, профессиональная честность, масштаб дарования, безусловно, роднят великую гречанку и нашу великую соотечественницу.
Искусство Вишневской было увлекательным и зовущим, манящим: знаю это по себе. Причём и на расстоянии, и во времени. Причём не только певческое, но и литературное. Именно ей, царице русской оперы, ваш покорный слуга обязан интересом к этому непростому, но прекрасному искусству. Вишневская и Ростропович покинули Россию как раз в год моего рождения, и слышать на сцене великую диву мне не довелось. Но в годы, когда эти имена небезопасно было произносить вслух, мне врезался в память рассказ моей мамы о встрече с искусством выдающейся артистки, случившейся очень давно, в конце 40-х, на одном из вот таких провинциальных концертов в бывшей Восточной Пруссии, где юная Вишневская пела ещё эстрадно-концертный репертуар, но очаровала абсолютно всех вдохновенностью и искренностью исполнения. Моя первая Татьяна — она же, неподражаемая Вишневская, тоже из детства, с виниловой пластинки 1955 года, заслушанной до царапин и треска.
А третий импульс исходил от её книги:
так получилось, что мне посчастливилось прочитать её русскую версию ещё за пару лет до официального издания воспоминаний в СССР. Меня, находившегося тогда в юношеской эйфории от горбачёвских обещаний «социализма с человеческим лицом», сильно резанула махровая антисоветская риторика книги, но главным оказалось не это: Вишневская на страницах своей автобиографии так живо, увлекательно, эмоционально рассказывала о своём искусстве, о своей профессии, о музыке, об оперном театре, что не поверить ей было невозможно — с той поры я стал ходить в оперу как на работу.
По прошествии более чем двадцати лет мне довелось делать с Галиной Павловной, заочным кумиром моей юности, большое интервью: мы говорили о великом искусстве оперы, о проблемах и перспективах, о её видении ситуации в современном оперном театре. Интересно, каким по счёту журналистом был я, интервьюировавший мировую звезду? Наверно даже не из первой тысячи. И при этом: никакого высокомерия, никакого пренебрежения — внимательная и участливая беседа, ясные, глубокие мысли, уважение к собеседнику, и… вместо сорока минут, запланированных пресс-службой Оперного центра, — беседа на более, чем полтора часа! Не всякому молодому под силу столь продолжительный и напряжённый интеллектуальный разговор: одно сидение в кресле способно утомить. Но только не Вишневскую: устала ли она, испытывала ли какой-то дискомфорт — всё это осталось при ней,
со мной же говорила великая женщина, актриса, которую крайне волновал предмет беседы, которая привыкла всякую свою работу делать по высшему классу.
Я позволил себе эти очень личные воспоминания, потому что ощущаю её уход как очень личную утрату. Хотелось написать что-то человеческое, непротокольное, искреннее. Вехи яркого жизненного пути хорошо известны, об этом много говорится и пишется в эти дни, об этом превосходно, лучше, чем кто-либо, на страницах своей книги поведала сама певица.
Значение же Вишневской для русской культуры и общественной жизни ещё предстоит по достоинству оценить, осмыслить.
Ведь вот даже та пресловутая антисоветская риторика, что так выразительна на страницах её книги. Нужно не только понять, в каком состоянии писала Галина Павловна эти строки, почему она так думала и говорила, но и внимательно поразмыслить — о чём, собственно, она говорила, какие проблемы ставила? Ведь если на минутку оставить за скобками антикоммунистический пафос как таковой, то что останется?
Против чего восставала Вишневская в нашей жизни?
Против лжи, хамства, невежества, двурушничества, подхалимства, подлости, глупости! Эти мерзости российского бытия — они разве только из советской эпохи? Вспомним русскую классическую литературу! Внимательно посмотрим вокруг — мы уже двадцать лет живём без коммунистов! Многое ли изменилось в этом плане, избавились ли мы хоть от каких-то грехов, о которых писала Вишневская? Вот тут-то и становятся понятными истинная гражданственность и истинный патриотизм великой личности — а не показной, не для красного словца, как, увы, часто бывает.
Жизнь Вишневской, её личность — гораздо шире её великого искусства.
Было бы только одно оно — и его бы хватило, чтобы память о ней была жива в русских людях всегда. Но королева сцены, несмотря на то, что университетов не кончала и была самого простого происхождения, оказалась мудрой и проницательной женщиной, прекрасной наставницей и педагогом, сделавшей на сцене и вне её так много, что хватило бы на пару дюжин биографий.
Удивительная судьба, удивительный человек: честь ей и хвала!
Автор фото — Алексей Юшенков
