Мы продолжаем серию публикаций «Советские примадонны», посвящённых народным артисткам СССР. Уходящий год — юбилейный для великой русской певицы Галины Павловны Вишневской. С большим размахом её 85-летие было отмечено 25 октября в Концертном зале им. П. И. Чайковского в Москве. Прошедшему знаменательному событию мы посвящаем публикацию главы из книги музыковеда Софьи Хентовой «Ростропович», где рассказано о жизненном и творческом пути знаменитой вокалистки.
К началу пятидесятых годов материальное положение Ростроповича упрочилось. Концерты приносили доход, вполне достаточный для того скромного существования, к которому он привык. В семье не было страсти к дорогим вещам, нарядной одежде, изысканной еде. Мать старательно вела хозяйство, заботилась о Славе: снаряжала его в поездки, следила, чтобы он не оставался голодным, отвечала на телефонные звонки, если сына не оказывалось дома. Как и при жизни отца, двери дома Ростроповичей были широко открыты для многочисленных гостей. На диване часто ночевали друзья, приезжавшие из разных городов. Особенно частым гостем была С. Вакман с сыном Гариком, готовившимся в полярники. Давних дружеских связей Слава не забывал, в укромном уголке бережно сохранял обертку от конфеты, которой когда-то в Оренбурге угостила его Вакман. Конфетный фантик был талисманом.
Рано созревший Слава был влюбчив. Унаследовав от отца богатое воображение, великодушие и причудливую аритмию характера, он нуждался в женском обществе, но понимал, что не может считать себя неотразимым. Да и кто мог считать себя таким в те послевоенные годы, когда донашивались фронтовые гимнастерки, сапоги и шинели? В худом, высоком, лысеющем парне не было ничего от Дон-Жуана: ни красоты, ни мужественности. Отсутствие этого возмещалось обаянием, уверенностью, искренностью, неизменной веселостью. С Ростроповичем никогда не было скучно.
Мысли о семейном очаге появились у него к середине пятидесятых годов, когда он твердо уверовал, что стал хозяином своей судьбы. Дружба с Прокофьевым, помимо многих творческих открытий, убедила его также в том, как нужна творцу семейная опора. Имел значение и пример родительской любви, возвышавшейся над всем преходящим. В 1955 году Ростроповичу исполнилось двадцать восемь лет, он уже сделал в жизни так много, что считал себя зрелым человеком, психологически готовым к браку, к семейным узам.
Думая о браке, он не стремился, подобно отцу, к сочетанию противоположностей. Ему требовалось все: и внешняя привлекательность, и ум, и талант. Отсюда его дружба с Майей Плисецкой, Зарой Долухановой, Аллой Шелест, а когда он женился на Галине Вишневской, в музыкальных кругах пустили ироническую присказку о Славе:
Маялся-маялся,
Зарился- зарился,
Шелестел-шелестел
И подавился вишневой косточкой.
Галина Вишневская появилась на его горизонте весной 1955 года. Их близкое знакомство произошло в Праге. Об этом и других обстоятельствах совместной с Ростроповичем жизни Г. Вишневская впоследствии подробно рассказала в своей автобиографической книге «Галина».
Трудно было представить себе людей более несовместимых по семейным корням и воспитанию. Дитя мещанских низов, Вишневская в детстве была брошена непутевой матерью, укатившей с очередным любовником, и пьяницей-отцом, гордившимся тем, что после революции стрелял в мятежных кронштадтских моряков. Он считал себя верным коммунистом, а попал в концлагерь по доносу как контрреволюционер.
Девочку воспитывала бабушка. Жили они в городе Кронштадте — ленинградской военно-морской базе на острове Котлин, немногие жители которого кое-как кормились, обслуживая корабли, склады, флотские экипажи, матросские клубы и общежития.
Бедность, голод, брань, драки, пьянство — все это встретило девочку на пороге жизни, но не сломило ее, а наоборот, выработало цепкую житейскую хватку, недоверчивость, замкнутость. Приучило жестко противостоять унижению и низменности людских инстинктов. Она сама себя воспитала, рано повзрослев, но совсем по-иному, чем Ростропович, и когда вместе с Ленинградом Кронштадт оказался в кольце блокады, девочка, потеряв единственного близкого человека — бабушку, сумела выжить: ее взяли в команду МПВО, чистившую пожарные трубы, канализацию, разбиравшую дома на топливо. Работа давала немного хлеба; подкармливали и моряки.
Галина была по-своему красива, походила на мать — полупольку-полуцыганку: смоляные густые волосы, яркие чувственные губы, мягкий овал лица, гармоническая стройность фигуры. Вольная как птица, она любила одно: петь. Убегала к заливу и пела все, что слышала по радио, на демонстрациях, у кронштадтских соседок.
От природы Галина обладала естественной постановкой голоса, слухом и редкой памятью на музыку, впечатления, лица. Услышанные песни и даже арии повторяла сразу и точно, словно долго их разучивала. Пела страстно и сопровождала пение движениями, ужимками, разыгрывая целые сценки. В этой кронштадтской девчонке рано обнаружился драматический талант, по-видимому давала себя знать цыганская кровь.
Ей еще не исполнилось и семнадцати лет, когда на нее обратил внимание морской офицер Вишневский, и она вышла за него замуж, задумав стать певицей. Брак не удался, распался очень быстро, и Галина в 1944 году смогла устроиться в областной ансамбль оперетты. Ездили по воинским частям, колхозам, селам, играя оперетты Кальмана, Оффенбаха, Стрельникова. Условия были трудными: «Спали вповалку, где придется... Играли каждый день в промерзлых клубах – на стенах снег. Платили мне семьдесят рублей в месяц». Но причастность к музыке, вхождение в новый мир казались ей благом.
Она поступила в музыкальную школу для взрослых, где неумелый педагог сумел испортить ее природные вокальные данные: верхние ноты пропали, и Галю уверили, что она поет меццо-сопрано. С этим она и пришла к скромной учительнице — восьмидесятилетней Вере Николаевне Гариной, дававшей частные уроки пения за рубль в час.
Гале повезло: учительница, у которой ни тогда, ни позже не появилось других талантливых певцов-профессионалов, в голосе Вишневской смогла не только разобраться, но ощутить его особенности, физиологию и показать безошибочные приемы, воспринятые Вишневской с легкостью и принесшие ей огромную пользу. Открылись верха, и Гарина определила решительно: «У тебя сопрано. Лирико-драматическое. Будешь петь сопрано». И предсказала: «В опере. У тебя звезда на лбу».
О такой карьере Вишневская не мечтала и продолжала кочевать, выступая в роли субреток. В нее влюбился директор ансамбля оперетты — Марк Ильич Рубин. Он был старше Вишневской на двадцать два года. В 1945 году у них родился сын и умер двухмесячным от пищевого отравления. Так восемнадцатилетняя женщина познала материнское горе.
Жилось скудно, и Вишневская, не привыкшая беречь себя, заболела туберкулезом. Муж собрал денег и отправил ее в санаторий. Врачи петь запрещали, а она пела.
Уходила в лес и пела, потому что не петь уже не могла: это было сильнее страха смерти. Она считала, что пением спасла себя. Семейная жизнь с человеком более опытным, относившемся к ней с отеческой нежностью и очень ее любившим, сделала Вишневскую более спокойной. У нее развился вкус, появилась склонность к красивой, изящной одежде, которую она изготавливала сама из того немногого, что имела возможность купить. Уроки Гариной дополнились посещением оперных театров. Так Вишневская усвоила многое из оперного репертуара. Ее творческий статус повысился, когда, покинув ансамбль оперетты, она стала разъезжать с исполнением популярных песен, подражая Клавдии Шульженко, которой восхищалась. Для недавней опереточной субретки ясно намечался путь эстрадной певицы как желанная вершина карьеры.
Однажды, гуляя по Невскому проспекту, она увидела афишу о прослушивании в Доме искусств молодых вокалистов для набора в стажерскую группу Большого театра.
Терять было нечего, и Вишневская пошла на прослушивание не без колебаний, спела и, к собственному изумлению, прошла на следующий тур, проходивший в Москве. Природный голос, драматический талант, внешние данные сыграли свою роль: из всего всесоюзного конкурса она была единственной, принятой в Большой театр. Скрыв в анкетах арест отца, Вишневская предстала перед отделом кадров Большого театра как дитя трудового народа.
Артистическое счастье привалило к кронштадтской сироте. И хотя жили в Москве поначалу тоже скудновато, в комнатушке коммунальной квартиры, главное заключалось в том, что Вишневская пела в лучшем оперном театре страны.
К ней отнеслись в театре с симпатией. Ее поддержали и сразу ввели в труднейшую премьеру: поручили партию Леоноры в опере Бетховена «Фиделио». Чтобы не упустить шанс, она вгрызлась в музыку, заблаговременно и быстро выучила партию наизусть и начала работу, поразив смиренным прилежанием и феноменальной восприимчивостью.
За «Фиделио» последовало участие в «Евгении Онегине», «Снегурочке», «Травиате», «Аиде», и все с большим успехом. Публика заметила красивую певицу с чистым серебристым голосом, действовавшую на оперной сцене с удивительной гибкостью и естественностью, ощущавшую оперу, как яркую драму, певшую сильно и свободно.
Появились приглашения на концерты, приемы, завязались интересные знакомства. Поездка в Прагу была первой зарубежной поездкой Вишневской, и она понимала, что от ее успеха многое зависело. Тогда зарубежные поездки, приоткрывавшие «железный занавес» и хоть немного приобщавшие к иной жизненной атмосфере и быту, были еще внове и являлись для артистов большой приманкой. Заработанные деньги государство отбирало, но то немногое, что оставалось артистам, позволяло приодеться, порадовать подарками близких. Потому поездками очень дорожили, старались вести себя осмотрительно, чтобы не дать сопровождающим повода для доносов и не попасть в «невыездные». О романах и думать не приходилось: чистота нравов соблюдалась неукоснительно. В этих условиях поведение в Праге Славы Ростроповича казалось безрассудным. Обратив внимание на Вишневскую, он сел за трапезой с ней рядом, оттеснив ее коллегу и спутника, и полностью завладел ее вниманием, как он это умел делать, когда хотел. Эта женщина понравилась ему сразу естественной прямолинейностью, эмоциональной притягательностью. Не имело значения то, что он не знал ничего о ее прошлом, не видел ее на сцене, — это можно было назвать любовью с первого взгляда, и он стремительно решил, что она станет его женой.
Вишневская, умудренная двумя замужествами, познавшая нравы эстрады, да и в театре наблюдавшая многое, впервые встретилась с такой открытостью чувства и очарованием ума. Она плохо представляла себе, что за музыкант этот доцент Московской консерватории, не слышала его игру, но сразу ощутила его радостное восприятие мира, интеллект, культуру, которой в ее родимом Большом театре отличались только певцы старого, дореволюционного поколения. Этот молодой человек не лез за словом в карман, не прибегал к уловкам — ухаживал красиво, тактично, щедро, выражая ей свое восхищение, свое желание. Противиться такой стихии было трудно, и неожиданно для самой себя здравомыслящая Вишневская, умевшая давать отпор, подчинилась Ростроповичу: «Я ждала любви, ради которой стоило бы умирать, как мои оперные героини. Мы неслись навстречу друг другу, и уже никакие силы не могли нас удержать. Будучи в свои двадцать восемь лет умудренной жизненным опытом женщиной, я всем сердцем почувствовала его молодой безудержный порыв, и все мои чувства, так долго бродившие во мне, устремились ему навстречу». Через четыре пражских дня они уже были мужем и женой. Но приходилось молчать, иначе грозило модное тогда обвинение в бытовом разложении. Для соглядатаев и контролеров у двух артистов был лишь очередной невинный флирт, после которого Вишневская отправилась выступать в Югославию. Ростропович, воодушевленный победой, радовался, как ребенок. Подобно многому в его жизни, сватовство тоже происходило необычно и обещало сенсацию.
В Москве их ожидала самая большая трудность: развод Вишневской. Не оставалось сомнений, что ее брак с Рубиным исчерпал себя, но ей не хотелось нанести удар человеку, который помогал ей в самые трудные годы скитаний, вместе с которым пережила она огромное горе. Он любил ее, ревновал, радовался ее успехам. Кончилось тем, что она просто сбежала к Ростроповичу. Он помчался за шампанским. Распили с матерью и Вероникой, которые никогда никаких действий обожаемого Славы сомнению не подвергали. Бракосочетание — пожалуй, единственное событие в его бурной жизни, не имевшее публичного отклика.
На поверхностный взгляд у этого брака были основания продолжаться недолго и закончиться неудачей, как не раз случалось, когда соединялись два талантливых артиста с сильными характерами, со своими собственными интересами, озабоченные прежде всего карьерой, занятые постоянными разъездами.
Но вышло так, что брак Вишневской и Ростроповича, наоборот, с течением времени укрепился: соединение двух сложных натур оказалось неожиданно устойчивым, обоюдная привязанность возрастала, и ничто не могло ее поколебать — все побеждалось убеждением, что только этот их союз мог противостоять невзгодам и принести им счастье.
Между тем, уже начало совместной жизни принесло большие испытания. К Вишневской благоволил тогдашний глава правительства Н. Булганин. В официозном Большом театре была в ходу система покровительства артисткам со стороны коммунистических вождей, неподчинение их прихотям означало конец карьеры, а иногда и жизни.
Положение осложнялось тем, что не покидавший Вишневскую страх разоблачения ее анкетного обмана — сведений об отце, которого она записала пропавшим на войне,— не позволил ей избежать зачисления в так называемые секретные осведомители: весь Большой театр был опутан слежкой. Она хитрила, изворачивалась, мучаясь в поисках выхода.
В исповедальной книге «Галина» Вишневская подробно и с беспощадной откровенностью рассказала о совместных со Славой поездках к Булганину, признаниях старого селадона, его приказе «Ваньке Серову» избавить ее от стукачества, гневных вспышках Славы, не желавшего терпеть лжи и приспособленчества.
Нелегкая наследственность Вишневской дала здоровые побеги: долго не зная счастья, она теперь страстно хотела постоянства, душевного спокойствия, чувствовала в себе способность быть верной женой не ради абстрактной добродетели, а ради семьи, и готова была за это бороться. Вскоре она забеременела. Хорошее здоровье и железная воля позволили Вишневской, потуже затягиваясь, работать, петь, вопреки медицинским запретам, учить новые роли, сниматься в кино. В 1956 году родилась дочь Ольга. Ростропович чувствовал себя счастливым отцом, ребенка обожал, помогал пеленать, купать, из зарубежных поездок привозил диковинные питательные смеси.
Постепенно Вишневская привыкала к энергии и неугомонности Ростроповича, научалась, ни в чем не мешая ему, сохранять и свое артистическое лицо, и семейный порядок.
В новом кооперативном доме на улице Огарева Ростропович купил в рассрочку квартиру из четырех комнат — жилье по тем временам роскошное. Прописать на такую «буржуйскую» жилплощадь семью из трех человек долго не разрешали: прославленный артист бродил по кабинетам Моссовета с ходатайствами, челобитными, просил, уговаривал, унижался, пока не помогло булганинское расположение.
Много пережившая, имевшая такой трудный женский опыт, Вишневская, на удивление всему театру, где именитые солистки, сберегая голос и карьеру, в лучшем случае ограничивались одним ребенком или оставались бездетными, решилась на вторую беременность и снова, используя свою физическую закаленность, вынашивала ребенка, не покидая работы: родилась вторая дочь — Елена.
Гнездо свое Ростроповичи устраивали с размахом и вкусом. Слава в концертных поездках выискивал диковинную старинную мебель. Галина заботилась об уюте. Дом был открытым, с шампанским после концертов, с дружеским застольем.
Подраставших детей Ростропович учил музыке по своей методике. Сперва фортепианной игре. «Фортепиано,— считал он,— фундамент инструментализма». Он сам начинал с пианистических уроков и так же учил дочерей. Вскоре их вкусы определились: старшая, Ольга, пошла по стопам отца, выбрав виолончель; младшая, Елена, стала пианисткой, имея безусловные композиторские задатки. Обе вырастали веселыми, как отец, компанейскими, не всегда дисциплинированными и старательными, лишенными раболепия и покорности, как мать. Частое отсутствие концертировавших родителей приучило их к самостоятельности и свободе. Систематический надзор за ними организовать никак не удавалось. Ростропович радовался, иногда гневался, бывал и ласков, и резок, а девочки его любили так же безмерно, как когда-то он любил своего отца.
Это было время больших успехов Вишневской в театре. Она овладела многими ведущими сопрановыми партиями текущего репертуара. Ее отличали многие дирижеры: всесильный А. Мелик-Пашаев на свои спектакли выбирал только Вишневскую. Она умела постоять за себя, проявляла независимость от условностей, порой резкость, которая была своеобразным реваншем за все то, что пришлось ей вытерпеть в прошлом. Хороший товарищ, открытая, порой грубоватая, она, однако, знала черту, за которую не переступала. Ее уважали, с ней считались и не могли не отдавать должное ее преданности театру, творческой самоотверженности и ответственности. В семейных отношениях главенствовали любовь и талант. Однако не обходилось без конфликтов и даже потрясений — идиллии у этих темпераментных людей не получалось. Был случай, когда любовное увлечение Вишневской чуть не привело к разрыву. Взбешенный и растерянный Ростропович, ничего не скрыв от друзей, просил у них совета и поддержки. Благоразумие все же победило: сумев завоевать настоящую любовь, Вишневская смогла ее удержать. Время затянуло рану, научив обоих многому и прежде всего — самодисциплине и взаимной терпимости. Лекарством была работа, дети, общий дом, успех, слава. Всем этим поднявшаяся к вершинам вокальной культуры Вишневская не хотела, не могла рисковать. Что бы ни происходило, она оставалась трезвой реалисткой, волевой, настойчивой, видела перспективу и управляла своей жизнью.
В дополнение к квартире Ростроповичи купили дачу в Жуковке — живописном поселке Подмосковья, где правительство предоставило добротные виллы крупным ученым-академикам и где жили высокопоставленные чиновники и их дети, а также бывшие вожди, отправленные на пенсию. Поселок был отлично благоустроен и тщательно охранялся.
Приобретение дачи выявило еще один талант Ростроповича: он самозабвенно занялся усовершенствованием жилища. Научился класть кирпичную кладку, искусно выполнял столярные работы, а обзаведясь автомобилем, тут же сел за руль и, не обучаясь, поехал, управляя им со спокойной уверенностью. Его способность к физическому труду — группировка и координация движений — происходила из той же двигательной интуиции, проявлявшейся в игре на виолончели: такое единство довольно редко наблюдается у музыкантов. В Жуковке к даче пристроили верхний этаж, потом гараж с квартирой для гостей, из-за границы Ростропович привез мини-трактор и разъезжал на нем по участку, подстригая траву и кустарник. После московской квартиры в доме, густо населенном музыкантами, Ростроповичи в Жуковке находили покой, возможность отдыха и сосредоточенных занятий: здесь они жили летом, а порой и зимой.
Большой и сложной проблемой было сочетание их интересов, как семейных, так и творческих.
В своей книге Вишневская рассказывает о том, что в их любви поначалу музыка никакой роли не играла. Вишневская никогда ранее не слышала игры Ростроповича, а он не знал ее как певицу. Их чувство было совершенно свободно от профессионального привкуса. Но женившись, он закономерно захотел приобщиться к тому, что его жена делала в музыке. А приобщиться он мог в качестве аккомпаниатора. Это привлекало его и потому, что позволяло использовать свои пианистические навыки, реализовать себя в этом амплуа на концертной эстраде, познать изнутри сам процесс исполнения вокального репертуара. Максималист во всем, он теперь, когда чувства отстоялись и успокоились, хотел в семейной жизни полного единства, некоего идеального содружества, сочетавшего неизменную обоюдную влюбленность, детей, заботу о благосостоянии, профессиональную общность.
В музыковедческой литературе указывается, что первое совместное выступление Вишневской и Ростроповича состоялось в 1961 году исполнением цикла «Сатир» Д. Шостаковича. Это ошибка: Вишневская рассказывает, что они «стали вместе выступать уже летом 1955 года, как только поженились. У меня был концерт в Тарту, и он сказал, что меня не отпустит, что поедет со мной и будет мне аккомпанировать. Прежде мне аккомпанировал Борис Абрамович. Иногда я ездила на концерты с Александром Дедюхиным. Слава меня «отбил». Я начала с ним работать. Но концертов у меня тогда было немного. Я в театре была занята.
— Чем же отличалась работа с Вами Славы как пианиста?
— Работы не было, я с ним почти не репетировала — в этом главное отличие. Ансамбль достигался на сцене. Происходило так: я готовила концертный репертуар с пианисткой Маргаритой Кондрашовой. А потом начиналась ругань со Славой. За несколько дней до концерта он старался выучить текст наизусть, и мне казалось, что ему все равно, как я пою: ему важно было наизусть аккомпанировать, чтобы ноты не мешали. А потом мы выходили на сцену. Так вот проходили концерты.
— А как Вы относились к нему, как аккомпаниатору?
— О чем говорить! Я после него ни с кем не могла выступать. Ни с кем. Учить — это одно, выходить с партнером на эстраду — совершенно другое. Как сказать об этом особом ощущении музыки, о слиянии с партнером-пианистом? Мы просто слышали друг друга. С ним все было естественным, я чувствовала себя совершенно свободной в ощущении фразы, ее подаче. Пока репетировали, могли ссориться — он хотел так, я этак — но на сцене этого уже не было. В чем-то я уступала, в чем-то он — и получалось то, что надо. Работой такого добиться невозможно. Это было наитием. Всегда. Невероятно чуткий, он не то чтобы подчинялся, нет, он сливался с пением. У нас сложилось полное взаимное музыкантское понимание — может быть, оттого, что мы все время были вместе».
Сотворчество облегчалось и сходными свойствами таланта, о которых не подозревали, когда влюбились друг в друга. Оба обладали абсолютной памятью, невероятной быстротой охвата — выучивали и запоминали музыку сразу, в кратчайшие сроки и прочно. И, кроме того, отличались гибкой восприимчивостью, мгновенной ансамблевой реакцией, развитой у Вишневской театром: это помогало почти без репетиций действовать на эстраде в едином русле и создавало ощущение вдохновенной импровизации.
Это время оказалось периодом интенсивнейшего духовного развития певицы, когда она достигла высокого уровня не только в трактовке оперных партий, но и в понимании глубочайшей сути вокального искусства. Привыкшая петь, доверяясь лишь своему природному чутью и наблюдательности, она пришла к сложному – в пять этапов — творческому процессу, характерному для выдающихся интерпретаторов: быстрое усвоение текста; долгое вживание в композиторский замысел, создание вокального и сценического образа с богатством ассоциаций; временный отход от сделанного, чтобы дать новому «отлежаться», а затем отсечь лишнее, освободиться от возможной эмоциональной перегруженности; наконец, репетиционная работа и премьера.
Когда впоследствии она называла пятидесятые-шестидесятые годы лучшими в своем творчестве, она имела в виду, в первую очередь, конечно, то, что ей дали мастера оперного театра, но и то, в чем ей помогла общая с Ростроповичем судьба, его влияние. Однако и он, имея в своем багаже музыкальные семейные традиции, консерваторское образование, а главное, универсальный музыкальный дар, смог у Вишневской поучиться. Их творческие отношения оказывались многообразными. Правомерно считать, что в значительной степени Вишневская привела Ростроповича к оперному дирижированию. Бывая на спектаклях Большого театра, он убеждался в серьезных погрешностях трактовки некоторых опер — он представлял их по-иному, слышал в них то, что дирижеры не замечали: так возникло желание продирижировать в Большом театре операми «Евгений Онегин» П. И. Чайковского, «Война и мир» С. Прокофьева. Своим обращением к опере Прокофьева он как бы продолжал борьбу за признание его творчества.
Вхождение Ростроповича в театр проходило отнюдь не идиллически, и у практичной Вишневской вызывало даже страх за их семейное согласие, так непросто достигнутое: «Я не хотела объединять в одно театр и мою семью». Он «входил» в оперу «Евгений Онегин», имея в виду Вишневскую в партии Татьяны, а она возражала. «Я чуть не выла. Я не хотела, чтобы он вмешивался в мою театральную жизнь. Это могло вызвать нарекания, пересуды». Он действовал вопреки этому несогласию, ибо видел дальше и, отталкиваясь от того образа Татьяны, который создала Вишневская, построил новый вариант «Онегина». Работа стала общей, причем Вишневская внесла в нее свое знание театра, вокальное чутье, обогатив оперные представления Ростроповича. Мудрость женщины и актрисы проявилась в способности к творческому компромиссу.
В шестидесятые годы три ее поездки в США и ряд других гастролей прошли уже с Ростроповичем как пианистом. Триумф был общим. Полученные гонорары позволяли привозить семье все — от питания до материала для покрытия крыши на даче — и избавляли от бытовых тягот.
Вместе с Ростроповичем Вишневская вошла в круг друзей Д. Шостаковича, стала первым интерпретатором многих его вокальных сочинений, посвященных ей, и это ввело ее имя в историю советского композиторского творчества.
Источник: Хентова С. Ростропович. СПб.: МП РИЦ «Культ-информ-пресс», 1993. — с. 79—93.
Подготовка к публикации — А. Матусевич
