Марина Поплавская спела в Москве
Если честно, то нечто подобное я и ожидал. Нетрудно было спрогнозировать, что этот оркестровый рецитал Марины Поплавской расколет и публику, и критику на два непримиримых лагеря.
Та часть критики, которая всегда уверена, что она всё знает лучше всех, причем с амбициями на истину в последней инстанции, а также та часть отечественных меломанов-снобов, которые, как правило, всегда недовольны всем на свете, на этот раз «спелись», что называется, в едином «творческом порыве»! Однако почему-то вся эта очень умная и продвинутая компания иной раз способна с восторгом поглощать и просто «несъедобные» вокальные угощения, как это, например, не раз было хотя бы в случаях с Симоной Кермес или Лорой Клейкомб, которыми в родных пенатах принято восторгаться не зная меры, словно это не живые люди, а боги, сошедшие с Олимпа.
В чем же тут дело? Да в том, что слишком уж привыкли мы любить всё то, что «оттуда». А вот на то, что когда-то было «наше», но теперь тоже стало «оттуда», мы всегда смотрим с недоверием, с опаской, с настороженностью. В этом смысле есть, пожалуй, лишь одно исключение: нетрудно догадаться, что речь идет об Анне Нетребко, на сегодняшний день едва ли не самой известной, самой знаменитой и самой раскрученной примадонне планеты Земля.
Что же касается Марины Поплавской, то до своего отъезда на Запад успехи этой певицы на отечественном оперном поприще были весьма скромными и не претендовавшими на какие-то большие откровения. Затем на очень большой отрезок времени она просто выпала из поля зрения отечественных меломанов. И лично я заново открыл ее для себя благодаря прямой кинотрансяции оперы «Фауст» Гуно со сцены нью-йоркского театра «Метрополитен-опера», которая состоялась 10 декабря прошлого года.
Я уже писал, что поначалу был настроен весьма скептически, ибо мои давние представления о голосе певицы – лирическом, но при этом достаточно сильном, «пробивном» и металлически холодном – настойчиво твердили мне, что партия Маргариты не входит в круг ее артистического амплуа. Но трансляция решительно убедила меня в том, что вокал певицы может быть и трогательно нежным, и драматургически многоплановым, и наполненным необходимыми вокальными красками, штрихами и оттенками. Одним словом, не осталось никаких сомнений, что партия Маргариты в «Фаусте» стала ее настоящей большой удачей.
Именно по этой причине я с большим интересом ожидал живой встречи с певицей в Москве. Она была анонсирована на 31 января на сцене Концертного зала имени Чайковского и состоялась в строгом соответствии с заявленным регламентом.
Конечно же, очень хотелось вживую услышать из «Фауста» что-нибудь, чтобы провести коррекцию между звучанием голоса из многоканальных динамиков кинотеатра и естественным звучанием в акустике концертного зала. Однако из «Фауста» так ничего и не прозвучало, зато программа концерта, несмотря на ее явную компактность (всего шесть арий плюс четыре оркестровых оперных фрагмента) и отсутствие оркестровых бисов, предстала необычайно интересной (особенно, в ее первой, французской, части).
Упомянем, что в финале вечера ни с того ни с сего вдруг была исполнена a cappella еще и русская народная песня «Однозвучно звенит колокольчик». Сей артефакт, несомненно, был трогателен и мил, но только вряд ли именно этого обычно так не хватает отечественным меломанам, традиционно томящимся на скудном пайке классического оперного репертуара…
Итак, первое мини-отделение открылось увертюрой к опере «Вильгельм Телль» Россини. Затем прозвучали сцена и романс Матильды из нее («Ils s’éloignent enfin; j’ai cru le reconnaître ... Sombre forêt, désert triste et sauvage»), каватина Изабеллы из оперы Мейербера «Роберт-дьявол» («Robert, Robert, toi que j’aime»), «Медитация» из оперы Массне «Таис» и ария Елизаветы из оригинальной французской редакции оперы Верди «Дон Карлос» («Toi qui sus le néant des grandeurs de ce monde»).
И надо сказать, представленные певицей вокальные портреты героинь Россини и Мейербера, мятущихся и страдающих в порыве своих противоречивых любовных чувств, несомненно, удались с точки зрения погружения слушателя в изысканную стилистику французского оперного репертуара. «Вписаться в стиль» Марине Поплавской вполне удалось и в арии Елизаветы, однако этому музыкальному образу всё же недоставало драматической аффектации и страстности, пусть даже исполнялась и французская редакция: сильный и ровный голос певицы всё же лишен драматических обертонов.
Второе отделение на одну треть было итальянским, на две трети – русским. Тон ему задало исполнение увертюры к опере Верди «Сицилийская вечерня». Затем мы услышали песню об иве («La canzon del Salice») и «Ave Maria» Дездемоны из оперы Верди «Отелло», арию Франчески из оперы Рахманинова «Франческа да Римини» («О, не рыдай, мой Паоло»), полонез и сцену письма Татьяны («Пускай погибну я») из оперы Чайковского «Евгений Онегин».
И в «визитной музыкальной карточке» Дездемоны певица смогла найти трогательные лирические краски, показать владение кантиленой, впечатлить образной выразительностью.
Однако на фоне французского и итальянского репертуара русский оставил ощущение лишь хорошо отработанной вокальной схемы, он был каким-то не живым, искусственным. Увы, сцена письма Татьяны грешила интонационными небрежностями, очень многие пассажи в ней были не пропеты, а «словно проговорены». Вообще, этим двум разномасштабным и разноплановым образцам русского репертуара недоставало какого-то благородного академического лоска. Напротив, в том немногом, что было исполнено в этот вечер из западноевропейского репертуара, почувствовать этот лоск не составило ни малейшего труда. Возможно, это происходит оттого, что, в последние годы постоянно вращаясь в орбите своих европейских и американских ангажементов, певица просто мало обращается к русской опере.
В самой природе голоса исполнительницы, пожалуй, ощущается некая брутальность, мятежность, стихийность, некий порыв, даже протест, если хотите. Но этот порыв, как мы смогли убедиться, она умеет укрощать и обращать во благо… Возможно – не всегда, но ничего идеального в мире просто не существует. Этот стихийный порыв в совокупности с нынешней (в целом профессионально убеждающей) вокальной формой певицы рождает тот далеко не ординарный артистический характер, который, допускаю, кому-то может и не нравиться, но который несомненно говорит о том, что мы имеем дело с решительной и целеустремленной вокалисткой.
Начать программу Матильдой, а закончить ее Татьяной – это, знаете, тоже в каком-то роде проявление характера. Несомненно, это профессиональный вызов – и он явно убеждает в своей правоте и праве на существование. Но вызов публике – это не дуэль с ней, поэтому надо не бросать в ответ перчатку, а просто непредвзято каждый раз осмысливать то, что предлагает своему слушателю певица… Такая, как она есть – искренняя, открытая, ищущая, ведущая не монолог, а настоящий диалог с публикой…
В этот вечер место за дирижерским пультом Симфонического оркестра Государственного академического Большого театра России было отведено маэстро из Италии Марко Замбелли. Это имя для отечественной аудитории явно не на слуху, но дирижерский послужной список музыканта, как говорится, «хотя и мал, да удал». Впрочем, если внимательно с ним ознакомиться, то малым он вовсе и не кажется. Но даже такому опытному и интеллектуально одухотворенному дирижеру, каким, несомненно, является Марко Замбелли, полностью побороть исполнительскую рутину Оркестра Большого театра в этот вечер так и не удалось.
Нет, конечно же, сыграть плохо полонез из «Евгения Онегина» было просто невозможно. Но как быть с отсутствием изысканности, которой так недоставало «Медитации» из «Таис», или с извечным «громыханием» и напором, которыми, наоборот, наши оркестры всегда досаждают при исполнении увертюры к «Сицилийской вечерне»? Но, удивительное дело, увертюра к «Вильгельму Теллю» всё равно захватила… Захватила, конечно же, «вопреки, а не благодаря»… Возможно, это произошло просто от удивления: «Надо же! Разучили!»
Что же до аккомпанемента исполнительнице, то оркестр – большое человеческое спасибо за это дирижеру! – мне абсолютно не мешал. Я пришел слушать пение – и этого было вполне достаточно…
