Киностаж Алексея Серебрякова впечатляет: перевалил за тридцать лет. Связано это с тем, что сниматься находящийся ныне в цвете лет и мастерства актер начал, еще будучи подростком. Его диапазон гораздо шире предлагаемых ролей и простирается между некими сильным мужчиной, идеальным воплощением которого стал его герой в картине «Нелегал», и весьма гламурным и богемным персонажем в «Глянце» Андрея Кончаловского.
На недавнем «Кинотавре» Алексей Серебряков представлял фильм Сергея Дебижева «Золотое сечение». Сам Дебижев, размышляя о картине, говорил примерно следующее: «Мы аналоговые люди в цифровом мире», рассказывал о псевдо-Алексе в исполнении Алексея Серебрякова, который отправляется в псевдодуховное путешествие и, по сути, не является героем фильма. Героем является сам фильм как некое законченное произведение. Как в таких условиях работалось актерам, можно лишь догадываться. Верили в картину, как выяснилось, только те, кто над ней работал.
На недавно завершившемся 32-м ММКФ в программе «Чеховские мотивы» Алексей представлял экранизацию «Иванова» в постановке кинодебютанта, создателя театральной антрепризы своего имени Вадима Дубровицкого. Алексей Серебряков исполнил в нем главную роль. Зритель, приходивший на показы этого фильма, часто понятия не имел, что это Чехов, а если и имел, то совершенно не был посвящен в содержание пьесы. Так что показ «Иванова» был своего рода просветительской акцией. Мы беседовали с Алексеем Серебряковым в Сочи, на «Кинотавре».
— Алексей, насколько ваше видение «Золотого сечения», сама ваша роль совпадают с тем, о чем говорил нам Сергей Дебижев?
— Первоначальный сценарий «Золотого сечения» сильно отличается от того, что мы увидели. Задуман он был как авантюрное приключение. Мой герой должен был быть похожим на Харрисона Форда из картины Стивена Спилберга «Индиана Джонс». Но в процессе работы произошли различные метаморфозы. Я до сих пор не осмыслил, кто же мой герой на самом деле. Может быть, и не нужно это понимать, удивляюсь тому, что я там вообще есть. Я — всего лишь элемент в том буйном фантазийном мире, который существует в голове у Сергея Дебижева. Сам я не поклонник такого кино, но есть, допустим, математическая формула. Математик может оценить ее смысл. А другой человек, не знакомый с этой наукой, способен оценить красоту графического выражения формулы, то, как она записана. В данном случае это записано так интересно, так привлекает глаз, и я готов простить многое. Притом что я ничего не понимаю про это кино — ни про сюжет, ни про людей. Но мне нравятся сам язык, само воплощение, то изображение, которое мне предлагается. Это сродни пище для глаз.
— Картина снималась в Камбодже. Как вам работалось в непривычных условиях? Жизнь наверняка была полна самых невероятных событий?
— В Камбодже было непросто: чужая страна со сложной бюрократической конструкцией, совсем другая культура, жара, непонятно, какой комар принесет тебе малярию. Это было экстремально, но бесконечно интересно. Страна удивительно многообразна. Работали мы так: где-то в пять утра Сергей с оператором выезжали на съемочную площадку. К 11 подъезжала группа. И мы видели, как в джунглях или далеко в поле стоят два человека и кадруют. Часам к двум начинали что-то снимать. В пять выключался свет. Таков был наш режим. Это забавный опыт. Я очень благодарен тому, что произошло, и тому, что получилось. Это, может быть, и не мое кино, но получилось своеобразное зрелище. Даже мои младшие дети 7 — 8 лет, которые обычно не смотрят фильмы с моим участием, почему-то эту картину посмотрели от начала до конца, не отрываясь. А когда я спросил у них, чего они поняли, ответили, что все. Удивительно! Я-то не понял ничего. А они все. У них словарный запас, правда, пока не так велик, объяснить мне они толком ничего не смогли.
— Давно наблюдаю за Сергеем Дебижевым, заслушиваюсь им каждый раз. У него особый склад ума, а уж то, как он образован, — особый случай в кинематографической среде. Но вы-то выходили на съемочную площадку и должны были выполнять конкретные задания, далекие от теоретизирования. Как вы справлялись с поставленными задачами?
— Прямых ответов на прямые вопросы у Сергея Дебижева нет. Система Станиславского в данном случае не работает. Скорее, это нечто из серии «В мире животных» или «Кунсткамера». Мы, актеры, — инструмент режиссерского замысла. Надо просто попасть в тот пазл, который он складывает. Рассматривать это как работу над ролью, наверное, нельзя. Сергей — необычный человек. У него своя система и структура видения мира, мне не очень понятная. У меня нет контакта с этим. Но я понимаю, что два с половиной года монтировать — огромный труд, свидетельство большого терпения и стойкости.
— Вам часто предлагают одноплановые роли, режиссеры идут исхоженными тропами, вас это не бесит?
— Меня уже давно ничего не бесит. Я знаю, что нет ничего страшнее того, когда болеют мои дети. А все остальное можно пережить. Я прекрасно понимаю, что востребован в определенной краске, и ее готовы покупать и продавать. Я ничего с этим поделать не могу. А главное, что и не вижу никакого смысла бороться с этим.
— Наверное, прошли времена, когда актеры, и особенно актрисы, свою жизнь приносили на алтарь карьеры?
— Это индивидуальный путь. Для кого-то он и сейчас единственный. Для кого-то все по-другому. Как показывает жизнь, дети — не помеха. Вот у Евгении Добровольской — четверо детей, а она реализовалась как актриса, много работает в театре и в кино. Одно другому не мешает. Но каждый делает индивидуальный выбор. Это все же женская конструкция, которая мне не очень ведома, когда во имя карьеры на потом откладывается жизнь. Не знаю, где та пограничная черта, когда женщина так хочет нравиться, чтобы отказаться от беременности, когда ради появления на фоне каких-нибудь плакатов, она так боится изменений лица и фигуры, что не хочет быть матерью.
— Десять лет назад мы разговаривали с вами на «Кинотавре», когда вы приезжали на фестиваль, чтобы провести отпуск. За десять лет многое изменилось. И «Кинотавр» уже не просто место отдыха?
— Уже нет. Прежде всего потому, что у меня большая семья. В полном составе вывезти ее нет никакой возможности. Это дорого. Изменился и фестиваль, ставший частью бизнес-плана под названием «Кинопрокат», «Кинопроизводство». В свое время это было место славного, пьяненького общения. Теперь «Кинотавр» стал более серьезным, ну и мы повзрослели. Ушло ощущение романтики, того, что ты вырываешься из потока бытовых проблем, которые решаешь дома, и оказываешься на территории, где можно ни о чем не думать.
— А в деловом отношении «Кинотавр» вам что-то дает? Возникают ли какие-то рабочие предложения?
— Смею надеяться, что люди, работающие в кино, меня хорошо знают. «Кинотавр» в этом смысле мне ничего не прибавляет. Но посмотреть кино, понаблюдать за тенденциями, узнать, что происходит в нашей сфере, — важно. По большому счету мы все не так часто видимся. Здесь встречаешь людей, которых не встречал несколько месяцев, а то и годы. По бизнесу я продвигаю картину, в которой участвую. Я даю интервью и понимаю, что вы будете писать, в том числе и о той картине, в которой я снимался и которая здесь демонстрируется.
— Кино — главное в вашей жизни? Насколько оно определяет вашу жизнь?
— Жизнь определяют только мои увлечения и удовольствия, хобби и обязательства, связанные с теми людьми, за которых я несу ответственность. Это моя семья. А кино — способ обеспечивать семью и не более того.
— Значит, кино — это не сфера искусства, а бизнес? Но должна же быть и золотая середина, иначе зачем это все?
— Здесь не может быть середины. Это звенья одной цепи. Существуют товарно-денежные отношения, в которых производится товар, и этот товар должен быть максимально востребован миллионами зрителей. Но мейнстримовское кино не может существовать без новых идей. А новые идеи возникают в том направлении, которое называют арт-хаусом. Новые способы съемки, новые темы и законы сюжетопостроения идут оттуда. Но за счет мейнстримовского кино существует авторское. Денежная индустрия достаточно большая, чтобы позволить себе обеспечить не только миллионного зрителя, но и тех десять — пятнадцать человек, которые тоже принесут свои деньги, чтобы посмотреть арт-хаусное кино. Это взаимосвязанные вещи.
— А вы готовы сегодня во имя интересного предложения закрыть глаза на не соответствующий вашему статусу размер гонорара?
— Конечно. Я это периодически делаю. Я же понимаю, для чего создается тот или иной продукт. Если он задуман для массовой аудитории, для того, чтобы на нем заработать деньги, то, вполне естественно, и мой труд должен оплачиваться соответствующим образом. Если я понимаю, что у этого продукта будет сложная судьба, а вероятность возврата денег ничтожна, иду на какие-то послабления или даже делаю что-то бесплатно. Во-первых, потому, что мне интересно, кто приходит в киноиндустрию, кто будет ее определять через десять — пятнадцать лет. Считаю необходимым и правильным сниматься в дебютах. Во-вторых, с прагматической точки зрения, это некая инвестиция. Если я сегодня могу себе позволить сняться у молодого режиссера, значит, через двадцать лет, если я буду жив, и мне будут нужны деньги на лекарства, я буду иметь право позвонить этому режиссеру и сказать: «Сними меня, дай хотя бы один съемочный день, дай мне возможность заработать». И ему будет сложно мне отказать.
— Когда возникло предложение Сергея Дебижева, каковы были его аргументы, чем он вас привлек?
— Мне была очень симпатична питерская тусовка: Дебижев, Курехин. Это интересные личности. Когда Сергей предложил мне свой сценарий, он был мейнстримовского толка, сделан в авантюрно-приключенческом жанре с элементами авторского видения. Это привлекало. Другое дело, что в процессе съемок приключений стало меньше, а авторства больше. Но это, в конце концов, право режиссера, он ведь художник.
— Насколько это был изматывающий процесс: общение с Дебижевым и жизнь в определенных условиях?
— Нет, изматывающим я бы это не назвал. Потому что Сергей Дебижев — адекватный и коммуникабельный человек. И мы с большой симпатией относимся друг к другу. Мы не будем вгрызаться в глотку из-за того, что какие-то вещи не устраивают. Другой вопрос, что во время съемок я не всегда понимал, что он хочет, куда движется и что снимает. Мне казалось, что материал не становится лучше от режиссерских уходов на другие территории.
— Да уж, в данном случае мощно работает воображариум...
— У него какие-то свои мысли, свое видение, для него таракан, ползущий по столу, гораздо интереснее артиста, играющего, скажем, любовную сцену.
— Иной раз возникало ощущение, что интеллектуала накрыла волна пошлости...
— Многое связано с финансовой стороной дела. Для того чтобы снять «Индиану Джонса», нужны большие деньги. У нас их не было. Пришлось как-то выходить из положения, заполнять отсутствующие средства, кадры, предполагающие мощное финансовое вложение, пользоваться другими способами, мультипликацией, наплывами. По большому счету, Сергей Дебижев таким образом выходил из положения. Пытался сделать так, чтобы не было стыдно. И это у него получилось.
— В фильме «Золотое сечение» вашему герою задают вопрос о том, во что он верит. А во что верите вы?
— Верю только в любовь. Это единственное, чему я поклоняюсь и во что верю. Любовь в многогранном смысле. Это единственное, что меня наполняет. Я люблю своих детей. Все остальные категории в наше время, к сожалению, не работают. Знаки поменялись: с плюса на минус, с минуса на плюс. Все очень абстрактно. Единственное, что объединяет людей, наполняет любого человека на этой планете, — стремление к тому, чтобы наши дети жили лучше, чем мы.
— А что вы думаете о демоне глянца, олицетворением которого в фильме стала Рената Литвинова?
— А что о них думать? Лежит журнал на столе и лежит. Кого-то это интересует. Меня — нет.
— Дело в образе жизни, мироощущении...
— Кто хочет на это тратить время — пусть тратит, мне это не очень интересно.
— То есть вы ведете простую жизнь?
— Я организовал собственное пространство, в нем мне комфортно и уютно. Оно наполнено смыслом. И я его охраняю.
— Насколько интенсивны ваш рабочий ритм и график?
— В последнее время он был не таким уж и сложным, но вскоре у меня будет большой блок работы, который займет не менее полугода. Это четырехсерийная картина и два сериала — один за другим. Хороший материал.
— Когда возникает то или иное предложение, что для вас в нем существенно?
— Насколько качественный материал тебе предлагают, кто эти люди, каков гонорар, где происходят съемки и насколько они длительны, долго ли я должен находиться вне дома. Все должно сложиться.
— Стараетесь по возможности реже уезжать из дома?
— Конечно. Мне есть о ком думать. У меня трое детей.
— Ваш герой в «Золотом сечении» находится в поисках своей родословной. А вы знаете свою, интересовались ею?
— У меня есть поводы этим не интересоваться. Я понимаю людей, которые хотят знать, кто у них был прадед. Но по большому счету, ты есть ты. Как-то мы разговаривали с моим приятелем из Смоленска про национальности. И он говорит: «Я из Смоленска. Через него прошли все, и гарантировать, что у меня есть конкретная национальность, сложно». По-моему, увлечения родословными отчасти надуманные. В нашей жизни много надуманного. Например, границы. Они необходимы людям, стремящимся к власти. Для этого они и придумали государства.
— Представьте себе, сменятся поколения, и ваши потомки и знать не будут, что вы жили на этой Земле.
— Ничего страшного. Их будет наполнять своя собственная жизнь, и пусть она будет интересной. Беспокоиться о том, что меня забудут, мне, по крайней мере, будет сложно. Я уже сгнию к тому времени. Жестко, наверное, сказал. Но это так.
Светлана Хохрякова
