Споры вокруг «Мюнхена»
Не успел новый фильм Стивена Спилберга «Мюнхен» выйти на французский экран, как вокруг него разгорелись нешуточные страсти. Со времен «Аминь» Коста-Гавраса полемика, вызванная фильмом, не была столь пылкой и непримиримой. И вызвано это не достоинствами или недостатками фильма, а отношением к подлинным событиям, положенным в его основу. И морально-политическим толкованием, которое дает им автор. Так, собственно, происходило едва ли не всегда с фильмами режиссеров неравнодушных.
Более того: острая дискуссия развернулась еще до того, как состоялся премьерный показ. Проникшее в печать (утечка случайная или намеренная — в точности неизвестно) сообщение не столько о сюжете фильма, снимавшегося в обстановке чрезвычайной секретности, сколько о позиции, занятой автором, задело за живое приверженцев самых различных взглядов. Наконец, подлил масла в огонь выпущенный одновременно во французский прокат документальный фильм пятилетней давности, «оскароносец» британца Кевина Мак-Дональда «Один день в сентябре», трактующий тот же подлинный трагический сюжет, не подвергая художественному осмыслению: только факты, и ничего больше! Лобовое столкновение документа и авторской фантазии дало поразительный эффект.
В основу «Мюнхена» положены подлинные события. В ночь с 4 на 5 сентября 1972 года восемь палестинских террористов захватили во время Олимпиады 11 израильских спортсменов, потребовав в обмен на заложников освобождения из тюрем 243 арестованных палестинцев. Вопреки жесткой позиции, занятой властями ФРГ, Израиль условие террористов отклонил, и разгневанные немцы, понадеявшись на свои силы, отказались допустить израильские спецслужбы к операции по спасению заложников. Итог был плачевным: у германских полицейских сдали нервы, они открыли огонь, развязав кровавое побоище в аэропорту, где террористов ждал предоставленный им «боинг». Все израильские заложники, пятеро палестинцев и один германский полицейский в ходе операции по «спасению» погибли.
Но это был еще не финал — именно ради того, чтобы осмыслить последствия «кровавого сентября», Спилберг и снял свой фильм. Премьер-министр Израиля Голда Меир в рамках операции «Гнев Божий» отдала распоряжение подготовить группу профессионально обученных мстителей, дав им задание уничтожить ровно одиннадцать палестинцев, представлявших собой «мозговой центр» мюнхенской авантюры. Агенты Моссада задание выполнили. Смерть, однако, нашли и те, чья непосредственная вина в мюнхенской трагедии была и осталась сомнительной. Проблема, волновавшая Спилберга, который положил в основу сценария книгу Джорджа Джонса «Отмщение», очевидна. Она не только в том, чтобы снова напомнить: насилие порождает насилие, и этой спирали не видно конца. Она и в том еще, чтобы задать извечный вопрос: имеет ли кто-нибудь право взять на себя роль непререкаемого судьи и распоряжаться чужими жизнями по принципу «око за око»?
В этом не сразу заметном смещении акцентов и была заложена та бомба, взрыв которой, судя по высказыванию самого Спилберга, он предвидел и к которому, вероятно, стремился. «Я знал, что иду на конфликт с общественным мнением, — заявил он в связи с выходом фильма, — точнее, на раскол в общественном мнении. Проблема кажется неразрешимой, но она такой и останется, если над ее решением будут биться только политики и дипломаты. Воздействовать на чувства миллионов людей в состоянии лишь кино. Не использовать шанс, по-моему, преступление перед совестью».
Мысль, казалось бы, элементарна — что же тогда вызвало раскол в общественном мнении? Дело в том, что режиссер сконцентрировал свое внимание не на поступке террористов, а на акте отмщения, который ему вовсе не кажется гневом именно Божьим. Вправе ли кто-нибудь казнить тех, чья вина еще никем не доказана? Объявить самого себя обвинителем, судьей и исполнителем приговора, совместить их в одном лице и рассчитывать на благодарное одобрение своего самовольства всем миром? Решить эти далеко не простые вопросы он предлагает зрителю.
Вопреки тому, что зритель имеет возможность узнать из строго документальной ленты Мак-Дональда, Спилберг побуждает лидера группы Моссада — Авнера испытывать жестокие сомнения в справедливости той миссии, которая на него возложена, а не механически следовать полученному приказу. Муки совести главного героя и есть тот месседж, который Спилберг посылает зрителю. Муки, которые в реальности тот не испытывал. Стремясь к максимальной достоверности — не только актерской, но и человеческой, — режиссер избрал на роль Авнера австралийского актера Эрика Бану, исходя из того, что австралиец не может иметь никакого личного отношения к сюжетному конфликту, ибо, как свидетельствует сам Э.Бана, «в Австралии интерес к событиям на Ближнем Востоке минимален».
Доныне здравствующий израильский мститель, прототип героя, никаким сомнениям не подвержен, но актер переживает на экране борьбу с самим собой. Спилберг считает, что это внутреннее противоречие и определяет сегодняшнее отношение к проблеме «объективно честного, совестливого, но постороннего человека, то есть, иначе говоря, миллионов людей во всем мире». Он так подытожил свой комментарий: «Я рассматриваю этот фильм как молитву о мире. Никакого практического, делового совета я никому дать не могу».
Собственно, от произведения искусства никто его и не ждет. «Но зачем эта сбивающая с толку раздвоенность?» — задает вопрос французская пресса. Вернее, часть ее, тогда как другая имеет иное суждение: «Именно раздвоенность, или, иначе сказать, сочувствие обеим сторонам, пусть даже только равное понимание тех и других, может породить надежду на свет в конце туннеля». Любопытно, что Моссад дал возможность Э.Бану узнать адрес скрывающегося в Африке одного из мюнхенских террористов, Джамала Ал-Гашея, который заявил кинематографистам, что тоже, как и его антипод, не испытывал ни малейших сомнений в справедливости той акции.
Обвинительный уклон по отношению к Спилбергу в отзывах французской прессы явно преобладает. Обобщенное суждение о фильме выглядит так: «Недопустимо уравнивать в зрительском восприятии террористов и тех, кто, пусть и не самым достойным образом, воздает им за причиненное зло. Гуманизация терроризма под каким угодно предлогом недопустима».
Аркадий Ваксберг
