29 июня Георгий Исаакян был представлен коллективу Детского музыкального театра имени Наталии Сац в качестве директора — художественного руководителя. На следующий день новоназначенный руководитель дал нам интервью. Встреча состоялась неподалеку от Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, где Исаакян репетирует вердиевскую «Силу судьбы», премьера которой назначена на октябрь. А по ходу нашего разговора ему звонили из Перми, где через несколько дней выпускался «Фиделио» и куда Георгий Исаакян должен был вернуться на следующий вечер, чтобы немного погодя снова лететь в Москву.
— Когда и как возникла идея вашего прихода в Театр Сац?
— Насколько мне известно, все это витало в воздухе достаточно длительное время. Претендентов было немало самых разных, и я знал, что мое имя также фигурирует в числе обсуждаемых кандидатур, но сам себя в этом ряду я как-то не очень представлял. И когда в итоге выбор остановился на мне, когда позвонил министр культуры Александр Авдеев, для меня это оказалось неожиданностью. Я попросил неделю на размышления, и они были очень серьезными и непростыми. Потому что, когда ты двадцать лет работаешь в таком фантастическом театре, как Пермский, когда вложил в него сердце, душу и мозги, то ни о каком переходе не хочется и думать. На сегодняшний день этот театр являет собой фактически идеальный механизм для реализации любого, самого сумасшедшего замысла.
С другой стороны, те же двадцать лет в какой-то момент начинают казаться вечностью. И в этом смысле европейская система обязательной ротации первых лиц театров (за очень редкими исключениями, вроде мифологического уже интенданта Венской Оперы Холлендера, который побил все рекорды, но и он тоже уходит), мне представляется принципиально важной. Не только потому, что ты привыкаешь к театру, а театр привыкает к тебе, взгляд начинает замыливаться, и ты перестаешь адекватно воспринимать процесс... Вопрос еще и в том, что — особенно в российской реальности — ты ходишь по одним и тем же кабинетам и у одних и тех же людей бесконечно просишь одного и того же: помощи и поддержки театру, реконструкции, зарплат, квартир. И в какой-то момент ты начинаешь уже всем надоедать, потому что ничего нового придумать не можешь: из года в год театру, труппе нужно одно и то же. Общество может меняться, модифицироваться, но во всем, что касается быта, — вопросы одни и те же. Они были теми же и двадцать лет назад, и через двадцать лет будут все те же.
— И вы решились сменить обстановку...
— Это был очень сложный момент взвешивания и оценки собственных сил. Переход в такой своеобразный, уникальный, занимающий свою особую нишу театр — это тоже вызов. Но, может быть, именно в силу того, что это вызов, я его принял, потому что творческий человек не может без вызовов. В Перми мы каждый сезон устраивали себе вызов, а тут вызов, организованный самой жизнью — мог ли я уклониться?
— Какой была реакция коллектива Театра Сац на ваше назначение?
— Как мне показалось, судя по нашей первой встрече, очень многие, что называется, выдохнули, потому что поняли: нет никакой агрессии, никакого революционного запала, никаких людей в кожанке с маузером и с шашкой наголо. Есть собеседник, любящий театр, любящий музыку, собирающийся очень бережно общаться с теми людьми, с которыми его свела жизнь.
Когда меня представляли труппе на собрании коллектива, я сказал примерно следующее. Идея детского театра была придумана и воплощена в жизнь великой женщиной Наталией Ильиничной Сац без малого сто лет назад. Наталия Ильинична придумала этот новый вид театра совершенно в другое время — тоже сложнейшее, но вместе с тем и очень романтичное. А Детский музыкальный театр она построила уже во времена так называемого «развитого социализма». И как бы мы его ни проклинали за двуличие, лживость, в целом это было гораздо более безопасное время, и ребенка не подстерегало такое количество агрессии и опасностей, что подстерегает сейчас. С одной стороны, мир стал более открытым, более доступным, с другой стороны, мир стал многократно более агрессивным и опасным. И наша задача — понять, что такое детский театр сейчас. Я предложил коллективу такую формулу: мы будем вместе думать и размышлять о том, что есть сегодня ребенок...
— В связи с вашим назначением у многих возникают неизбежные ассоциации с ЦДТ, который стал РАМТом, с МТЮЗом, который с приходом Генриетты Яновской и Камы Гинкаса названия не поменял, но во многом сменил репертуарную ориентацию...
— На самом деле, в этих примерах, которые все время приводят и почему-то, как правило, в отрицательном смысле, не все так просто и однозначно. Безусловно, репертуарные рамки и МТЮЗа, и РАМТа гораздо шире, чем можно было представить себе лет пятьдесят назад, но при этом ровно половину репертуара и того, и другого театра составляют детские спектакли.
Я думаю, что когда театр возглавляет большой художник — а Генриетта Яновская, Кама Гинкас и Алексей Бородин, безусловно, принадлежат к числу таковых, — то для него не должно существовать каких-либо жестких рамок, и понятно, что у каждого будет свое понимание детского театра. Это не есть нечто зафиксированное раз и навсегда. Я уже говорил, что само время заставляет нас многое пересматривать. Вот, допустим, одна из последних премьер Театра Сац — «Повелитель мух», который буквально только что был награжден премией Правительства РФ, насколько это детский спектакль? На самом деле это очень жесткое, даже жестокое произведение, и радетелей детского театра в его примитивном, советском понимании оно наверняка может возмущать...
Думаю, с моей стороны было бы непростительным легкомыслием уже сейчас формулировать некий репертуарный ориентир, планировать какие-то постановки: для начала мне надо ощутить биение сердца этого театра, творческие возможности труппы, оркестра, других коллективов. Надо самому стать частью этого театра, тогда я смогу осмысленно предлагать некие пути его развития. Пока же я могу размышлять только с позиций стороннего наблюдателя. Со стороны кажется, что дела обстоят так-то и так-то, но я подозреваю, что это только кажется. Когда я посмотрю репертуар, побываю на репетициях, пообщаюсь с артистами — вот после этого можно будет говорить о том, нужно ли вообще какое-то мое личное участие, или в театре все настолько хорошо, что и менять нечего...
— И о каких-то конкретных планах речь можно будет вести примерно к концу следующего сезона?
— Конечно, познание театра — процесс бесконечный. Но все же я думаю, что уже где-то в октябре, проведя все лето в театре, познакомившись с сотрудниками, изучив документы, полистав репертуарные планы и разные другие материалы, которые могут дать пищу для размышлений, посмотрев большую часть репертуара, смогу понять, куда театр двигается и куда бы мне хотелось его вести.
— Вы рассчитываете уже в октябре пересмотреть репертуар, несмотря на параллельный процесс репетиций и выпуска спектакля в другом московском театре?
— Будь я новичком и не живи этой безумной театральной жизнью уже много лет, возможно бы и испугался. Но я уже двадцать лет живу такой интенсивнейшей театральной жизнью, ставлю и езжу, и при этом руковожу театром, и при этом преподаю студентам — пока бог дает мне на все силы. Если придет момент и я почувствую, что сил уже не хватает, наверное, я что-то сокращу в своей жизни. К тому же контракт с Театром Станиславского был подписан еще восемь месяцев назад, и отменять его сейчас — непозволительная роскошь. Да, будет тяжело, будет тройная нагрузка, потому что я пообещал, и даже сам попросил пермские власти о том, чтобы мне была дана возможность как минимум еще на сезон остаться с Пермским театром в качестве уже не худрука, а главного режиссера. Потому что за все двадцать лет моей режиссерской жизни, несмотря на то, что я объездил полмира, ставил в самых различных театрах и в нашей стране, и за рубежом, вот эта пуповина с Пермью у меня не разрывалась ни на секунду, и я пока слабо представляю себе возможность такого разрыва. Поэтому, с одной стороны, я должен по-прежнему принимать участие в творческой жизни Пермского театра, а с другой — прилагать огромные усилия для того, чтобы стать полноценным руководителем и составной частью Театра имени Сац. При этом у меня есть контрактные обязательства — не только с Театром Станиславского, но еще и с Уфимским оперным театром, в котором я тоже должен делать спектакль в грядущем сезоне. Конечно, это будет нелегкая история, но когда же было легко?
— Значит, в Перми все уже настолько отлажено, что и тогда, когда вы выпустите из рук штурвал, все по-прежнему будет работать?
— Понятно, что нет идеальных механизмов, которые работают на автопилоте, но, во всяком случае, мне кажется, что за много лет там сформировалась потрясающая команда. К тому же практически весь предстоящий сезон уже сверстан, и не только творчески, но и административно: определены все основные даты — открытия, закрытия, фестивали, гастроли, премьеры, постановочные группы, импресарио, исполнители. У того, кто встанет во главе театра, в запасе будет год спокойной жизни с тем, чтобы войти в дела и заниматься уже следующим сезоном. Мало того: на днях будет защищаться бюджет и, судя по всему, бюджет театра будет таким же, как в этом году, соответственно, жизнь артистов не ухудшится, надеюсь, даже в чем-то улучшится. На творческие проекты в последние несколько лет край тоже находит возможность выделять средства, у театра есть партнеры, спонсоры — надеюсь, что они не отвернутся от него. Поэтому дело не в моей самоуверенности. Просто я не вижу основания для паники, и все последние дни я пытался внушить своим пермским коллегам ощущение, что никакой катастрофы нет и не будет. Но не покидает чувство бесконечной грусти о том, что огромный, прекрасный период жизни так или иначе завершается, и жизнь уже никогда не будет такой, какой была до предложения министра культуры.
Максим Дмитриев
