Новая версия «Дон Жуана» в «Санктъ-Петербургъ Опере»
Юрий Александров — режиссер неожиданный. Никогда не знаешь, какую штуку выкинет, в каком направлении двинутся его мысли по поводу того или иного оперного шедевра. Взять хотя бы «Дон Жуана» — последнюю премьеру Театра «Санктъ-Петербургъ Опера». Зная неистребимую тягу Александрова к грубым шуткам, гэгам и неприкрытой фривольности, ожидаешь, что трактовка образа вселенского соблазнителя подтолкнет режиссера к педалированию эротической составляющей сюжета. Ан нет: Дон Жуан предстает в оперном повествовании Александрова жертвой, которую затравили злющие бабы. Вместо рискованных сцен на грани фола режиссер выткал по канве Моцарта тончайшие психологические узоры человеческих взаимоотношений, в которых побуждения героев читаются так ясно и выразительно, что само зрелище становится поразительно интересным.
Александров работал над «Дон Жуаном» непривычно долго: премьера все откладывалась и откладывалась — похоже, режиссер что-то напряженно искал в заданных сюжетом архетипических моделях поведения персонажей. И, в конце концов, нашел: «Дон Жуан» сконструирован, как китайская шкатулка: одна коробочка вложена в другую, и сквозь древесную резьбу одной просвечивают контуры второй. Ревность, гнев, месть, любовь, соблазн и сладострастие обуревают совсем не тех героев, от которых мы этого привычно ждем.
Собственно сценическое действие начинается во время увертюры. Пока звучат грозные аккорды «шагов Командора» и развертывается стремительное Allegro, на сцене, в плотных клубах сигаретного дыма, в комнате, носящей следы недавнего кутежа, сидят, стоят и лежат три пары с карнавальными масками на лицах: представители золотой молодежи, усталые и пресыщенные. Изрядно выпившие, кое-кто, похоже, накурился «травки». Пьют шампанское, хихикают и затевают какую-то каверзу. Какую — станет ясно лишь в конце спектакля.
Визуально-пластический комментарий к увертюре выполняет функцию Пролога к основному действию. Сцена затемняется, скрывается за пышно-складчатым пологом с кистями. А когда занавес поднимается, глазам предстает типичное испанское патио — внутренний дворик, декорированный изящными колоннами в мавританском стиле, воспроизведенными с пугающей достоверностью. Ощущение закрытого пространства так остро, что граничит с клаустрофобией. В этот момент впервые появляется чувство, что тут, в этом дворике с фонтаном, развернется нечто вроде готического ужастика.
Патио с легкостью превращается то в постоялый двор, то в парадную залу — достаточно поставить пару стульев, стол и подсвечники. События плотно «вбиты» в него, нанизаны на стрелу музыкального времени, несущегося в спектакле во весь опор. Дон Жуан (партию впечатляюще провел Сергей Калинов), загнанный во дворик, как в вольер, мечется по анфиладам; дамы перекидывают кавалера друг дружке, как мячик. И все его сластолюбие, его мачистская уверенность в собственной неотразимости оказываются самообманом и тают, как снег под солнцем, по мере приближения к финалу.
Спектакль — точнее, основная его часть, само «тело оперы» — сделан подчеркнуто традиционно. Расшитые камзолы, кружево манжет, пышные юбки дам, высокие их прически, плащи и мантильи — ничто не раздражит вкус оперного пуриста. Куртуазные манеры аристократов, впрочем, порой дают сбой: то Донна Анна (Екатерина Кудрявцева) окажется излишне агрессивна в своем стремлении поработить мужчину. То камеристка Донны Эльвиры предстанет слишком бойкой для почтенной дамы. Зато сама Донна Эльвира — Жанна Афанасьева, роскошная златовласка, словно сошедшая со страниц «Космо», либо даже с полотна Тициана, выглядела, как богиня, демонстрируя блестящий вокал и отличные стати будущей примадонны. Хотя, конечно, как нужно петь Моцарта, в театре представляют себе весьма приблизительно. Голосовой материал в труппе богатый, но вот чувство стиля хромало на обе ноги. Ну нельзя так громко, грубо и неградуированно петь Моцарта! Эта музыка предполагает нежность и изощренность душевных движений, а стало быть, нежность и изощренность интонирования. Громкостью, преувеличенной динамикой, голошением на территории Моцарта исполнительских задач не решить: нужно развивать и культивировать нюансировку, уметь петь тихо, внятно и красивым звуком.
Надо сказать, оркестр, ведомый молодым Валентином Богдановым, певцам в этом смысле не помогал. Хваткий, цепкий стиль дирижирования — безусловные достоинства Богданова. Но когда от излишнего рвения маэстро поддает жару, повышая уровень громкости до предела (в камерном-то зале!), это заставляет солистов переходить на крик. Однако даже малейшее форсирование моментально убивает живую, дышащую, трепетную материю моцартовской музыки. И вообще, эта неистребимая привычка наших вокалистов бить публику голосом по головам, как паровым молотом, до добра не доводит.
Впрочем, режиссерски спектакль смонтирован прелюбопытно. Смотришь — и вдруг понимаешь, что все в нем притворяются. Донна Анна притворяется, что исходит гневом, а на самом деле пылает неудовлетворенной страстью к Дон Жуану и мечтает отомстить ему за пренебрежение. Донна Эльвира притворяется, что пылает любовью, а на самом деле она — бездушная кокетка, фальшивая насквозь, не знающая, что такое истинное чувство. Церлина (Наталья Кочубей) притворяется невинной простушкой, будучи искушена в любовных играх. Оттавио (Владислав Мазанкин), жених Анны, внутренне безразличен к происходящему. А наперсник и слуга Жуана, Лепорелло (Владимир Феляуэр), исподтишка гадит хозяину, строит козни и вносит перечень новых проказ в записную книжку.
В финале загнанный дамами Дон Жуан, устрашенный видением Командора с торчащим мечом в груди, корчится в углу и кончает жизнь самоубийством, не справясь с наплывом отрицательных эмоций. А Командор, картинно возникший из люка, с успехом воскресает, вынимает из груди ножик, снимает окровавленную рубаху и — оказывается в элегантном смокинге. Вся компания на миг склоняется над распростертым телом, затем срывает с себя «испанистые» костюмы, оказываясь в современных вечерних туалетах. Поет «моралите» — так от импровизированного Пролога протягивается смысловая арка к Эпилогу — и с хохотом убегает развлекаться. Только тут понимаешь, что квазитеатральный спектакль, только что разыгранный перед нами, — это грандиозная мистификация, закончившаяся смертью мистифицируемого. И все становится на свои места: излишне пафосный итальянский, на котором поются арии, и разговорный русский в речитативах, вампучный занавес-маркиза с кистями. Это была всего лишь забава, розыгрыш подвыпивших «мажоров» на карнавале. Жестокая шутка кончилась плохо: Дон Жуан принял вымысел за реальность, вообразил себя убийцей и коварным соблазнителем, его душа не вынесла груза грехов.
«Вот они, цинизм и жестокость общества, издевающегося над искренне чувствующим человеком!» — подумаете вы. И окажетесь неправы. В следующее мгновение воскресший Дон Жуан уже веселится на антресолях в обнимку с хохочущими прелестницами: жизнь продолжается! Смерть героя оказалась еще одной обманкой, третьей китайской шкатулкой, сокрытой в глубине двух других.
